В нашей периодизации эпохи большого транзита мы определили второй президентский срок Ельцина как период относительной стабилизации политического режима. Конечно, были еще довольно бурные годы, но угрозы краха государственности, которая была в начале 90-х годов и даже в 1993–1994 годах, уже нет. Этому, в общем, соответствует экономическая ситуация: структурный спад в экономике прекратился в 1996 году, и хотя в 1998 году после финансового кризиса опять будет недолгий спад производства, после этого экономика войдет в фазу быстрого восстановления, она уже структурно готова к росту.

Факторы политических процессов конца 1990-х

Политические процессы в этот период определяются четырьмя факторами. Первый — это становление крупных бизнес-структур, которые, накопив ресурсы, становятся олигархическими, то есть начинают влиять на политическую жизнь. Второй фактор — это отмена моратория на выборы региональных руководителей, а также изменение принципа формирования Совета Федерации. В соответствии с новым принципом эти региональные руководители, избираемые теперь непосредственно населением, попадают сразу и в Совет Федерации. Это очень усиливает региональные администрации, которые тоже станут ключевыми политическими игроками эпохи. Третий фактор — это продолжающееся противостояние коммунистической оппозиции в Думе с исполнительной властью. И, наконец, четвертый фактор — это глубокое разочарование большинства населения в повестке реформ, институтах демократии и рыночной экономики.

Трансформационная рента

Считается, что доминирование олигархии в политической жизни России в конце 90-х годов связано с так называемыми залоговыми аукционами. Залоговые аукционы действительно были очень прагматичной, но очень малоприглядной с точки зрения развития демократии вещью.

Еще до президентских выборов на конкурсах, которые были фиктивными, очень привлекательные сырьевые крупные активы переходят в условную собственность крупных финансовых групп, которые сложились к этому времени. Но в полное владение этими активами эти финансовые группы, могут вступить уже после президентских выборов. Таким образом, эти финансовые группы оказываются привязаны к победе Ельцина, который выступает гарантом этих сделок.

В группу избранных участников залоговых аукционов попали «ЛогоВАЗ» Бориса Березовского, «Альфа-банк», «Роспром-Менатеп», «СБС Агро», «Мосбанк» и «Инком банк» — это крупнейшие коммерческие банковские структуры того времени. После президентских выборов их принято будет называть семибанкирщиной.

Однако уже в этой краткой истории залоговых аукционов виден некоторый парадокс. Влияние этих групп было еще до президентских выборов таково, что их поддержка была необходима для обеспечения победы Бориса Ельцина, следовательно, их формирование — это не следствие президентских выборов, оно произошло несколько раньше. Если посмотреть на ситуацию чуть более системно, то происхождение и сила олигархии связаны с масштабами трансформационной ренты.

Трансформационная рента — это некоторый доход, который извлекается в процессе транзита, перехода общества от одной системы в другую. И масштабы трансформационной ренты связаны с несколькими факторами: неопределенностью правил, неопределенностью прав собственности, слабостью правопорядка и длительностью периода финансовой нестабильности. Чем дольше продолжается финансовая нестабильность, тем больше будет трансформационная рента; чем слабее правопорядок в этот момент, тем больше есть возможностей для извлечения трансформационной ренты.

Этот процесс начался еще во времена Советского Союза — после того как были приняты первые законы о свободе предприятий и закон о кооперативах. Это создало такую двусмысленную ситуацию. С одной стороны, предприятия были государственными, но с другой стороны они полностью распоряжались своим имуществом. В результате рядом с предприятием возникал кооператив: предприятие становилось центром издержек, в то время как кооператив становился центром прибыли. В результате можно было перекачивать государственные ресурсы в частный сектор. Эта противоестественная ситуация была одним из главных аргументов Гайдара и Чубайса, когда они призывали ускоренно проводить приватизацию.

Второй и еще более важный способ извлечения трансформационной ренты — это финансовая нестабильность. Что такое финансовая нестабильность? Это постоянный рост цен и курса доллара. Вы берете миллиард рублей, меняете их на доллары, цена долларов возрастает, так как спрос на них высокий, и через некоторое время вы продаете доллары, отдаете миллиард рублей и оставляете 15 % прибыли в кармане.

В Польше переход к окончательной финансовой стабилизации занял примерно восемь лет, в России — десять лет. При этом в Польше сверхвысокая инфляция (когда цены возрастали за год больше, чем вдвое) была всего два года, а в России — пять лет. В первые два года реформы рубль каждый год обесценивался в три раза, это и был главный ресурс для формирования первых олигархических капиталов.

Правопорядок

Третий фактор — правопорядок. Уровень правопорядка во время реформы — это один из ключевых факторов успеха. Либерализация — это когда становится можно делать то, что раньше было нельзя: можно покупать предприятия, можно продавать что хочешь, можно инвестировать, издавать газеты, участвовать в выборах. Но очень важно, какой в этот момент правопорядок: если правопорядок очень слабый, то выгодами либерализации в основном воспользуются узкие группы лиц, а не все население в целом.

