Если представить себе московскую Ивановскую площадь в Кремле — 1995, 1997, 2003, 2007 год, даже 2011 год, — там стоит большая толпа народа, толпа шумит. На крылечко поднимается дьяк Шувалов или дьяк Дворкович и спрашивает зычным голосом на всю ивановскую: «Чего вы хотите?» Ответ населения до 2011 года был: «Пересмотров итога приватизации». Это был главный лозунг, который в России существовал, наверное, до последних лет. Приватизация была самым страшным, что вообще в глазах советского человека могло произойти. Причем не то чтобы население беспокоила сама приватизация. Население по большей части беспокоила — и до сих пор беспокоит — несправедливость ее итогов. Главное преступление, которое совершили реформаторы, с точки зрения большей части населения, — несправедливо перераспределили госсобственность среди тех, кто должен ей владеть.

Неизбежная приватизация

Вообще, это довольно странная история, поскольку на самом деле в списке чаяний советского народа в момент, когда определялось, будет ли приватизация и либерализация цен, никакого владения собственностью не было и быть не могло. Советский человек не хотел себе куска промышленных предприятий.

Поэтому когда в 1980-х годах начался разговор о том, что, может быть, мы пойдем по югославскому или венгерскому пути, может быть, мы выделим трудовым коллективам какую-нибудь часть от акционерного капитала, население смотрело на это с легкой заинтересованностью, но, в общем, не очень понимало, о чем идет речь. Оно говорило: «Наверное, хорошо, если мы будем владеть третью этого предприятия. Мы, правда, не очень понимаем, что это значит. Но, наверное, мы сможем не давать директору как-то особенно над нами издеваться. Наверное, мы даже сможем, скооперировавшись с какими-нибудь другими акционерами, выбирать директора» (идея выбирать директора в 1980-е годы была ужасно популярной).

Тем не менее общественный консенсус о том, что приватизация будет, был. Совершенно невозможно отрицать то, что во второй половине 1980-х годов все точно знали, что будет приватизация. Так же как все знали, что будут другие цены, все знали, что будут частные магазины, и все знали, что рано или поздно, возможно, даже будет строительство частного завода.

Поэтому когда в ноябре 1991 года Анатолий Чубайс был назначен главой Госкомимущества и стал говорить о том, что начинается приватизация, никто особенно не удивился. Все знали, что государственные предприятия должны быть частными. Все знали, что каким-то способом это произойдет.

Вся страна в этот момент обсуждала три варианта проведения приватизации. Известно было, что по самому популярному варианту, который выбрали 4/5 всех предприятий, контрольный пакет акционерного предприятия должен оставаться в руках трудового коллектива и быть оплачен ваучерами. Всех это устраивало, все были довольны. Еще 20 % выбрали другой вариант, при котором они четверть капитала получали бесплатно, без ваучеров.

Тем не менее страна очень активно обсуждала, как мы сейчас станем собственниками. При этом страна совершенно не обсуждала, что такое собственник и какие законы нужны для поддержания режима собственности. И что самое главное, страна совершенно не обсуждала довольно естественную сейчас вещь: хорошо, получите вы в руки этот кусок собственности; а вы уверены, что знаете, что вы с ним будете делать?

Предполагалось, что все это произойдет само по себе, невидимой рукой рынка и без публичных обсуждений.

Рука рынка не только невидима — она еще и неслышима, она еще и в газетах печататься не умеет. Поэтому все должны получать информацию о том, как она движется. Видимо, по телевизору. К сожалению, то, как правильно быть собственником, по телевизору в этот момент не показали.

Малая приватизация

Между тем приватизация на практическом уровне началась гораздо проще, чем можно было предполагать. И на самом деле проблема собственности не возникла в так называемой малой приватизации. Что такое малая приватизация? Сейчас этого термина уже не помнят, хотя на самом деле большая часть предпринимательского класса в России появилась именно тогда.

Где-то в апреле 1992 года Борис Немцов и Анатолий Чубайс поехали в Нижний Новгород для того, чтобы проводить первый приватизационный акт в ходе малой приватизации. Тогда это было еще незаконно, Верховный совет был против.

В стране существовало где-то 15 тыс. так называемых малых предприятий, то есть таких, где работало менее 20 сотрудников. Это были булочные, швейные мастерские, ремонтные мастерские, гаражи, автомойки и так далее. Работники этих предприятий могли их выкупить и создать на этом месте собственный бизнес.

В глазах Верховного совета РСФСР это, конечно, было абсолютным капитализмом. Как это: директор булочной купит булочную? Проблемы были и у экономистов. Допустим, Григорий Явлинский говорил о том, что вообще-то нужно сначала провести малую приватизацию и потом уже отпустить цены.

