20 minРеволюции в головах
Общественное мнение 90-х: от гласности к свободным медиа. «Семидесятники» и поворот к капитализму. Демократия и частная собственность. Разочарование в реформах. Институциональная ловушка для России.
Experts: Kirill Rogov
20 minText expansion for the Lecture
Революции в головах
Общественное мнение 90-х: от гласности к свободным медиа. «Семидесятники» и поворот к капитализму. Демократия и частная собственность. Разочарование в реформах. Институциональная ловушка для России.
Парламентские и президентские выборы 1995–1996 года, по сути, завершают большой период собственно трансформации политических институтов. Как мы помним, этот процесс был запущен еще Михаилом Горбачевым, когда он придумал Съезд народных депутатов, чтобы оживить систему советов. Этот процесс затем перешел на уровень союзных республик, началась цепная реакция. Политика мягкого вывода Советского Союза из-под колпака партийного контроля на фоне развивающегося экономического кризиса окончилась распадом СССР.
Однако для Российской Федерации на этом кризис, связанный с трансформацией политических ресурсов, еще не завершился. Рассказывая историю этих событий в прошлых лекциях, мы рассказывали преимущественно историю неудач. Горбачевские реформы провалились, Союз распался, демократическая коалиция раскололась, первая республика потерпела крах — это все так. И возникает соблазн начать искать виновных: Чубайс, Гайдар, Явлинский, Ельцин. Однако если мы вспомним ту общую рамку политического процесса, о котором говорили в начальных лекциях, вспомним о политическом процессе как взаимодействии институтов, элит, населения, общественного мнения, экономической ситуации, то увидим совершенно другую картину.
Взглянув на эти события под таким углом зрения, мы, наоборот, вынуждены будем констатировать, что за 10 лет с начала перестройки до середины 90-х годов общество, элиты, политический класс прошли огромную дистанцию.
От гласности к свободным медиа
Действительно, демократия — это не мебель из IKEA, которую можно купить, собрать по инструкции и обставить квартиру за два дня. Она опирается на целую систему институтов, которые не существовали в Советском Союзе и советском обществе. Это прежде всего свобода СМИ, свободные объединения — коммунальные, политические, гражданские, профессиональные, те структуры открытого членства, которые отличают более продвинутую социальную структуру от архаичных, опирающихся на клановые, патримониальные, семейные связи.
Итак, какие были основные этапы в этом пути общества к более современному состоянию? Первым этапом, конечно, была знаменитая горбачевская гласность. Степень закрытости советского режима нам сегодня трудно представить. Даже речь генерального секретаря КПСС Хрущева, разоблачающая сталинизм, в 70-е годы находилась в спецхранах, особых отделениях в библиотеках, куда пускали только по специальным пропускам. Там же находились и немногие иностранные журналы.
Общение советских людей с внешним миром тщательно контролировалось. В Советском Союзе, например, не было социологии. Первый социологический центр был основан в 1987 году. А регулярные, нормальные, неподцензурные опросы начинаются только где-то в 1989–1990 годах.
Начатая Горбачевым политика гласности была, в сущности, первым шагом возвращения общества к некоторой открытости. На первых порах она подразумевала прежде всего переосмысление и открытие советского прошлого, которое так же было в основном сфальсифицировано и спрятано от людей. И ключевую роль в этом процессе играло горбачевское поколение людей, которые родились незадолго до войны, становление которых пришлось на 60-е годы ХХ века, — людей, которых обычно называют шестидесятниками.
Впрочем, были и некоторые важные интеллектуальные отличия в идеологии перестройки по сравнению с шестидесятничеством. Прежде всего это была горбачевская идеология нового мышления. Как мы помним, реформы 1960-х годов остановились именно на этом рубеже. Брежневская доктрина оставила концепцию холодной войны как центральную концепцию, обосновавшую существование советского строя и его характеристики противостояния с Западом. Горбачев же во многом опирался на идеи советского диссидентства, идеи Сахарова. Он выдвигает идею единства цивилизации в ее движении к прогрессу, а не разделенности, которую педалировала доктрина холодной войны.
