00:14 — 03:15 Что нового было в газете «Коммерсантъ»?

Морев: При появлении «Коммерсанта» сразу несколько отличительных черт как бы ярко воздействовали на читателя. Во-первых, это была цена газеты. Еженедельник «Коммерсантъ» стоил 1 рубль. Для 90-го, 89–90-го это была огромная цена за что-то, что продается в киоске среди других газет, которые стоили копейки. И понятно, что это была цена отсечения. Это цена, которая должна была отсечь референтную группу, которая по своему финансовому положению, с точки зрения владельцев и издателей «Коммерсанта», не являлась их потенциальной аудиторией. Это раз. Такой демонстративный жест.

Второе – то, что эта газета, по-моему, первой апеллировала к дореволюционным… медиа. Да, это как бы… Нашли газету «Коммерсантъ», которая на самом деле была не очень известной в дореволюционной России, издавалась в Москве с перерывами, но тем не менее формально существовала к 17-му году и была закрыта в результате Октябрьского переворота. И нашли остроумную формулировку на первой странице рядом с логотипом, что с 1917 по 1989 или, не помню, 1990 год газета не выходила по не зависящим от редакции обстоятельствам.

Ковальский: Я считаю, что Яковлев – это просто человек, который создал всё, что связано с буквами на этой земле. Кирилл, Мефодий и вот Яковлев. Трое было на самом деле, а не двое. То есть они дали буквы, а он сказал, как их складывать. Это стандарт нейтральной журналистики вот такой вот. Идея о том, что нужно уметь разделять. Техника разделения фактической информации и мнения собственного. Человек, который не освоил это ремесло, который путает, синкретически мыслит, не может отделить факты от того, что он привносит своей головой, – этот человек отбраковывается, он не может работать в журналистике. Это первое, мне кажется, и самое главное, что сделал Яковлев. Это целенаправленно, можно сказать, вбивалось в головы журналистам. Кого волнует твое вонючее мнение? Вот это было самое главное. Я уж не знаю, сейчас это же умеют – возьмите «РБК» или, там, «Ведомости», это в принципе те же стандарты. Наверное, есть какие-то различия в стилистике, какие-то дополнительные ограничения есть в каждой из этих корпораций. Но базовое – именно вот это. Это самое главное. Убери из заметки себя.

03:15 — 05:11 Откуда возник знаменитый ироничный язык «Коммерсанта»?

Ковальский: Поскольку мы все выросли из советской культуры, да, а советская культура отличалась тем, что ее как бы было не так много, но зато ее как рекламу повторяли по 40 раз на дню. Условно говоря, если исполнялась какая-то песня, то ты не мог ее не узнать – она звучала 700 раз из каждого утюга. И против твоей воли ты знал ее слова. Соответственно, это в нас сидело, и мы от него освобождались через коверкание этого всего. Вот как бы процесс такой, все эти каламбуристые заголовки – они на тему советских штампов. Мы так лечились, восстанавливали здоровье, смеялись над тем злом, которое только что было, и сейчас вот буквально мы от него избавились, и на эту тему, собственно, весь наш праздник и все наши предприятия, которые мы затеяли. Вот отсюда идут эти заголовки.

Морев: Если мы вспомним язык советской прессы, даже прессы, боровшейся за гласность, демократию, ускорение, это был очень серьезный подход людей, понимавших свою миссию. Людей, которые говорили о серьезных вещах пафосно. Это был такой советский же дискурс, только наоборот. Как Довлатов говорил: что советский, что антисоветский – какая разница? В стилистическом смысле это было одно и то же.

«Коммерсантъ» предложил альтернативу. Это был новый язык. Это был язык, который подвергал сомнению сам себя и реальность с помощью этой иронии.

05:11 — 08:29 К кому обращался «Коммерсантъ»?

Морев: Проблема «Коммерсанта» была в том, что ему предстояло описывать фактически не существующую реальность. Потому что это сейчас ретроспективно можно сказать, что формировался, там, новый русский капитализм, какое-то буржуазное общество. На самом деле, конечно, мы помним, что тогда это буржуазное общество представляло собой в реальности. Это были кооперативы, киоски, не знаю, люди в малиновых пиджаках, со временем появившиеся, не сразу, с золотыми цепями и так далее. То есть это было весьма далекое от тех стандартов, которые описывали зарубежные аналоги «Коммерсанта», какие-нибудь Financial Times или западные деловые издания, весьма далекая от этого реальность.

Естественно, «Коммерсантъ» не мог под эту реальность лечь. Он, по гениальной идее Владимира Яковлева, основателя и первого главного редактора «Коммерсанта», предпринял другую стратегию. Он решил выстраивать реальность, во многом не существовавшую, но долженствовавшую быть, так сказать. И рассчитывая – во многом справедливо, – что сама реальность подстроится под язык описания. Здесь как бы язык описания формировал то, что существует на самом деле.

Ковальский: Вы знаете, это такая игра. Человек был босиком, еще вчера, там, торговал в переходе, только что закрепился в Москве и уже счастлив, условно говоря. А про него писали как про взрослого человека. Тогда еще слово «господин» не было введено. Это сейчас в «Коммерсанте» перед каждым человеком ставится слово «господин». То есть он думал, что он какой-то Ванёк в тренировочных штанах, который немного поднялся на торговле печеньем, а про него писали, что такой-то такой-то на автомашине «ВАЗ-210 что-то» столкнулся с мачтой освещения – на милиционерском языке так, по-моему, фонарь называется?

