Что такое социализм?

Что такое социализм в целом? Это тоже предмет дискуссии, но я бы сказал, что в наиболее общем плане это такая идеология, которая объединяет сторонников радикального решения проблем социального неравенства, уничтожения классового общества и формирования общества, основанного на коллективном принятии решений, демократического управления экономикой и прочее. Мне кажется, что центральный вопрос — это равенство, социальное равенство.

Нужно напомнить, наверное, что, в принципе, социализм никогда не был единым движением, то есть для кого-то это оставался какой-то абстрактный принцип на уровне идеалов. После Второй мировой войны уже обозначился явный «тренд» на смешение социалистических и рыночных принципов, и все заговорили про шведскую модель как наиболее эгалитарную, менее иерархичную. Но с появлением неолиберализма, на мой взгляд, очень многое меняется. Потому что внезапно адептами свободного рынка с минимумом государственного вмешательства зачастую становятся социал-демократические партии, которые выступают в союзе с другими либо левыми, либо либеральными силами. Во многом, на мой взгляд, здесь нужно искать отгадку в политической истории, в политическом контексте, потому что Советский Союз как некая альтернатива уже явно начал сдавать свои позиции к семидесятым-восьмидесятым годам, и уже сложнее было, скажем так, напугать правящие классы вот этой «красной угрозой». И, собственно, чтобы удержаться у власти, социалисты разных стран стали приходить к таким компромиссным идеям.

Как распространялся и трансформировался социализм?

С конца XIX века существовало международное социалистическое движение Второй интернационал: проходили конгрессы, декларировались такие политические установки и идеалы, которые должны были объединить все нации, стереть границы. Все выглядело довольно-таки оптимистично, потому что социалисты постепенно получали все больше и больше голосов в каждой из стран. В Германии социал-демократическая фракция стала просто самой большой фракцией в парламенте, но очень важным водоразделом стали не какие-то дискуссии, а мировая война. Собственно, советский вариант социализма и марксизма в огромной степени является последствием вот этого не только теоретического, но даже культурного раскола, который произошел в 1914 году во всем мире. Он глубоко поразил ведущих теоретиков того времени, и российских в том числе.

На мой взгляд, та трансформация социализма и российской социал-демократии в то, что стало уже называться революционным коммунизмом и большевизмом, была вызвана милитаризацией общества и теми изменениями в управлении экономикой, которые произошли в каждой из стран. Практически вся Восточная Европа превратилась в один большой авторитарный анклав, в котором существовали соперничающие друг с другом националистические авторитарные проекты, кроме Чехословакии.

Конечно, первоначально большевикам приходилось убеждать общественное мнение там, где речь шла об убеждении, а не принуждении, о том, что именно они являются продолжателями социалистической идеи и марксизма в первую очередь, потому что у них были сильные конкуренты в лице социал-демократов. Ленину приходилось постоянно убеждать своих оппонентов внутри партии. Вся история двадцатых годов — это постоянная борьба вокруг программы революционного переустройства и строительства социалистического общества. Сталинский проект социалистического строительства опирался на разные источники, и постепенно в нем все меньше становилось собственно социализма и марксизма.

Троцкий в тридцатые годы продолжает настаивать на своем: что это не социализм, а диктатура бюрократии. Диктатура бюрократии заключается в том, что, опираясь на завоевания Октябрьской революции, которые оставались очень сильным символическим капиталом в глазах широких масс рабочих, в том числе западного коммунистического движения, и сочувствующих им, они официально не порывали с этой программой и защищали в том числе самые элементарные ее основы: например, плановую экономику, государственную собственность на средства производства, конечно, не общественную, — и при этом (пользуясь термином Макса Вебера) экспроприируя рабочий класс политически. То есть экономически мы находим больше черт социализма, каким его представляли разные теоретики, но в политическом плане мы видим обратное, и, более того, мы видим консервативный поворот, отказ от тех ценностей, которые были продекларированы в 1917 году.

Мы, конечно, понимаем, что в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы, до смерти Сталина, Советский Союз оставался тоталитарной диктатурой, основанной на жесткой иерархии, мобилизации сверху, директивах и терроре. Как только из этой системы был убран вождь, она и рухнула сразу. Но, на мой взгляд, то, что в ней оставалось жизнеспособного, проявило себя в дискуссиях шестидесятников и в последующие годы, когда даже значительная часть диссидентства в принципе разделяла социалистические идеалы.

Собственно перестройка — это тоже в определенном смысле попытка возрождения этих идеалов, и она начиналась для очень многих, даже будущих либералов как некий социалистический проект.