Как дырочка, проделанная в плотине, политика гласности очень быстро приобретает самостоятельную силу. Этот момент часто недооценивается. Представляется, что гласность — это такая спущенная сверху свобода. На самом деле расширение свободы — очень мощное общественное движение в тот момент. И это хорошо видно по тиражам газет и журналов, выходивших в то время. По сравнению с 1986 годом они растут неимоверными темпами. Например, у журнала «Огонек» в 1989 году было 3 миллиона подписчиков, в то время как в 1986-м — полтора миллиона. Тираж газеты «Известия» вырастает с 6 до 10 миллионов, а «Комсомольской правды» — с 13 до 20 миллионов. Наконец, еженедельник «Аргументы и факты» достигает к 1989 году тиража 20 миллионов, а в начале 1990 года — 30 миллионов. Даже толстый двухсотстраничный журнал «Новый мир» издается в это время тиражом полтора миллиона. Мы видим, что те издания, которые наиболее остро ставят общественные вопросы, расширяют поляну дискуссии, наиболее резко и по-новому высказываются, — они увеличивают тиражи. Таким образом, в гласности начинает действовать механизм рыночной демократии.
«Семидесятники» и поворот к капитализму
Пространства политической и общественной дискуссии выходят из-под контроля горбачевской перестройки. Важную роль в этом играет экономическая проблематика на фоне усиливающегося экономического кризиса.
Вообще степень непонимания советскими людьми и даже советским руководством экономических реалий поражает воображение. Например, в 1982 году тогда еще генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов поручает секретарю ЦК по экономике Рыжкову и молодому члену Политбюро Горбачеву разобраться в одном решении, которое принимает Политбюро в этот момент. Горбачев и Рыжков пытаются разобраться и просят Андропова показать им бюджет. На что Андропов говорит: «Ишь, чего захотели! В бюджет я вас не пущу». Член Политбюро и секретарь ЦК КПСС не знают, как устроен бюджет Советского Союза!
Расширение экономической дискуссии играет важную роль в переходе лидерства от шестидесятников к семидесятникам — людям, родившимся в 40-е годы и не пережившим сталинские репрессии как часть своего личного опыта. Эти люди гораздо более вестернизированы, для них не существует вопроса о том, какая экономическая и политическая система эффективнее: западная или российская? Их антикоммунизм имеет несколько иную природу. Он построен не на том пафосе борьбы с коммунизмом и сталинизмом, который характерен для диссидентства, — он построен на понимании того, какая система эффективнее и где жить лучше.
К семидесятникам относится и кружок молодых экономистов во главе с Егором Гайдаром, которые еще в середине 80-х годов начинают обдумывать, как социализм может быть трансформирован в капитализм; они обсуждают советскую экономику в терминах стандартной экономической теории. Это очень важный шаг. Потому что даже либеральные экономисты предыдущего поколения мыслили в категориях социалистической экономики, которую они хотели улучшить.
Вообще фигура Егора Гайдара и его публицистические работы конца 80-х — начала 90-х годов очень важны, потому что в этих работах традиции русского либерализма получают впервые такую мощную подпитку экономической мысли. Русское свободомыслие с середины и с начала ХIХ века было очень много про свободу и очень мало про экономику. И вот именно в работах Гайдара этот синтез происходит.
Итак, переход от первоначальной повестки перестройки к новой повестке, когда очевидной целью преобразований должна стать не какая-то трансформация, не улучшение социализма, не сближение его с капитализмом, а просто введение тех институтов, которые доказали свою эффективность на Западе, — рыночной экономики и демократии — этот поворот в общественном сознании надо датировать 1989–1990 годами.
Образ Запада
В политологии считается, что для того, чтобы сменился режим, нужны два условия. Во-первых, должен быть довольно высокий уровень неудовлетворенности граждан тем режимом, который они имеют, понимание его неэффективности, несправедливости. А с другой стороны должно быть массовое представление о некоторой альтернативе. Это должен быть ясный образ, который захватывает широкие слои граждан и подвигает их к действию.
Образ эффективного Запада с его институтами и становится такой видной, понятной обществу альтернативой советскому прошлому, и он создает новую ситуацию на рубеже 80–90-х годов. В это же время демократическое движение становится массовым. С одной стороны, это массовые митинги, в которых участвует до миллиона человек. Они прививают обществу понимание необходимости прямого политического действия. Потому что без этого демократия невозможна. Нельзя построить демократию, сидя в кресле перед телевизором.
