Массовая культура в том виде, в котором она появилась в странах Запада, есть одна из частей, связанных с переходом общества из состояния традиционного в состояние, которое характерно для нового и новейшего времени; от общества, разделенного на страты, почти друг с другом не пересекающиеся, от общества сословного – к обществу бессословному, или, как в какой-то момент стали говорить, к обществу массовому…

В этой категории очень важны еще идеи о том, что это люди, у которых одинаковые жизненные обстоятельства, а потому и одинаковые желания, одинаковые стремления, одинаковые идеалы и так далее. Массовое общество возникло тогда, когда возникло массовое… массовое производство. Ну, нам легче всего понять, что такое массовое производство, подумав о конвейере. То есть это производство, скажем, вещей. Вещей, изделий, товаров. И массовое производство людей. Лучше говорить «людей», чем «человека».

Массовое производство людей осуществляется средствами, предположим, такими как школа, армия, СМИ. Тут еще больше знакомого нам, потому что мы сейчас много говорим о том, как наши массмедиа, наше телевидение зомбируют людей и делают их одинаковыми. Как школа… как в школе вводятся единые учебники, и идея в том, чтобы все учились одинаково, ходили строем, подчинялись одним и тем же приказам и, в общем, были воодушевлены одними и теми же идеалами.

И это, надо сказать, исполняется. По данным «Левада-центра», где я работаю, например, идею, что Крым должен принадлежать России, поддерживает 84% жителей страны. Известно, что одобряют деятельность президента РФ тоже более 80, иногда даже 88–89% населения, то есть практически все. Вот мы имеем феномены массового общества здесь сегодня.

Это очень важное состояние общества. Оно отличается от того состояния, которое было известно обществу традиционному, в общем, разделенному на какие-то друг с другом не соединяющиеся сословия, группы, нации и так далее. И отличается от того состояния, которое пришло на смену массовому и индустриальному обществу, – то есть от постиндустриального общества, которое уже складывается на значительной территории земного шара.

Массовая культура состоит из различного рода смысловых конструкций, текстов, визуальных знаков и так далее, которые доставляются потребителю наиболее удобным для этого потребителя способом. Массовая культура отличается от культуры высокой и большой прежде всего своей тиражностью. Произведения высокой культуры считаются уникальными, они обязательно должны быть, так сказать, в единственном числе, потому что уникален каждый творец и уникально каждое его творение. А вот произведения массовой культуры – они как раз построены на противоположном принципе. Они не уникальны, они общедоступны. Они или навязываются всем – это одна концепция; или они требуются, истребуются всеми – это другая концепция. Ну, «всеми», конечно, в кавычках: люди полагают, что слово «все» означает по крайней мере то большинство, которому, по законам этого общества, принадлежит некоторое решающее слово. Массовая культура – это культура тиражей, и ее зарождение поэтому связывают с теми технологиями, которые позволили некие смыслы, некие тексты производить массовым порядком.

Кроме массовых тиражей, эту культуру еще характеризует ее, так сказать, доступность.

Массовая культура в общем в обществе играет целый ряд очень важных ролей. Ну, прежде всего вот это массовое и состоящее из, так сказать, одинаковых в определенном смысле индивидов общество, как всякое другое, нуждается в каких-то объединяющих его механизмах, структурах, системах и так далее. Массовая культура – один из таких механизмов.

В ней есть что-то, что людей объединяет во времени и в пространстве, – например, футбольный матч, когда 100 тыс., 80 тыс. собрались одновременно и переживают одно и то же. Синхронность переживаний – это очень важный инструмент конформирования, очень важный инструмент приведения людей в одно и то же состояние, к одним и тем же мыслям, к одним и тем устремлениям, который остается и действует и после того, как кончилось это совместное переживание. А если мы все сейчас смотрим один и тот же сериал, то этот сериал имеет гораздо большее значение для меня, чем если я просто знакомлюсь с его содержанием. Вот эта синхронность или воображаемая синхронность необычайно важна. Важен сам факт ее. Это объединяет, это интегрирует людей вот в такое общество.

