Бывший президент «Альфа-банка» и министр начала 1990-х Петр Авен входит в тройку крупнейших коллекционеров России. Forbes оценил его коллекцию в $500 млн. В интервью журналу Citizen K он рассказал, зачем частному капиталу поддерживать культуру.
Citizen K: Вы – один из учредителей литературной премии «Большая книга». Так что, наверное, уместно будет спросить: что Вы думаете о явлении «отечественная современная литература»?
Петр Авен: Сперва я должен сказать, что у истоков «Большой книги» стояли Михаил Фридман и Владимир Григорьев, а я и все остальные примкнули к ним лишь впоследствии. Я присоединился, потому что, мне кажется, это очень естественная идея. Точно такой же естественной идеей, кстати, было бы сейчас сделать премию по журналистике – потому что исчезающие виды нужно поддерживать.
При этом, признаюсь, отношение к современной литературе у меня скептическое. И как раз одна из идей этой премии состояла в том, чтобы искать что-то новое, находить, культивировать. Потому что традиционные институты поддержки – советские — исчезли и нужно создавать новые. А поскольку мы – те, кто вложил деньги в эту премию, – верим в преимущество частных институтов, то мы посчитали, что одним из таких частных институтов может стать эта премия. Именно так можно будет кого-то выделить, кому-то помочь. И впоследствии сегодняшняя – на мой непрофессиональный взгляд, не вызывающая восторга – ситуация в нашей литературе сможет измениться.
CK: Вы действительно верите в то, что так можно организовывать культурный процесс?
П. А.: Я верю, что общественный спрос на что бы то ни было порождает частные институты, которые, в свою очередь, способствуют появлению того, на что существует общественный спрос. Я ответил?
CK: А разве такой общественный спрос на литературу и вообще на прекрасное сейчас есть?
П. А.: Вы хотите меня подловить? Ну да, вся система запросов общества по сравнению с советским временем фундаментально поменялась, и литература – только одна из жертв этой смены. Но в какой-то степени запросы тоже формируются институтами. Так что сформировать такой запрос – одна из задач премии.
CK: Одно из отличительных свойств этой премии – большой призовой фонд. Выходит, больше денег – больше искусства?
П. А.: Это все, конечно, очень нелинейно, но какие-то зависимости такого рода существуют. Некоторая корреляция между деньгами, выделяемыми на искусство, и самим искусством есть, безусловно. Это сложная и нелинейная связь. В любом случае безденежная премия кажется мне инструментом куда менее сильным, чем денежная. И сейчас, когда в нашей стране люди даже в бизнес больше идти не хотят, а хотят идти в государственные структуры, чувствуя, что там можно больше заработать, неудивительно, что и литературой люди станут заниматься, только когда на это станет возможно хоть как-то жить.
На Западе, конечно, тоже почти никто на литературу не живет, но там для писателей хотя бы есть университеты, где они могут преподавать за нормальные деньги. А у нас нет и такой возможности, у нас вообще грустная история. Поэтому мы хотели платить приличные деньги тем, кто того заслуживает. <...>
В России исчезла пассионарность. Ушел интерес к будущему, оно никому не интересно. Я вот сейчас занимаюсь тем, что вместе со своим близким товарищем Альфредом Кохом беру интервью у тех, кто стоит у истоков перемен, – у Чубайса, у Андрея Нечаева, у Бурбулиса, у Шохина. Это серьезные, глубокие интервью – ведь мы сами были внутри и можем задавать немного другие вопросы, чем среднестатистический журналист. Эти материалы висят на сайте журнала Forbes. И вот самое интересное, что практически никто этого не читает. В 1937 году, по прошествии 20 лет после революции, были написаны тома, библиотеки целые о семнадцатом годе. Белые, красные, эмигранты – все писали. Причина очень простая: в 37-м году всем было интересно будущее. Все думали о том, что же случилось и что будет потом.
А сейчас будущее никому не интересно. А отсутствие интереса к будущему определяет отсутствие интереса к искусству. Потому что искусство – оно все про будущее. Про то, какая будет жизнь и какой она быть должна. А сейчас наше общество этим вопросом совсем не интересуется. Последняя хорошая книжка, которая говорит о прошлом и будущем на русском языке – во всяком случае, из тех, что я прочитал, – это роман Александра Кабакова «Все поправимо». Потому что Кабаков – он из того поколения, которое еще мучится вопросами, что такое жизнь и что такое будущее. Этих мучений сегодня практически ни у кого нет, поэтому и литература стала другая.
CK: Отсутствие такого пристального интереса к событиям двадцатилетней давности, возможно, объясняется тем, что 91-й год все же не был революцией.
П. А.: Эта была межеумочная, половинчатая революция. И эта ее половинчатость — одна из причин, почему мы находимся там, где находимся. Революция предполагает фундаментальную смену элит. Большевики удержались у власти, потому что фундаментально поменяли всю элиту. Приходили в банки, выгоняли банкиров, сажали неизвестно кого. Приходили в министерства, выгоняли абсолютно всех. Назначали своих главных художников, своих главных режиссеров. А тут этого не произошло. Тут культурная элита осталась совершенно та же, административная элита практически та же: замы стали начальниками, но в целом то же. Единственное, что изменилось, – пришел большой блок будущих олигархов, они стали деньги зарабатывать. Но в целом мало что поменялось.
И теперь я думаю, что, возможно, если б было настоящее обновление, если б были люстрация и запрет на профессии, то, наверное, не было бы того, что сейчас. Не знаю, что было бы с экономикой, но коррупции такой точно бы не было.
CK: И как Вам с такими взглядами живется в нашем все более левеющем обществе?
П. А.: Я уже сказал: вся эта левизна – просто болезнь от недоумства, от недостатка культуры. От зависти. От глупости. Я встречался с такими новыми левыми интеллигентами, и некоторые из них даже неплохие люди. Но абсолютно дремучие. Необразованные. Не знающие ни собственной истории, ни вообще основополагающих вещей. Именно в этом главные проблемы левых. Существуют миллионы книжек, написанных гениями – Хайеком, Фридманом. Но ведь их никто не читает. Так что нынешнее «полевение» интеллигенции – это, конечно, беда, и хоть с этим не все просто, но прежде всего это признак скудоумия, и больше ничего.
Фотография на обложке: Валентин Блох для журнала «Антиква»