С другой стороны, в это же время создаются первые политические общественные объединения, возникает межрегиональная депутатская группа на съезде советов СССР. Это первая протопарламентская оппозиция в истории советской России. Возникают политические клубы: общественная организация «Мемориал», Московский клуб избирателей. Это формы политической активности, которые были немыслимы еще два года назад. Все происходит очень быстро.
После принятия нового закона о СМИ в 1990 году возникают первые независимые СМИ. До этого все СМИ были органами ЦК КПСС или каких-то советских ведомств. Возникает «Независимая газета», более погруженная в политическую дискуссию времен перестройки, и возникает газета «Коммерсантъ», которая позиционирует себя не просто как независимая газета, но еще и как рыночный продукт, обращенный к рынку, и которая видит именно в рынке залог перемен, их главное острие и главную цель.
Повестка реформ и общественное мнение
На арену выходят широкие слои населения: они приобретают голос, и от них начинает многое зависеть. Поэтому очень важно понять, что же творится в их головах, как они видят желаемое будущее.
Опросы общественного мнения начала 90-х годов рисуют нам довольно противоречивую картину. С одной стороны, например, в опросе о том, нужна ли России многопартийность, чуть более 50 % говорит, что да, России нужна многопартийность; 30 % говорит, что многопартийность не нужна; а 20 % не знает, что сказать, сомневается в ответе. Похожая картина и в опросе о том, какая система более эффективна: советская, построенная на плановой экономике, или рыночная, построенная на частной собственности? Примерно 52 % выступают за рыночную экономику; группа сторонников советской экономики в этот момент очень мала — это не больше 20 %. Советская экономика рушится на глазах, ее поддерживать не модно. 30 % не может определиться в выборе.
С одной стороны, существует некоторое большинство за реформы, за демократию, за рынок; с другой стороны, это большинство очень неустойчиво, а доля людей, которые не могут определить своего отношения, весьма и весьма велика. Получается, что консолидация вокруг повестки реформ довольно неустойчивая, она гораздо ниже, например, чем в большинстве стран Восточной Европы в этот момент.
Весьма противоречивыми были и массовые представления о том, что такое рынок, и как он работает. При том что чуть больше 50 % высказывалось за то, что рыночная экономика эффективнее, 40 % говорят, что государство должно контролировать цены на большинство товаров и продуктов; еще 30 % говорит, что государство должно контролировать цены на основные товары и продукты; и только 15 % считает, что государство не должно вмешиваться в процесс ценообразования.
Эта противоречивость взглядов отразится на том, как шла дискуссия об экономической реформе внутри политического класса в Верховном совете. Когда мы теряем из вида этот процесс, эти массовые представления и взгляды, мы теряем и понимание тех событий, которые происходят на политической арене. Потому что мы не чувствуем то дыхание эпохи, то мнение улицы, которое политические лидеры постоянно чувствовали.
Демократия и частная собственность
Начало рыночных реформ становится новым шоком для российского населения. Рыночная экономика — это экономика, основанная на частной собственности. Но как приватизировать завод? Идея справедливости, демократическая идея говорит, что его акции надо разделить между работниками. Но понятно, что в такой ситуации заводом будет очень трудно управлять. Все работники не могут принять какого-то общего решения об издержках, о зарплатах, об инвестициях. Гораздо эффективнее отдать его менеджерам, которые, конечно же, лучше понимают в том, как устроен завод. И, конечно же, прагматичнее будет, если они, как собственники, начнут управлять этим заводом. Но это подорвет в глазах населения легитимность частной собственности, это создаст недоверие к самому институту частной собственности. Как разрешить эту ситуацию — никто не знает.
И ее неразрешимость является одним из главных политических конфликтов 90-х годов. Группа Явлинского категорически возражает против прагматичной передачи под тем или иным соусом собственности менеджменту, советской хозяйственной номенклатуре. Группа Гайдара и Чубайса, наоборот, поддерживает этот путь, считая, что рынок через некоторый цикл перераспределения собственности выправит эту несправедливость.
