Промежуточные итоги большого транзита. От конкурентной олигархии к неконкурентному авторитаризму. Три модели: азиатская, восточноевропейская и латиноамериканская. Проблема перехода к либеральному порядку.
Как уже было сказано, в каком-то смысле эпоха 1990-х годов кончилась с дефолтом 1998 года. Кончилась эпоха поисков и неопределенности, началась эпоха консолидации политического режима. Механизм этой консолидации можно предположить и увидеть уже в том, как происходила политическая борьба в 1999 году. Эта борьба не была борьбой идеологий, политических установок, выбора между прошлым и будущим, а в значительной степени была борьбой различных политико-олигархических кланов за доминирование.
На то, что эпоха кончается именно на рубеже 1998–1999 годов, указывает один признак, который политологи часто не берут в расчет, но который очень важен: с 1990-го по конец 1998 года — это период официально зарегистрированного экономического спада в СССР и в России. 1999 год уже будет годом экономического роста.
Вообще после дефолта казалось, что произошло что-то страшное: рубль был девальвирован в несколько раз, исчезли товары, ВВП России в третьем и четвертом квартале 1998 года сократился на 10 % к значениям третьего и четвертого кварталов 1997-го. Однако уже с начала 1999 года стало ясно, что экономика начинает восстанавливаться, а во втором уже квартале 1999 года экономика подошла к росту, который не прекращался до середины 2008 года, то есть девять лет.
Начало роста трудно приписать каким-то политическим изменениям. Начало роста даже трудно приписать той довольно ответственной экономической, монетарной и бюджетной политике, которую проводил кабинет Евгения Примакова, хотя она, безусловно, сыграла свою роль. На самом деле переход к росту произошел в этот момент у всех государств СНГ, бывших республик Советского Союза, за исключением стран Балтии, которые вступили в период роста раньше.
Собственно говоря, среди государств СНГ так же была группа государств, которые перешли к росту еще в 1995–1996 году. Но пять бывших республик — это Казахстан, Туркмения, Россия, Молдавия, Украина — перешли к фазе роста в 1998-м — в начале 2000 года. Таким образом, где-то здесь пролегала невидимая граница, за которой фаза спада в трансформационном цикле перетекала в фазу роста.
От конкурентной олигархии к неконкурентному авторитаризму
Если уж мы заговорили о странах СНГ, то имеет смысл посмотреть, с каким политическим багажом все они пришли к этому моменту. В ряде республик, прежде всего в республиках Средней Азии, у власти остались прежние советские руководители — главы компартий этих республик. Здесь, даже несмотря на период экономического спада, очень быстро консолидировался новый авторитарный режим — собственно говоря, прежние советские коммунистические иерархии трансформировались в иерархии независимых авторитарных государств.
В ряде стран пришедшие на волне национально-демократического движения лидеры продержались очень недолго и вскоре были так же сменены либо бывшими советскими руководителями, либо новыми авторитарными популистами. Это, например, Грузия, Азербайджан, Белоруссия. В Грузии и Азербайджане, впрочем, дела складывались по-разному. Азербайджан — нефтяная республика, в которую довольно быстро начали поступать инвестиции, и как во многих нефтяных республиках, нефть способствовала восстановлению авторитарного режима. Здесь к власти вернулся бывший советский руководитель Азербайджана Алиев, который после нескольких лет правления благополучно передал президентское кресло своему собственному сыну.
В Грузии, где не было мощного источника ренты, вернулся к власти бывший советский руководитель Эдуард Шеварднадзе, но здесь формировался скорее олигархический режим. Это и есть два основных паттерна, которые складываются на пространствах бывшего Советского Союза — авторитарные режимы в ряде стран и конкурентные олигархи в таких странах, как Армения, Россия, Украина, Молдавия.
Российская политическая система конца 1990-х годов выглядит как олигархический режим, где есть несколько группировок, то конкурирующих между собой, то вступающих в альянсы. При этом на более низком субнациональном уровне, на уровне регионов, мы можем встретить как вполне сложившиеся авторитарные, так и олигархические модели.
Вообще, чтобы иметь более объемное представление об этом предмете, важно держать в голове схему классификации режимов, которую предложил один из крупнейших теоретиков демократии второй половины ХХ века Роберт Даль. Он описывает политические режимы по двум осям. Первая ось — наличие или отсутствие конкуренции. Бывают конкурентные режимы и режимы, которые не допускают конкуренции. Вторая ось — это различие режимов по уровню инклюзивности, по тому, какой объем людей включается в активную политическую жизнь. Низкая инклюзивность может быть, когда только для определенных групп существует возможность влиять на ситуацию, на принятие решений. И высокая инклюзивность — это когда большие массы населения имеют механизмы для влияния на принятие решений.
