00:17 — 11:05 Какие принципы легли в основу диссидентского движения?

Мне кажется, что базовые принципы диссидентского движения были сформированы во второй половине шестидесятых годов. Важно понять, что диссидентское движение — совокупность целого ряда явлений: это движения национальные, которые существовали во многих — почти во всех — советских республиках (а кроме того, и такие, как немецкое или крымско-татарское), движения конфессиональные и так далее. И вот у всех них правозащитное движение было информационным ядром, центром.

Первый принцип диссидентского движения — принцип легальности, публичности протеста.
Оппозиционные кружки в СССР были задавлены еще с 1920-х годов — это все было подполье, которое выявляли, давили, сажали, всячески уничтожали. В публичном пространстве никакой организованной оппозиционности не было. Постепенно в течение 1960-х годов она появилась; в самом конце шестидесятых возникли уже и первые организованные группы — так, в 1969 году начала действовать Инициативная группа по правам человека. Еще до этого были массовые письма в защиту арестованных, в которых люди подписывались своими именами. А еще раньше, в 1959 году, произошло важное событие: возник литературный альманах «Синтаксис», редактором которого был юный тогда Александр Гинзбург, указавший себя в качестве составителя на титульном листе. Это была явная альтернатива официозу, создававшаяся на почве «второй», подпольной культуры.

Принцип легальности был очень труден для людей сторонних, казался им сумасшествием, потому что подписание каких-то писем или выход на демонстрации — все это ведь явно грозило репрессиями. Это в каком-то смысле оказалось движение, противоположное тому, которое было проделано в послереволюционные годы оппозиционными левыми партиями. Они тогда прошли путь от легальности к нелегальности: ведь начинали социал-демократы и эсеры в составе Советов, а потом одних сразу арестовали, других сначала загнали в подполье и арестовали уже в качестве подпольщиков. То есть получился путь от легальности к подполью.

А здесь — путь наоборот, от подполья к легальности. В каком виде существовали оппозиционные группы у нас в течение десятилетий? В виде подполья. Была масса молодежных подпольных групп. Точно не скажу, но, за период 1944–1953 годов нам известно не меньше 50–60 подпольных групп.

С ними жестоко расправлялись. Об этом известно, например, из мемуаров поэта Анатолия Жигулина (так называемая Воронежская группа). Или многие слышали о Московском союзе, в котором трех мальчиков даже расстреляли в начале 50-х годов.

Подполье продолжало жить и после смерти Сталина. Важно, что все это были хоть и нелегальные, но марксистские группы. К середине шестидесятых они стали потихоньку изживать себя. Выходила на поверхность идея публичного протеста. Он мог существовать в самых разных видах, и прежде всего в виде петиций с просьбой об освобождении заключенных или восстановления справедливости по тому или иному поводу. Это было очень важно: мы действуем открыто, мы не скрываем своих имен, мы не скрываем своих лиц, мы не скрываем своих требований. Тогда это было поразительно, а в разных петиционных кампаниях в конце концов участвовали тысячи людей.

Второй принцип, о котором надо сказать, — это ненасилие. В России в ХХ веке было столько насилия, что проповедь ненасилия была одним из центральных сюжетов.

Третий принцип — опора на право. Это движение нашло свой язык в языке права. И язык права был очень удобен одновременно и для диалога с властью, и для диалога разных движений между собой. Это по-настоящему проявилось в день, который до сих пор считают датой рождения правозащитного движения в России — 5 декабря 1965 года, когда по инициативе Александра Сергеевича Есенина-Вольпина была организована первая демонстрация на Пушкинской площади. Поводом для демонстрации стал арест писателей Синявского и Даниэля.

Есенин-Вольпин долго работал над документом, который бы обосновывал эту публичную демонстрацию. В конце концов документ — небольшая листовка под названием «Гражданское обращение» — был написан. На той демонстрации провозглашались всего два лозунга. Один — сугубо правозащитный: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!»; второй — «Уважайте Конституцию, основной закон Союза ССР!». В устном виде он превратился в знаменитое «Уважайте собственную конституцию». Над этим принципом смеялись: «О чем ты говоришь, законы паршивые, конституция сталинская». Есенин-Вольпин всегда отвечал: «Это неважно. Уважение к конституции, соблюдение законов, какими бы они ни были, дает возможность нормального существования и нормальной эволюции страны — какой бы страна ни была и какой бы ни была конституция».

И еще одна вещь, о которой нельзя не сказать, — специфическое понимание диссидентского поступка: это такой символический поступок, поступок, в котором нет прагматики. Люди писали: «Освободите такого-то». Надеялись ли они, что такого-то действительно освободят? В общем, нет, они были достаточно трезвомыслящими взрослыми людьми и понимали, что нет, не освободят. Или 25 августа 1968 года происходит демонстрация на Красной площади: ну что, они думали о том, что после этой демонстрации выведут войска из Чехословакии? Конечно же, не думали.

Но то были поступки в нравственном смысле слова, такой способ гражданского самовыражения, в рамках которого практический результат не предусматривался или предусматривался в каком-то бесконечно отдаленном будущем.

Тогда же были выработаны формы движения. Например, что такое «Хроника текущих событий»? Фактически это мониторинг нарушений прав человека. То есть люди занимались тем же, чем они занимаются и спустя полстолетия.

Эти принципы — легальность, открытость — возводились в абсолют. В воспоминаниях Петра Григорьевича Григоренко, одного из важнейших людей в правозащитном движении, прямо сказано: «В подполье можно встретить только крыс». Конечно, на самом деле нет, люди подполья той эпохи были замечательнейшие, но тем не менее принцип оказался именно таким.