Гайдар в 1994 году в своей книге «Государство и эволюция» пишет по этому поводу: «Россию у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой. Ее нужно выкупить. Если собственность отделяется от власти, если возникает свободный рынок, где собственность все равно будет постоянно перемещаться, подчиняясь законам конкуренции, — это и есть оптимальное решение». Проблема в том, что новые собственники, получая завод в собственность, не хотят создавать такие правила, при которых эта собственность может быть утеряна.
В истории западной демократии эти проблемы были разнесены во времени. Становление института частной собственности пришлось еще на феодальную или раннебуржуазную эпоху. Собственность эта была вполне легитимна, освящена традицией в глазах населения. А демократизация капитализма происходит гораздо позже — с конца ХIХ и в ХХ веке. В России эти два процесса оказываются одновременными и входят в жесткое противоречие.
Поляризация элит, продолжающийся спад, финансовая нестабильность и слабый правопорядок, естественно, подрывают доверие населения к повестке реформ. Мы видим на графике, что уже в середине 90-х годов доли тех, кто поддерживает систему, основанную на частной собственности, рыночную систему, и тех, кто поддерживает советскую или не определился, примерно равные — это по 30 с небольшим процентов. И дальше мы видим, как во второй половине 90-х годов доля тех, кто считает более справедливой советскую систему, возрастает, и их становится больше 50 %. Ситуация переворачивается по сравнению с той, что была на начало 90-х годов.
То же самое во втором вопросе, за которым мы следим, — поддержка многопартийности. К концу 90-х годов 49 % не поддерживают многопартийную систему и около 40 % ее поддерживают. Число тех, кто все-таки верит в рынок, упадет к середине 90-х годов и останется на постоянном уровне; а вот те, кто раньше считал себя неопределившимся, будут перетекать в тех, кто теперь не поддерживает рынок.
Разочарование в реформах
Действительно, с точки зрения людей середины 90-х годов демократия мало что дала простому человеку. Она представляется как некоторое столкновение элитных групп, делящих какие-то свои пироги. Соответственно растет и поддержка идеи сильной руки, которая должна навести порядок в стране.
Если в самом начале 90-х годов 45 % убеждены, что ни в коем случае нельзя допустить концентрацию власти в одних руках, и только 25 % убеждены в том, что это благотворная вещь, то ко второй половине 90-х годов те же 45 % считают, что нашему народу всегда нужна сильная рука, еще 30 % считают сильную руку вполне допустимым политическим решением, а число тех, кто считает, что этому необходимо противостоять, падает до критически малых величин.
Еще одна характеристика, которая позволяет нам понять состояние общества и его настроения во второй половине 90-х годов, в период глубокого разочарования в той реформистской повестке, за которую люди выступали в начале 90-х годов, — это поддержка тех или иных политических сил. Поддержка демократов в это время падает до уровня где-то 12–18 %; коммунистов поддерживают 20–25 %; еще 12–14 % не могут определиться. Но есть самая большая, самая мощная партия — это те, кто не доверяет ни одной политической силе, 35–45 % опрошенных.
И когда мы обсуждаем политический пейзаж второй половины 90-х годов как борьбу различных группировок и кланов, мы должны помнить, что в значительной степени это борьба, оторвавшаяся от реального мира, что есть результат вот этого глубокого разочарования, которое приводит к тому, что процентов 40–50 населения вовсе не интересуются политикой, не поддерживают никакие политические силы и чувствуют себя совершенно отделенными от проблематики политического процесса.
О чем говорит это разочарование? Оно говорит о том, что России, российскому обществу не удалось преодолеть пропасть в один прыжок. Оно зависло над ней. И в этот момент нарастает разочарование, на самом деле укрепляющее силы, которые пытаются стабилизировать ситуацию, пытаются остановить общество между прошлым и будущим. Появляются условия для возникновения так называемой институциональной ловушки, когда общество стабилизируется в условиях недоделанных, половинчатых, искаженных институтов. Это то, что происходит в России во второй половине 90-х годов.
Мы видим, что это результат не чьих-то личных ошибок, это результат того сложного процесса движения социальных пластов, которое развивалось в течение 10 лет очень интенсивно, но которого было совершенно недостаточно для того, чтобы перейти в светлое будущее.