При слабом правопорядке выгоды либерализации приватизируются узкими группами.

Ну представьте себе: рынок — это свобода продавца продавать по любой цене свой товар и свобода покупателя покупать или не покупать этот товар. Но все меняется, если по рынку у вас бродит несколько парней с бейсбольными битами. Тогда свобода парней с бейсбольными битами оборачивается несвободой всех остальных, дивиденды всех участников рынка сокращаются и перетекают к парням с бейсбольными битами.

На бытовом уровне слабость правопорядка — это элементарный криминал. И криминализация экономической, политической и обыденной жизни в 90-е годы — это уже важнейший фактор, без этого немыслима история 90-х. В сравнительных исследованиях уровень правопорядка аппроксимируется как динамика числа убийств на душу населения: чем выше динамика, тем ниже правопорядок, потому что если государство неспособно обеспечить гражданам совершенно элементарное право на жизнь, это значит, что оно утрачивает монополию на насилие и, скорее всего, вся остальная преступность будет тоже пропорционально расти. Число убийств и пропавших без вести людей от начала к середине 90-х увеличивается примерно вдвое.

Криминал как политический и социальный фактор

Криминальная история 90-х — это огромная тема. «Ореховские», «солнцевские», «уралмашевские», «коптевские», «тамбовские» — эти слова для истории 90-х значат, может быть, не меньше, чем слова «ЯБЛОКО», «Черномырдин», «импичмент». Это та реальность, в которой живет страна, это та реальность, которой наполнены газеты.

Такие резонансные убийства, как убийство Листьева, назначенного генеральным директором Первого канала, или взрыв на Котляковском кладбище, производят огромное впечатление на общество и для большинства людей являются прямыми указаниями на то, как на самом деле устроена жизнь в России. Преступные группировки облагают предпринимателей и предприятия данью на подведомственной территории, защищают эту территорию от других преступных группировок — так складывается новый порядок, когда государственное насилие приватизировано этими группировками.

Предприниматели, которые платят дань бандитам, не могут уже выплачивать налоги, потому что это слишком большое бремя; соответственно, они вынуждены быть в тени, они опять-таки находятся под плотным контролем преступных группировок, а для государства как будто бы не существуют.

Это явление принято считать свидетельством несостоятельности того политического порядка, который существует в это время в России. Но давайте посмотрим чуть шире. Что такое преступные группировки? Обычно в их основе лежат некоторые компактные сообщества, связанные какими-то неформальными связями. Это диаспоры: армянская, азербайджанская, чеченская; это некоторые региональные группировки: вот появляются коптевские, вот появляются солнцевские, они связаны местом происхождения, какой-то общей юностью. Спортивные группировки — люди ходили в одну секцию борьбы.

Тесные неформальные связи на бытовом уровне образуют костяк такой группировки, и именно использование этих неформальных связей в совокупности с готовностью применять силу делает их очень эффективными. В то время как традиционные социальные структуры в процессе транзита разрушаются, а новые типы социальных объединений еще очень слабы, такие достаточно архаические, но компактные организации вроде банды оказываются в этот момент эффективнее. Это характеризует социальную структуру общества, его актуальное состояние.

Удивительное дело: списки наиболее известных преступных группировок насчитывают примерно 50–60 позиций. При этом из них действительно крупные, которые устоялись надолго и контролировали большую часть бизнеса в крупнейших городах, — это вообще 20, может быть, 25 группировок. Самые крупные группировки насчитывают примерно 200–250 бойцов. Это фактически значит, что 5–10 тысяч бойцов контролируют десятки тысяч предприятий по всей России, в которых работают сотни тысяч, может быть, миллионы людей. Эта удивительная ситуация описывает вот то состояние, в котором общество находится.

Мы можем обвинить в этой ситуации правительство, политический порядок, министра внутренних дел. Но здесь есть более глубокий уровень. Когда мы говорим о каком-то политическом режиме, мы можем обратить свой взгляд к обществу и посмотреть, какого типа связи в обществе работают или не работают. Если доминируют тесные сообщества, сплоченные небольшие группы, готовые использовать неформальные практики и силу, и они могут контролировать большинство населения, мы на политическом уровне увидим ту или иную форму деспотии.

И неважно, как это будет выглядеть: либо это будут братки на черных джипах и в кожаных куртках, либо люди в кабинетах и в галстуках, но суть будет оставаться одна и та же — маленькие компактные группы, готовые к неформальным практикам и применению насилия, контролируют большинство. Если же в обществе работают более сложные массовые социальные структуры, где важны не столько персональные связи, сколько сетевые, то это общество, скорее всего, будет гораздо ближе к демократии.