Конкурентный режим с низкой инклюзивностью — когда конкуренция существует, но она существует только для избранных, для тех, кто обладает достаточными ресурсами, — это и есть конкурентная олигархия, тот режим, который мы наблюдаем в России конца 1990-х годов. Если высокая инклюзивность и конкурентный режим — это значит, что большие группы населения могут участвовать в процессе принятия решений. Это то, что мы и называем демократией.
При неконкурентном режиме бывает режим низкой инклюзивности и более высокой инклюзивности. Высокая инклюзивность при неконкурентном режиме — это обычно такие популистские диктатуры, где власть сосредоточена в одном центре принятия решения, где нет политической конкуренции, но в то же время этот центр принятия решения располагает большой поддержкой населения. Популистские диктатуры — это довольно частое явление, и мы тоже в российской истории их можем наблюдать. И нормальная деспотия — это режим неконкурентный, с низкой включенностью, когда только группа избранных может влиять на принятие решений и удерживает свою власть в основном с помощью силы.
Мы можем представить себе эволюцию России от 1990-х к 2000-м годам в этой парадигме. Эта эволюция будет от конкурентной олигархии к неконкурентному, но достаточно популярному режиму.
На пути к обществу открытого доступа
Как известно, Моисей водил евреев по пустыне 40 лет. Обычно это интерпретируется так, что Моисей ждал, пока те, кто были рабами в Египте, умрут, а следующие поколения уже свободных людей придут в землю обетованную. На самом деле история, описанная в Книге Чисел, немножко другая: евреи довольно быстро достигли Синая, прожили там год и затем отправились в Ханаан. Подойдя под Ханаан, они выслали разведчиков, которые должны были осмотреть, могут ли они взять Ханаан. Разведчики увидели, что это очень укрепленная территория, которую к тому же охраняют исполины. Тогда народ Израиля возроптал и не поверил в предсказание Божье о том, что ему предназначено взять Ханаан. Бог, рассердившись на народ, послал его скитаться по пустыне 40 лет — по числу дней, которые провели израильтяне возле Ханаана, не решаясь начать битву.
В 1990-е годы в России не удалось создать консолидированной демократии, то есть такой демократии, когда все элитные группы и основная часть населения признают правила игры и то, что они, эти правила, не могут быть нарушены, а никакие вопросы не могут быть решены вне этих правил, тем более путем насилия. Не удалось создать и либеральной рыночной экономики. То есть в целом не удалось создать того, что сейчас политологи называют обществом открытого доступа.
Однако культивируемое политической элитой 2000-х годов представление, что 1990-е годы были эпохой сплошных неудач, какой-то тупиковой дорогой, которую избрала Россия, понадеявшись на неправильных лидеров, является довольно опасным заблуждением. Мы начинаем походить на человека, который, два раза сев на велосипед и два раза упав с него, решил, что колесо — это тупиковая идея цивилизации.
Конечно, в начале 1990-х, на рубеже 1980-х и 1990-х общество было вдохновлено идей быстрого перехода к рыночной демократии, и эта идея во многом двигала его, и когда этот переход не удался, то это вызвало огромное разочарование. Могла ли быть история другой?
Три модели: азиатская, восточноевропейская и латиноамериканская
Самое популярное рассуждение на этот счет сводится к тому, что Россия должна была идти по китайскому пути. Этот китайский путь просто не дает спать российской элите. Здесь есть несколько ошибок. Первая проблема: в начале 1980-х годов Китай — это аграрная страна с ВВП примерно тысячу долларов на душу населения. Советский Союз в этот момент — это страна с ВВП на душу населения 6000 долларов. Это очень большая разница. В Китае в городах проживает в начале 1980-х годов 20 % населения, в Советском Союзе — более 60 %.
Советский Союз — это страна, прошедшая фазу индустриализации и урбанизации. В то время как Китай является обществом бедным и сельским. То, что происходит в Китае в 1980–1990-е годы — это так называемая экспортно ориентированная индустриализация. Дешевый труд используется для того, чтобы производить товары, которые пользуются спросом на мировом рынке.