Итак, открытость, язык права, ненасилие и непрагматичность, но при этом глубинная символичность поступка. Теперь, когда мы смотрим через десятилетия, именно это мыслится самым важным в диссидентском движении 60–70-х годов.

11:05 — 16:18 Когда возникло диссидентское движение?

Хронологически здесь для нас страшно важная веха — 5 декабря 1965 года. Формально это был митинг в защиту Синявского и Даниэля. Фактически — митинг, провозгласивший идею самого права и соблюдения прав человека. На нем был заявлен этот самый язык права как важнейший язык общения. И, кстати сказать, власть действительно растерялась. Ну а как реагировать на лозунг «Уважайте нашу конституцию»? Никто не сказал: «Ах вы, негодяи, вы должны уйти от власти, потому что вы бюрократы, потому что вы захватили власть, потому что вы — это диктатура бюрократии» или что-то в этом духе — то есть то, что было в лозунгах и политических программах подпольных групп. Нет; вдруг возник вроде бы легальный язык, на который надо было реагировать, а как реагировать — еще непонятно.

Важнейшие подписантские компании приходятся на период до 1968 года, и вот 25 августа 1968 года — это демонстрация восьмерых на Красной площади. У самого движения было много разных прорывов. Один из них — письмо к мировой общественности Павла Литвинова и Ларисы Богораз.

Это всё нарушения разных табу. Первое и главное советское табу: не высовывайся. Второе табу: если ты уж подпольщик, так ты подпольщик, не пытайся легализоваться. А затем еще и это обращение к миру, мировой общественности.

Опорой уже стала ощущаться не собственная конституция, а Декларация прав человека 1948 года. Это все 1967–1968 годы, которые были крайне насыщенными. В мае 1969 года создана Инициативная группа по правам человека в СССР, которую основали, если я не ошибаюсь, 15 человек. Как правильно выразился Александр Даниэль, мысли которого я здесь воспроизвожу, в значительной степени Инициативная группа была просто авторским коллективом: она ничем особенным не занималась — писала письма и больше ничего такого не делала. Но из этого, в конце концов, вырос еще целый ряд групп: Комитет по правам человека уже во главе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, а потом и Московская Хельсинкская группа, которая стала по-настоящему профессионально работать, издавать документы, посвященные защите прав человека.

Посмотрим «Хронику текущих событий» — неофициальный и нелегальный, естественно, бюллетень правозащитников. И что там будет? Там будут разделы, посвященные, например, тому, что происходит в Литве с правами католиков, или баптистов, или кого хочешь еще. Точно так же там будут отражаться сюжеты, связанные с преследованиями на Украине людей, выступающих или за свободу, или за культурную автономию республики.

Это все объединялось в одном бюллетене, который фактически его герои и читали. То есть они не просто становились поставщиками информации, но и воспринимали правовую идею примата права и язык права как язык диалога и друг с другом, и с властью.

16:18 — 18:14 Какую роль в диссидентском движении играл академик Сахаров?

Андрей Дмитриевич пытался формулировать все эти идеи в совокупности. Он, конечно, был чем-то большим, чем правозащитник или диссидент, он был и политиком. И неслучайно в политику пошел ближайший к нему человек, Сергей Адамович Ковалев. Сахаров писал о мире, о том, каким он должен стать, о стране, какой она должна стать. Но правозащитники выловили из его слов мысль о том, что соблюдение прав человека в каждой отдельной стране — гарантия мира во всем мире. Вот это было важнее всего для правозащитников, а не взгляды Сахарова на конвергенцию систем или колхозы. Потом это все стало активно обсуждаться и использоваться в горбачевскую эпоху. Но в рамках диссидентского или правозащитного движения людей, которые так широко ставили бы проблемы, больше не было.

18:14 — 22:42 Какую роль сыграло диссидентство в постсоветской политике?

Горбачев сначала воспринимался диссидентами с раздражением и недоверием. Освобождение политзаключенных из лагерей, которое он осуществил, было довольно неприятным событием, потому что это же не освобождение, а акт помилования сверху. Для бывших политзаключенных отвратительно было ощущать себя помилованными. Способ освобождения раздражал их, но это, в конечном счете, не так важно.

Потом началась эпоха гласности. И надо сказать, что вчерашние диссиденты более или менее растворились в общем потоке активности 1988–1989 года. Они не заняли — в отличие от ситуации в Польше, Чехословакии или балтийских республиках, которые становились отдельными странами, — сколько-нибудь видного места. Выяснилось, что повестку дня, например, по экономике формируют совсем другие люди.

Принципы правозащитников оказались более важны для общественных организаций, которые возникли в огромном количестве уже в новой стране. А потом выяснилось, что это и общие принципы. Та модель гражданского общества, которая была создана в рамках правозащитного движения, реализовалась в конце концов в том гражданском обществе, которое развивается в нашей стране.

То есть диссиденты свою роль сыграли не в области политики. Неслучайно у общественных организаций, которые цеплялись за диссидентское наследие, не возникло никаких отношений ни с какими политическими партиями.

В начале нового тысячелетия создалась такая ситуация, когда надежды, которые общество до этого связывало с политиками, оно стало возлагать на общественные организации. А общественные организации всё время отбрыкивались и говорили: «Это не наша функция». Для меня здесь, повторяю, важнейший период — это массовые протесты 2011–2012 годов, когда выяснилось, что принципы, заложенные в 1960-е или в начале 1970-х, реализуются именно в гражданских противостояниях. Они сыграли свою роль в формировании гражданского общества. А в формировании политической картины, мне кажется, они никакой роли не сыграли.