Для характеристики состояния общества важна и такая деталь: когда некоторые из преступных группировок выдвигали своих представителей в публичную политику, когда эти представители шли на выборы, и все, в общем, знали происхождение этих людей, обычно эти люди имели на выборах значительный электоральный успех. Это случалось нечасто, но когда это случалось — успех был. Это происходило в Свердловской области, в Красноярском крае.

О чем нам это говорит? Это заставляет вспомнить о популярности Коза Ностры в Южной Италии, о ее социальных функциях. Это говорит о том, что люди в принципе в большей степени в этот момент готовы доверять таким клиентилистским, тесным организациям, чем большим социальным структурам вроде партий, общественных движений и так далее, открытым системам, которые, в принципе, должны держать каркас демократического общества.

Во второй половине 90-х годов криминальные сообщества в значительной степени легализуются, у них появляется легальный бизнес, они проводят своих представителей в государственные структуры, в правоохранительные органы. Но в основном их влияние в этот момент связано с локальным, местным уровнем. У них слабы связи с федеральной медийной и политической элитой.

Олигархи вместо партий

На федеральном уровне главные новые игроки — это олигархические группы. В генезисе многих бизнес-групп также лежат социальные капиталы, накопленные в прошлом периоде (общее комсомольское прошлое, работа в какой-то отрасли советского народного хозяйства). Здесь тоже костяк группы обычно составляет круг лиц, тесно объединенных неформальными связями, но дальше эти траектории развития расходятся.

Олигархические группы, как мы говорили, зарабатывают на происходящей либерализации, неоконченной финансовой стабилизации и слабости правопорядка. Их бизнес-влияние тесно связано с процессом либерализации экономической и политической жизни, а сами эти люди, обычно гораздо более продвинутые, связанны со столичными элитами. Это определяет и их политический дрейф. Рост их влияния неслучайно совпадает с президентской кампанией Бориса Ельцина: они заинтересованы в продолжении курса на либерализацию, на некоторую вестернизацию социального порядка, правда, при сохранении слабости правопорядка. Не в их интересах возвращение коммунистов, которые претендуют на повышение роли государства в регулировании политических и экономических процессов.

Таким образом, в отличие от криминальных сообществ, которые ориентированы на клиентилистские связи, крупные бизнес-структуры рычагом политического своего влияния делают массмедиа. Они обращаются в сторону массмедиа как близкой им технологически и идеологически системы. Возникает некоторый альянс либеральной журналистики, очень влиятельной в первой половине 90-х, и новых олигархических групп. Олигархические группы обзаводятся газетами, создают свои телеканалы. Известно, что Борис Березовский в средине 90-х окормляет Первый канал — «Общественное российское телевидение»; Владимир Гусинский создает свою медиагруппу, очень продвинутую в интеллектуальном смысле, очень эффективную и очень много делающую для продвижения либеральных идей в России.

Таким образом, олигархи становятся важными игроками в публичной сфере, они получают ресурсы для влияния на общественное мнение. Их главным интересом остается максимизация собственной прибыли, но одновременно они превращаются в своеобразные субституты политических структур, политических партий или движений. Они превращаются в эти субституты не в том смысле, что они выполняют их функции, но они предоставляют те услуги, которые обычно в нормальной демократической инфраструктуре предоставляют как раз партии: помощь в доступе политикам к медиа, помощь в избирательных кампаниях, ресурсы для избирательных кампаний.

Влияние олигархических групп на политическую и экономическую жизнь в этот период очень велико, но в то же время его и не надо преувеличивать. В этот момент олигархи не управляли Россией, как мы увидим в дальнейшем, они были значительно ограничены другими игроками. Более того, период олигархического могущества — это время со второй половины 1996 по конец 1998 года, буквально два года, когда в политической жизни доминировали перечисленные олигархические группы.

Российские олигархические группы этого периода похожи на японские кэйрэцу или на южнокорейские чеболи. И здесь надо также отдать им дань справедливости: как в Японии, так и в Южной Корее они играют огромную роль в экономическом развитии страны на этом этапе. Довольно мощный экономический рост, который начинается в России в первые годы следующего века, в начале 2000 годов, в значительной степени связан с тем, что в середине 90-х годов произошла приватизация крупных сырьевых активов, а к концу века эти активы были реструктурированы в вертикальные и довольно хорошо организованные холдинги.

В олигархии нет ничего особо хорошего, и тот факт, что в обществе нет сетевых, публичных, то есть открытых к новому членству широких структур вроде партий, гражданских союзов и объединений, способных противостоять малым группам, объединенным общей целью и неформальными практиками, которые они используют, окажет довольно глубокое влияние на будущую траекторию событий в российской политике. Вместе с тем, когда мы собираемся выплеснуть корыто, имеет смысл все-таки посмотреть — где там ребенок, а где вода.