Это очень мощная и очень перспективная модель, которая доступна многим южно-азиатским странам, не прошедшим еще к этому времени индустриализацию. Советскому Союзу она недоступна: здесь очень образованное население, живущее в городах, привыкшее к довольно высокому стандарту потребления, к довольно высоким зарплатам, труд людей стоит дорого. Они не готовы за копейки производить очень простые вещи и продавать их на внешнем рынке. Такие страны не могут пойти по пути экспортно ориентированной индустриализации.
Вторая проблема заключается в том, что в начале 1980-х годов в Китае очень бедная жизнь, но Китай не переживает экономического кризиса, стандарты жизни не падают, наоборот — экспортно ориентированная индустриализация открывает путь к увеличению национального богатства. Советский Союз в конце 1980-х годов находится в противоположной ситуации: прожив 10 лет на нефтяной ренте, он сталкивается с резким ее сокращением и с резким падением возможностей экономики.
Советские политические институты добивает не горбачевская гласность, не горбачевская перестройка, а сочетание этих попыток с развивающимся экономическим кризисом, связанным с падением цен на нефть. Политические институты рушатся под давлением этих экономических эффектов. Между тем именно на стабильности старых политических институтов держится так называемый китайский путь, здесь не происходит перемен в политической системе, а старые институты начинают управлять новой экономической моделью.
Другая модель перехода — это восточно-европейская модель, здесь многое определялось тем, что для восточно-европейских стран главной целью их развития в этот момент является присоединение к общеевропейскому рынку. Эта экономическая цель, которая ясно указывает на ту модель, которую нужно формировать в экономике, и которая обеспечивает консенсус элит, а затем и населения вокруг того, куда двигаться. Это предопределяет необходимость для этих стран постепенно адаптироваться к тем институтам, которые существуют в Европе, у них просто нет другого выбора. Для России этот путь тоже оказался закрытым.
Проблема заключается в том, что экономический кризис конца 1980-х годов перерастает в политический кризис — это довольно часто случается у стран, которые уже прошли этап индустриализации и находятся на более высоком уровне экономического развития.
В этом смысле Россия немножко похожа на латиноамериканские страны, переживавшие во второй половине ХХ века похожую турбулентность и постоянное колебание между олигархически-демократическими и авторитарно-военными режимами. Это долгий и трудный путь, усугубленный еще и тем, что для России это еще и путь вхождения в рыночную экономику, которой она до этого времени не знает.
Проблема перехода к либеральному порядку
Основные этапы этого пути, собственно говоря, необходимы для того, чтобы страна в какой-то перспективе могла перейти к демократии. Конец 1980-х годов — это горбачевская гласность, это прежде всего некоторое пробуждение общества. В этот момент общество впервые становится субъектом политической активности, в это время складываются первые общественные движения и протопартии.
В начале 1990-х годов Россия сталкивается с конституционным кризисом, и это, собственно говоря, тот момент, когда в российской элите начинается осмысление того, что такое конституция, зачем нужно разделение властей, зачем нужна система сдержек и противовесов. И понимание того, как дисбалансы в этой системе могут приводить к катастрофам, к гибели людей, к очень жестким столкновениям.
Центральной проблемой середины и второй половины 1990-х годов оказывается проблема власти и собственности. Либеральные порядки от нелиберальных отличаются не тем, что собственность в них распределена каким-то справедливым образом. Они отличаются тем, что здесь политические права и рыночные права отделены друг от друга. В нелиберальных порядках они объединены: тот, кто имеет большие рыночные права, тот, у кого капитал и собственность, тот обладает и большими политическими правами, это составляет основу нелиберального порядка. Это, похоже, и есть тот Ханаан, перед которым остановилось российское общество во второй половине 90-х годов.
Как перейти от одного порядка к другому? Как мы уже говорили, для того чтобы понять, как функционирует политическая система, очень важно смотреть на то, какие типы социальных структур в обществе работают, а какие нет. Перераспределение политических прав от тех, у кого много собственности, к более широкому кругу граждан происходит через структуры с открытым членством, структуры, к которым может присоединиться каждый по своему желанию, — это общественные организации, партии. В нелиберальных порядках властвуют другого типа структуры, закрытые — банды, хунты, корпорации, кланы. Эти структуры определяют закрытость доступа и нераздельность власти и собственности.
Эта проблема очень сложная, и разрешение ее оказалось тем труднее, что в 2000-е годы в России за счет нового периода роста цен на нефть резко возрос объем ренты, объем богатства, которое можно перераспределять нерыночным образом. Это тот Ханаан, у которого российская демократия остановилась в конце 1990-х годов. Но вряд ли это повод, чтобы возвращаться в Египет.