Можно ли было так сделать? Теоретически такое было возможно. На практике проблема с ценами заключалась в том, что не отпустить их в начале 1992 года было просто невозможно. Поэтому готовы мы проводить приватизацию до либерализации цен, не готовы проводить — это, в общем, спор чисто теоретический, который разрешился силой вещей.

Сначала была произведена реформа сбережений, сначала произошел инфляционный шок, а потом уже началась малая приватизация. Малая приватизация отлично, без каких-либо больших скандалов, без стрельбы проводилась до начала 2004 года. Было приватизировано 60 % этого сектора. Про этот аспект все забыли. Между тем это был действительно самый настоящий успех. Большая часть романтики капитализма, которая есть в России, базируется в этих временах. Мелкий собственник, о котором так много говорили реформаторы, по большей части был создан именно в этих процессах.

Ваучерная приватизация

Впрочем, это только один кусок приватизации, и приватизировать надо было не только булочные, но и гораздо более серьезные объекты, потому что по закону 1992 года предполагались реформы, сравнимые с реформами Михаила Саакашвили в Грузии в 2004 году. Продавать должны были всё, кроме дорог, трубопроводов, нефтепроводов, газопроводов, путепроводов, прочих проводов и телевидения. Все остальное, в принципе, нужно было каким-то образом передать в частные руки.

Был вопрос о том, каким образом все это сделать. Существовала позиция одних экономистов и Верховного совета о том, что нужны именные приватизационные счета. И в принципе, насколько я понимаю, в тот момент Егор Гайдар и Анатолий Чубайс поддерживали даже этот вариант.

Существовала альтернативная идея о том, что надо выпустить приватизационные чеки, которые могут продаваться и покупаться. Поскольку чеки было напечатать проще, в этот момент был выбран вариант с приватизационными чеками. Выбран он был исключительно потому, что он самый простой, не требовал больших реорганизационных усилий, поэтому реформу по скорости не тормозил. Впоследствии много обсуждалось, было ли это ошибкой.

Чеки появились, на чеке была написана совершенно замечательная и страшная по советским временам цифра – 10 тыс. рублей. Эта цифра не значила абсолютно ничего. Это были примерные расчеты постсоветских экономистов, согласно которым на 60–70 млн чеков нужно было поделить примерную стоимость советской экономики, оцененной в рублях. Прикинули, и получилось 10 тыс. рублей. Насколько я помню, получилось 13 тысяч, но на всякий случай округлили до 10 тыс. Значения это никакого не имело. В разное время чек стоил от 7 до 23 долларов. Они свободно покупались и продавались.

Что можно было сделать с чеком? Либо вы его относите в то предприятие, где работаете, если выбран тот вариант приватизации, который вас устраивает. Либо его можно вложить на чековых аукционах в какое-нибудь другое предприятие. Либо его можно принести в так называемый чековый инвестиционный фонд.

Российские граждане начали выбирать. И это, конечно, было огромной проблемой, поскольку в этот момент правительство Егора Гайдара не умело объяснять. Оно и само не очень понимало, что происходит, поскольку чековые инвестиционные фонды создавались, по сути, вне правового регуляционного поля. Грубо говоря, это были инвестиционные фонды, которые ничем не отвечали ни за прибыль, ни за сохранность инвестиций.

В руководстве фондов были довольно странные люди. Нельзя даже сказать, что все руководители чековых инвестиционных фондов были мошенниками. Это неправда. Большинство из них были людьми, искренне непонимающими, как работает экономика. Но людей, которые знают, куда отнести полученные ваучеры, практически не было. Эти чековые инвестиционные фонды схлопывались, расхлопывались, разбегались и так далее.
Проблема заключалась в том, что если бы Егор Гайдар вел еженедельную передачу на телевидении о том, куда вложить свои ваучеры, он бы тоже не смог сказать ничего разумного по этому поводу.

В частности, значительная часть населения почему-то считала, что прежде всего ваучеры следует нести в Чековый инвестиционный фонд, который будет покупать «АвтоВАЗ». «АвтоВАЗ» производил ровно те самые «копейки» и «пятерки», о которых мечтало все советское население. Почему-то считалось, что «АвтоВАЗ» — это удивительно эффективное предприятие, имеющее перспективы не только на российском, но и на мировом рынке. Я не понимаю почему. И никто не понимает.

Под властью этого заблуждения был такой общепризнанно умный человек, как Борис Березовский, который, собственно, и пытался купить «АвтоВАЗ» в 1999 году.

При этом можно было вложить ваучер в «Газпром» или в нефтяную компанию. Этим практически никто не интересовался. Цены на них были низкие. Про «Газпром» вообще мало кто что понимал. Можно было вложить в какого-нибудь производителя товаров народного потребления. Большая часть ваучеров канула вот в эти вот фантастические представления о советской экономике, от которых несвободно было и правительство.