Собственно, кризис позднесоветской идеологии привел к тому, что новые социалисты, то есть социалисты и коммунисты в новой России, не умели говорить на языке изменившихся реалий. Они разговаривали своим старым языком и, грубо говоря, друг с другом. Они уже не могли убедить никого за рамками этого дискурса, и они были обречены воспроизводить свою собственную идентичность, и поэтому ностальгия играла огромную роль. А те социалисты, которые призывали к более западной модели развития социалистического движения, остались за бортом, потому что, конечно, ни либеральные силы, ни левоконсервативные силы не желали иметь с ними дела. Социалистические идеи стали развиваться и воспроизводиться в основном либо в крайне сектантской форме, либо в университетах.

Помог ли социализму распад колониального мира?

Нужно еще напомнить про контекст деколонизации во всем мире. Деколонизация оказала огромное воздействие, потому что она зачастую велась в том или ином виде социалистами или коммунистами (как правило, националистического толка). И для формирования новых левых в Западной Европе и в США этот колониальный, постколониальный аспект играл огромное значение, гораздо большее, чем существование Советского Союза. 1968 года во Франции (в том виде, в котором он был), наверное, не существовало бы без войны в Алжире. А в США, если бы не война во Вьетнаме, тоже вряд ли бы мы говорили о студенческой революции, о которой теперь все знают. Можно говорить о появлении поколений левой профессуры и формировании устойчивого образа студента, гуманитария в первую очередь, разделяющего левые идеалы. Даже если впоследствии он становится сторонником либеральных идей, как Йошка Фишер, его все равно ассоциируют так или иначе с какой-то «левизной» и спекулируют по этому поводу, особенно справа. Современная капиталистическая идеология обязательно предполагает какой-то элемент заимствования всего самого позитивного, модного и возбуждающего в социалистической идеологии, определенную моду на радикальные идеи левого толка.

Но за последние пятнадцать лет, на мой взгляд, вновь что-то очень радикально, глубинно меняется, потому что в Западной Европе и в США социалистические идеи начинают в своем классическом, а именно социалистическом смысле обретать все больше и больше сторонников. Феномен Сандерса в США — это, конечно, очень яркий тому пример.

Каковы перспективы социалистического движения в России?

Наиболее успешен будет тот политический проект, включая левый, который будет вбирать в себя представления о роли обычных людей и масс, и рабочих, и работниц; тут важен и гендерный момент. Я думаю, для судьбы левого движения в России очень важным будет результат дискуссии по поводу 1917 года и 1937-го, потому что очень часто они выступают в такой связке, что всем левым, которые даже изначально были против большевиков, приходится тоже платить по счету за сталинские репрессии, за тоталитаризм. Потому что это все-таки общая идея у всех, общий идеал — социализм, и тут никуда не деться от этого, нужно принимать какую-то историческую ответственность.

Я не уверен, что она когда-либо пропадет у левых и у социалистов. Они всегда живут в этих трех измерениях, то есть измерение прошлого для них играет подчас большее значение, чем настоящее или будущее, это правда. Потому что сейчас в России в более выгодной позиции находятся либералы, которые совершенно справедливо могут сказать, что в 1917 году у них не было никаких вообще-то, скажем так, предшественников. Потому что единственная либеральная партия в 1917 году — это были кадеты, которые хотели установить военную диктатуру и регулировать экономику сверху, то есть это не совсем то, что мы привыкли называть либерализмом.

Перспектива развития левых движений и социалистических идей в России просто прямо зависит от политического режима в стране, потому что очевидным образом социалисты, как и либералы, и даже консерваторы, и, условно, праворадикальные силы в таких условиях не могут полноценно разобраться и со своими внутренними проблемами, и представить себя публике. Обязательным образом самая успешная партия или движение, которое будет рваться к власти, будет пользоваться либо мифами, либо прямо пунктами левых партий, например, там, национализация или просто риторика социального равенства, — такой левый популизм будет, безусловно, востребован, но этот левый популизм, скорее всего, будет балансировать на грани с правым популизмом. Очень сложно сказать, в каком смысле мы являемся социалистами, или левыми, или коммунистами, потому что уже столько разных сил примеряли на себя этот ярлык, и я вижу только одну позитивную перспективу — это тенденция к интеллектуальным дискуссиям. Но как это все отразится в реальной политике, если у нас появится такая относительно свободная область деятельности? Потому что сейчас, если молодые люди в студенческие годы или даже раньше начинают думать о себе как о левых, они понимают, что в реальной политике им делать нечего, и они идут просто по какому-нибудь научному пути либо в какой-то бизнес, НКО, и так далее, и тому подобное. Очень редко кто-то идет профессионально заниматься профсоюзным движением, хотя оно развивается, но развивается зачастую без участия левых интеллектуалов.