То есть на самом деле, когда о нем писали, использовали язык, который он сам к себе никогда не применял. И это ему, безусловно, льстило. Понимаете, да? Этот язык его не принижал, а наоборот, возвышал в собственных глазах.

Морев: Когда мы говорили про иронический модус в «Коммерсанте», важно было упомянуть о такой важной детали раннего «Коммерсанта», как карикатуры Андрея Бильжо, сага о Петровиче, которые много-много лет печатались, по-моему, до 1997 года, из номера в номер, и фактически представляли того самого нового русского, о котором «Коммерсантъ» писал. Петрович – это и есть герой «Коммерсанта». То есть одновременно он действительно был героем «Коммерсанта», о котором серьезно писалось на бизнес- и политических полосах. А с другой стороны, вот это коммерсантовское отстранение, эта как бы ироническая приподнятость над объектом описания – они очень характерны, потому что действительно карикатуры Бильжо были очень остроумны и до сих пор вызывают смех.

08:29 — 10:22 Удалось ли «Коммерсанту» сформировать новый средний класс

Ковальский: Наверное, было бы смешно говорить, что «Коммерсантъ» создал средний класс, да? Он как-то появился. Можно спорить вообще о том, существует ли он, но если существует, тогда по целому ряду причин «Коммерсантъ», наверное, не самое главное. Условно говоря, это люди, которые… У которых нет такой вот безудержной воли к подчинению, скажем так. Есть какой-то круг вопросов, который они готовы решать сами, над которым готовы размышлять сами, которые не находятся в бесконечных поисках начальства, скажем так. Такие люди.

Морев: Можно спорить, появился ли средний класс в России или нет, но понятно, что новые русские растворились в некоторой массе. То есть они перестали быть какими-то уникальными субъектами, они стали некоторым множеством. Отсюда и пропали анекдоты о них, они перестали быть теми малиновыми пиджаками, которых видно в толпе. Они в каком-то смысле сами стали толпой. Большой, многочисленной или нет – об этом можно спорить. Но в любом случае их стало столь много, что они перестали быть героями анекдотов.

И это произошло к концу 90-х годов. И газета, собственно говоря, тогда стала более ординарной по сравнению с «Коммерсантом» начала 90-х. Это процесс вполне закономерный, потому что «Коммерсантъ» начала 90-х и писал новым языком, и описывал новую реальность, и всё это, конечно, было впервые, всё это было беспрецедентно, всё это было на живую нитку.

10:22 — 14:25 Насколько влиятельным был «Коммерсантъ»

Ковальский: Про политическое мне трудно говорить, опять-таки в силу того, что я был молод. Я начинал работать в агентстве «Постфактум» информационном. А с 1991 года перешел в газету. Я был корректором. Что может быть ниже этого, скажем так? Мне позвонил человек какой-то, знакомый знакомых знакомых родителей, седьмая вода. Он, значит, позвонил мне и сказал: «Максим, здравствуйте, меня зовут так-то, я представляю какой-то…» Я даже не помню структуры, какой-то то ли концерн «Бутэк», то ли какой-то «Нипэк». Он спросил меня: «Скажите, пожалуйста, а когда у вас сдается номер?» Я говорю: «В субботу». А выходил «Коммерсантъ» тогда в понедельник. Он говорит: «Скажите, пожалуйста, вы можете после сдачи номера в субботу сообщать мне, какой будет написан курс доллара на черном рынке?» Чтобы я в субботу ему сообщал, какой в понедельник в газете выйдет курс доллара. «Я вам за это буду платить, за эту информацию». Ну, я отказался. Но это просто показывает, что такое тогда был «Коммерсантъ». Нашли корректора, и чтобы он за полтора дня до публикации сообщал человеку курс, и тот на этом что-то наварит, зная это заранее.
Представляете, просто если корректор ценность представлял для человека из какого-то там нефтяного концерна, какую ценность для них представляли, там, корреспонденты, обозреватели, люди, которые пишут серьезные экономические обзоры, ну и так далее, руководство и сам Яковлев.

Морев: Но в принципе, и до конца 90-х было понятно, что «Коммерсантъ» – это не только успешное предприятие, но и важнейшее средство воздействия на общество, важнейший канал транслирования мнений, формирования мнения. И не случайно он был в 1998 году куплен Борисом Березовским, именно поэтому. И известны слова Березовского… которые ему приписывают по легенде: кто управляет «Коммерсантом», тот управляет мнениями в современной России. Поэтому действительно роль «Коммерсанта» и его статус символический среди медиа постсоветских переоценить трудно.

Любопытно вспомнить такой эпизод из воспоминаний заместителя главного редактора «Коммерсанта» Леонида Злотина, что на каком-то съезде депутатов, это был 90-й, наверное, год, он зашел в зал заседания, и там сидели охранники, то, что сейчас называется ФСО – не знаю, как это тогда называлось, – и у всех у них в руках был еженедельник «Коммерсанта», они все читали «Коммерсантъ». И у журналистов «Коммерсанта», которые видели это, было особое отношение к себе, и к ним было особое отношение. Уровень доступа журналистов «Коммерсанта» в раннеельцинское время к принимающим решения, уровень кабинетов, в которые они входили, был, конечно, несопоставим с нынешним. И вообще система отношений с властью была совершенно иной. Отношение медиа и власти было совершенно иное, нежели сегодня.