Бенефициары ваучерной приватизации

А кто, собственно, выиграл на ваучерной приватизации? Прежде всего те люди, которые работали в «Газпроме» и нефтяных компаниях. У них все получилось. У них на ваучерах получились те самые две «Волги», о которых говорил Чубайс.

Кроме того, очень хорошо на чековой приватизации, как ни странно, выиграли те люди, которые отнесли деньги в телекоммуникационные компании. В тот момент телекоммуникационной компанией называлась организация, которая предоставляет телефонную связь. Никто бы не поверил в то, что вкладывать деньги на самом деле надо в телефоны. Потому что кто в 1992 году мог знать, что из этого телефона появится сотовый телефон, а из сотового телефона появится интернет, и это будет новая экономика. Фантастика, которую никто не мог представить. Те люди, которые работали в МГТС, по большей части вкладывали туда. У этих получилось получить на ваучерах даже не две «Волги», а иногда даже целую квартиру.

Я вполне могу утверждать, что и те люди, которые создавали чековые инвестиционные фонды, тоже ничего не угадали. Мало того, состояние немногих российских миллиардеров, которые стали миллиардерами по итогам реформ, никак не связано с чековой приватизацией. Они тоже не угадали, куда нести свои ваучеры. А что же они угадали? И это вторая проблема приватизации. Они угадали момент, когда имеет смысл показывать свою силу правительству.

Залоговые аукционы

Где-то в 1995 году, уже после того как Егор Гайдар ушел из правительства, Анатолий Чубайс и другие правительственные люди наконец поняли, что впереди выборы президента. Эти выборы президента, как ни удивительно, в отличие от нынешнего времени можно было проиграть. Мало того, перспектива проиграть была совершенно прямой. Предполагалось, что эти выборы выиграет Геннадий Зюганов, после чего вся приватизация, как и все рыночные реформы, судя по тому, что он говорит по телевизору, немедленно остановятся, потому что он был и остается человеком весьма консервативных взглядов.

В этот момент люди, которые создавали финансово-промышленные группы, пользуясь благосклонностью Центрального банка к этому процессу, пришли к правительству и сказали: «Ребята, а вы вообще хотите как-то защитить то, что вы еще не продали, от почти неизбежной будущей национализации Зюгановым компаний?»

Правительство Виктора Черномырдина говорит: «Вообще-то хотим. Нам не хотелось бы, чтобы компании „Лукойл“, „СИДАНКО“, „Сургутнефтегаз“ навсегда оставались госсобственностью. Нам бы хотелось их приватизировать, только мы не знаем как». — «А какие у вас еще проблемы?» — «У нас проблема заключается в том, что нам бюджетников кормить нечем. У нас денег в бюджете нет. У нас никто налоги не платит».

Финансово-промышленные группы сказали: «Давайте сделаем вот как: вы берете крупные пакеты акций хороших предприятий — „Сургутнефтегаз“, „Лукойл“ и так далее — и даете нам в залог. А мы даем вам деньги до выборов. Проходят выборы, сразу станет понятно: если мы вместе с вами выигрываем эти выборы, то мы просто возвращаем эти акции, а вы нам возвращаете деньги. Если вы проигрываете эти выборы, Зюганов точно ничего с этим не сделает. Он нам не вернет миллиард долларов. Значит, приватизируем. Это будет ваша страховка от неудачных выборов».

Правительство сказало: «Хорошо. А много денег будет?» «Много, – говорит финансово-промышленная группа, — много-много-много». Нельзя сказать, что денег было мало, потому что сумма, которая была получена в конце 1999 года на залоговых аукционах, – 900 млн долларов — по тогдашним представлениям правительства была, конечно, фантастической. Представьте себе 15-летнюю школьницу, которой выдали 10 тыс. долларов. Это вот оно. Прыгали до потолка. Выборы были выиграны. Не будем обсуждать, какой ценой, хотя у этого была вполне определенная цена.

Вообще идея проводить залоговые аукционы исходно политически поддерживалась прямо противоположными по темпераменту и по политическим убеждениям силами. С одной стороны, был вице-премьер Олег Сосковец, который говорил, что залоговые аукционы нужны, поскольку это улучшит наши отношения с нефтяной элитой. С другой стороны, был Анатолий Чубайс, который говорил, что надо приватизировать, иначе коммунисты все заберут.