А теперь эта массовая культура, вообще говоря, дает возможность для какой-то дифференциации. Дифференциации – то есть вот мы одни, а вы другие. Мы болеем за «Динамо», а вы болеете за «Спартак». И понятно, что между нами пропасть. Хотя со стороны на это глядящий наблюдатель может сказать, что вы, ребята, совершенно одинаковые. Но это он впустую будет говорить. Люди ощущают некую разницу, и массовая культура – поскольку там не один певец, не одна команда, не один фильм показывают, а много, – она дает возможность вроде бы вот такой символической дифференциации. Мы вот эти, а вы вон те. Мы любим такое, а вы любите эдакое.

Массовая культура еще обязательно является динамическим образованием. Она не стоит на месте. В ней всё время что-то совершается, что-то уходит, что-то приходит. Там работает механизм моды. Мода – это то, что очень важно для массового производства и регулирования массового спроса.

Мода устроена приблизительно так. Вот есть мы все, скажем, любители чего-то там такого. Но если есть какие-то «мы с вами», которым хотелось бы занять внутри этого общества какую-то более высокую позицию, более статусную, мы себя можем выделить из этого общества тем, что если все любят вот это, то мы любим вот то. Если все любят в полосочку, то мы начинаем носить в клеточку. Если все любят эту рок-группу, то у нас есть своя, которую будем любить мы. И мы тщательно охраняем вот эту границу, показывая свое отличие от всех остальных. Мы завоевываем из-за этого какое-то более высокое положение.

Естественно, находятся люди, которые, в свою очередь, тоже начинают носить наше клетчатое или любить то же, что мы любим. Наша позиция оказывается под угрозой. То есть к нам приходят, так сказать, чужие, наши символы похищают и начинают употреблять в своих целях. При этом мы еще замечаем, что когда они начинают носить это наше клетчатое, то они это делают безвкусно, они это делают неправильно, они это делают не так, как полагается. Что нам остается делать? Значит, нужно включить что-то еще, что будет тем, чего не было вчера. Мы, так сказать, удираем со своих вчерашних позиций, оставляя их им, тем вот, кто пытается нас имитировать, потому что сегодня мы уже носим другое, мы уже носим всё в горошек, уже не клетчатое. Через некоторое время, понятно, всё это повторится, и надо будет уходить всё дальше и дальше.

Я не буду сейчас ничего говорить о том, что на этом построена огромная экономика с миллиардными оборотами. Скажем прямо, есть так называемые вторичные рынки, и то, что было модным в одной среде, оно… Не только кто-то уходит все время в отрыв, но и кто-то подключается. И это вторичный, третичный, четвертичный рынок. Правильно было бы признать, что наше общество, наша страна по отношению к очень многим модным процессам была и остается рынком третичным, если не четвертичным.

И происходит усложнение этого массового общества, которое можно считать и псевдоусложнением. Потому что это все-таки токи в стоячей, можно сказать, воде. Разве что для того, чтобы переходить из одного состояния в другое, требуются какие-то новые конфигурации смыслов. Ну, не просто от клеточек к полосочкам или от полосочек к клеточкам переходить, но и какие-то новые смысловые содержания получать, их доставлять в массовую культуру… Нарисуем где-нибудь здесь, соединим такой «трубой» с массовой культурой, типа, это культура большая, настоящая, высокая. Но она – при том что идут очень важные, серьезные процессы внутри нее – она, в общем, есть такой специальный, так сказать, блок перевода, адаптации, когда тексты, какие-то смысловые конфигурации из большой культуры обрабатываются таким образом, что они дальше могут использоваться в культуре массовой.

Я бы хотел, чтобы мы – и я, и те, к кому я сейчас обращаюсь, – чтобы мы, так сказать, вполне ощутили, насколько находимся внутри реальности, которая называется «массовая культура».

Вспомним, как мы обмениваемся шутками, цитатами, которые отсылают к «17 мгновениям весны», или к «Операции „Ы“», или к другим фильмам Гайдая. Вот по этой причине эти фильмы называются у нас культовыми. И мы видим, как массовая культура – наша, отечественная массовая культура – нас объединяет. Тот, кто не понимает этих шуток, – он чем-то нам чужой.

Я намеренно обращаю внимание на то, что нас объединяют тексты, скажем, кинематографические произведения, созданные 20–30–40 лет тому назад.

Это, вообще говоря, не очень здоровое явление нашего общественного бытия. Гораздо лучше было бы, наверное, чтобы смыслами, которые нас объединяют, были бы какие-то смыслы сегодняшнего дня, смыслы, созданные художниками сегодняшнего времени, сегодняшней России.