В тот момент, когда надо было возвращать деньги после удачно выигранных выборов, в правительстве этих людей не было. Сосковец был отправлен в отставку. Чубайс стал главой Администрации президента и тоже, в общем, в исполнительной власти имел влияние, но не особое. Выяснилось, что правительство не будет возвращать никакие деньги, которые финансово-промышленные группы дали в обмен на залог. Мало того, Борис Ельцин выпустит указ, в котором будет написано, что «активы, которые у нас в залоге, будут реализованы финансово-промышленными группами на конкурсной основе». «На какой конкурсной основе?» — спрашивают. — «На какой-нибудь конкурсной основе».

О чем идет речь? В сущности, я больше чем уверен, что какое-либо правительство РФ, конечно, назовет это уголовным преступлением с завершившимся сроком давности. Признаки этого мошенничества всем известны. Население именно в силу залоговых аукционов всегда будет уверено в том, что вся приватизация — это плохо. На самом деле на этом можно было и остановить всю приватизацию, поскольку имидж слова «приватизация» на тот момент был практически окончательно испорчен.

Дальше, как ни странно, по большей части происходило хорошее. Потому что каждый новый приватизационный акт — продажа в 1997 и 1999 году Тюменской нефтяной компании, продажа «СИДАНКО», продажа Восточной нефтяной компании «ЮКОС» — был все более скандальным, все более конфликтным, все более разрушительным, и каждый раз каждый пакет продавался за большие деньги.

Под конец, когда в 2002 году правительство уже при Владимире Путине продало «Славнефть» — последний нефтяной кусок, — цена на этом приватизационном аукционе была уже рыночная. Но больших нефтяных и сырьевых кусков продавать уже не стали, поскольку оставалась одна «Роснефть», а какую-то нефтяную компанию правительство уже в тот момент хотело иметь.

Приватизация путинской эпохи

Нельзя сказать, что во времена Владимира Путина не было приватизации, — приватизация была, и она была большая. Она была действительно большая. Прежде всего это приватизация электроэнергетики при реформе РАО «ЕЭС России». Анатолий Чубайс завершил реформу электроэнергетики и начал продавать активы иностранным инвесторам в том числе. Доселе иностранцев туда не пускали.

Результат: во-первых, у нас с вами до сих пор есть свет. Во-вторых, 27 млрд долларов. Это хороший результат. Несправедливость приватизации электроэнергетики никто особенно Чубайсу в укор не ставит, кроме коммунистов. Народная приватизация «Роснефти», ВТБ и Сбербанка, которая произошла немножко позже, дала только 24 млрд долларов и, в общем, была гораздо менее масштабным процессом.

Мало того, если оценивать всю дорожку, которую правительство приватизации прошло с 1992 по 2014 годы, когда снова заговорили о большой приватизации уже более или менее всерьез, можно сказать, что несмотря на то, что скандалов было много и, конечно, это все серия преступных актов, задача, которая исходно была поставлена Гайдаром, выполнена: на старте государству принадлежало 100 % экономики, сейчас — 50%.

Основные крупные отрасли, которые приватизированы в большинстве крупных экономик, приватизированы и здесь, все работает.

Очень большой проблемой приватизации являлось то, что и правительство Егора Гайдара, и последующие правительства категорически не хотели допускать к приватизации иностранцев. Это происходило где-то до 2000-х годов. Анатолий Чубайс произносил это вслух неоднократно. Он говорил: «Мы хотим создать класс российских собственников. Нам для этого иностранные инвесторы будут не на пользу как минимум».

Был ли создан класс российских собственников? В общем, был. С другой стороны, он своеобразный. Во-первых, он всегда существовал без конкуренции со своими иностранными коллегами. Только в 2000-х годах, когда компании начали выходить на мировой рынок, они поняли, что такое настоящий бизнес. До этого российский бизнес существовал в совершенно тепличных условиях.

Во-вторых, когда иностранный бизнес захотел прийти всерьез и его сюда допустили, здесь уже много что было решено, и поменять уже мало что было можно. Поэтому сейчас в приватизации, несомненно, будут участвовать и иностранцы, но больших иллюзий по поводу того, что это будет романтичный процесс, который приведет нас к какому-то счастью, конечно, не будет уже ни у кого. И конечно, таких иллюзий не будет у населения. Населению нужно что-то совершенно сверхъестественное для того, чтобы оно преодолело у себя предубеждение против приватизации. Приватизация еще надолго, на многие десятилетия будет политическим жупелом — это главное преступление века, сделать с этим ничего невозможно.

Единственное, что с этим можно сделать, — это продать «Роснефть» и Сбербанк. Для того чтобы население почувствовало, что такое настоящая, полностью либерализованная рыночная экономика, эту экономику надо предоставить. В нынешней экономике слишком большой вес государственного банка, который на самом деле расширяется гораздо больше, нежели его доля в банковском совокупном капитале. В тот момент, когда это все прекратится, когда мы это все продадим, возможно, население увидит в слове «приватизация» какой-то другой смысл, нежели сейчас.