Я уверен, что всё то, что сейчас мною говорится, вам, уважаемые слушатели, видится с экранов ваших ноутбуков, компьютеров, планшетов, может быть, смартфонов. Это означает, что мой предмет, массовая культура, сейчас существует на совершенно другой технической основе, технической базе. И это для нее необычайно важное обстоятельство. И мне кажется, что сейчас новые каналы распространения делают возможным существование не массовой культуры, а культуры новой, культуры, которая может быть дифференцирована по ее потребителям.

Интернет охватывает всех, и иногда его пронизывают содержания, касающиеся всех. Но самое главное, что принес интернет, – возможность всем людям существовать не как массовое общество, а как общество, состоящее из каких-то объединений человеческих. Общество, в котором люди принадлежат сразу разным общественным образованиям. Ну, самое простое – разделение по ролям. Дома я сын, или брат, или отец (дочь, сестра, мать, бабушка). Но я прихожу куда-то, я куда-то выхожу – и я пассажир, я пешеход, или я пассажирка, или я учительница или учитель в классе, или я токарь на заводе, или я менеджер в конторе. И каждый раз это разные контексты социальные, я с разными людьми объединяюсь.

Но помимо такого физического моего перемещения в пространстве и попадания в контексты разных занятий есть еще масса состояний, которые во мне меняются и внутри которых я меняюсь без того, чтобы менять свое местоположение. Ну, можно представить, что люди на деловой встрече, а потом у них кофе-брейк. Известно, что есть вещи, о которых следует говорить до кофе-брейка и следует говорить после, и очень может быть, что какие-то важнейшие деловые контакты я осуществляю не в момент официальных презентаций, а именно в момент кофе-брейка, и я умею играть в эту сложную игру. А игра может быть еще в десятки раз сложнее, если я, так сказать, погружен в эту культуру. И гораздо меньше мне нужно единого, сквозного, одинакового для всех нас и на все случаи жизни, того, что образовывало бы массовую культуру. Мне нужна культура – но не культура в общем, а культуры, или, по-другому, если хотите, субкультуры, то, что входит в культуру как ее часть. Они будут играть и эту роль дифференциации, и эту роль моды, они будут даже меня объединять с каким-то очень большим целым, которое называется словом «все», но делать это не постоянно, а тогда, когда мне это нужно.

Потому что будущее, к которому мы идем, – пытаясь, быть может, затормозить свое движение, но идем обязательно и с неизбежностью, – будущее – это существование вместо массового общества общества, которое можно назвать обществом меньшинств. Когда каждый человек оказывается принадлежащим некоторому меньшинству.

Меньшинство – это не те, кто жалок, кого надо специально… специально опекать и защищать. Но это и не то меньшинство, которое будет управлять всеми, горстка олигархов или людей, облеченных властью, имеющих привилегии перед всеми остальными. Меньшинство – это те, кто объединены вокруг чего-то. Вокруг какой-то ценности, какого-то образа жизни, какого-то собственного взгляда на мир. Вот из этих меньшинств… я не буду рисовать это мелом, потому что еще не пора, – я нарисую это почти невидимым образом. Меньшинства – это то, что составляет ткань общества, которому предстоит появиться здесь, у нас.

Хотя мы можем и враждовать, мы можем и не любить. Я могу кого-то презирать, а кто-то презирает меня за то, что я здесь, а я его за то, что он там. Тут вся палитра человеческих чувств. Вся жизнь – она здесь, и эта жизнь становится всё богаче и интереснее, и надо уметь в ней жить, надо быть социализированным в нее. И нынешняя массовая культура, культура интернета – она, в общем, это делает. Ну, делает неловко, к ней масса претензий, ее, в свою очередь, ругают, обвиняют во всем том, в чем обвиняли массовую культуру. Это реакция нашего общества, которое от печного отопления переходит к чему-то и думает, что все-таки с печкой было лучше: потрескивали в огне поленья, и мы смотрели на нее…

Ну да. Что ж, кто хочет – заведите себе на даче камин, если у вас есть дача. Или хотя бы нарисуйте, как папа Карло, себе на стене. Можно, можно эту ностальгию сделать чем-то, тоже вписанным в нашу жизнь и даже ее украшающим, но нельзя делать ее главным, конечно.