Снаружи нынешняя авторитарная Россия выглядит достаточно устойчивым образованием. Тем не менее ни в 1991-м, ни в 2016 годах история не заканчивается. Поэтому важно понять, какими сценариями мы можем оперировать, рассуждая о будущем России. Очевидно, что до тех пор, пока трансформация или переход России из точки А — страна с экономической и политической несвободой, жесткий авторитаризм — в точку Б — страна современная, открытая, со свободами, с правами, без империалистических замашек — не закончится, Россия так и будет оставаться enfant terrible или производителем нестабильности, по крайней мере, на прилегающем к России постсоветском пространстве.

Ловушка авторитаризма

Одним из самых страшных кошмаров 1991 года для новой российской элиты, для Бориса Ельцина, было оказаться в союзе без Украины, то есть оказаться в союзе с густонаселенными среднеазиатскими республиками. Осенью 2016 года мы можем сказать, что этот кошмар в значительной степени материализовался. Тут я бы хотел сослаться на полезную идею Андрея Илларионова, которую он высказал пару лет назад в лекции, посвященной промежуточным итогам перехода. Илларионов предложил использовать классификацию Freedom House и посмотреть на траекторию движения постсоциалистических стран сквозь призму демократизации. Если мы воспользуемся этой подсказкой и осенью 2016 года посмотрим на траектории постсоциалистических стран через эту призму, то мы увидим, что все они разделяются на три категории.

Первая категория — это свободные страны: 13 стран Центральной, Юго-Восточной Европы и страны Балтии. Вторая — это страны частично свободные: Грузия, Молдова, Украина, Киргизия, Армения. И третья категория — это страны несвободные, это уже известные нам страны: республики Средней Азии, Беларусь, Азербайджан и Россия. Собственно, в этой компании осенью 1991 года и шли переговоры о сохранении в том или ином виде Союза и союзного центра.

Отказ Украины в 1991 году от участия в любом надгосударственном объединении развязал руки российским реформаторам. Подписав Беловежские соглашения, Россия смогла в середине 90-х стать лидером постсоветского пространства и с точки зрения темпов экономических реформ, и с точки зрения демократических прав и свобод.

Впрочем, Беловежские соглашения — это еще и то, что некоторые политологи рассматривают, как первородный грех новой независимой России. Борис Ельцин поставил подпись под соглашением о роспуске Советского Союза, не имея на это полноценного народного мандата. Невозможность мирно, в результате демократических выборов отдать власть, ставка российских реформаторов на консолидацию власти ради форсированного проведения модернизации, форсированных реформ, наконец, Конституция 1993 года, наделившая институт президентства, как мы теперь понимаем, фактически неограниченными полномочиями, — все эти факторы загнали Россию в ловушку авторитаризма.

Маятник революции

Теоретики революции часто пишут о революционном маятнике. Эта схема развития любой большой революции выглядит следующим образом: к власти приходят умеренные и пытаются провести по определению умеренные реформы. Этих подходов, этих идей для снятия барьеров для развития оказывается недостаточно, умеренных сметает развитие политической революционной ситуации, и на смену им приходят радикалы, как на смену Горбачеву пришел Борис Ельцин. После того как радикалы сносят до основания фундамент старого режима, приходит третий тип лидера — лидер-реставратор, лидер, который, пытаясь объединить или объединяя черты старого и нового режимов, завершает переход из старого режима в новое состояние, из роялистской Франции через якобинскую диктатуру — к Франции термидора.

Из опыта России мы знаем, что иногда маятник может не просто вернуться в исходную точку, а даже перевалить за нее в сторону еще более архаичных институтов, еще более архаичного режима. Советский Союз был гораздо более репрессивным, несвободным обществом, чем Российская империя. С точки зрения прав и свобод граждан Россия 2016-го куда менее свободна, чем Советский Союз 1991-го. Куда маятник пойдет дальше? Я хотел бы поразмышлять над этим вопросом с помощью хорошей литературы. Только на этот раз вместо мрачной безнадежной антиутопии Оруэлла мы поговорим про веселую безнадежную антиутопию Владимира Войновича — «Москва 2042».

«Москва 2042» как мысленный эксперимент

Войнович написал свой роман в 1986-м, когда стало понятно, что через мрачную точку, описанную Оруэллом, мы благополучно проскочили. Вот что говорит по этому поводу альтер-эго Войновича, главный герой романа, писатель Виталий Карцев: «Оруэлл описал идеально действующий тоталитарный механизм, который в живом человеческом обществе существовать просто не может. Если взять Советский Союз, то его население проявляет лишь внешнее послушание режиму и в то же время абсолютное презрение к его лозунгам и призывам, отвечая на них плохой работой, пьянством и воровством».

Москва 2042 года по Войновичу — это примерно такой же результат идеологического синтеза, как и Россия 2016 года. В гротеске Войновича много узнаваемых для современного россиянина деталей. Прежде всего это сама природа постреволюционного синтеза. У Войновича в его Москомрепе — Московской коммунистической республике — власть принадлежит организации под названием КПГБ, коммунистическая партия госбезопасности. Москва Войновича обнесена высоким забором с автоматическими пулеметами, чтобы внутрь не проник ни один обитатель первого кольца враждебности или того, что мы бы назвали территорией Советского Союза. Второе кольцо враждебности — это бывшие страны социалистического лагеря. Третье — страны капитализма. Наличие многочисленных непримиримых коварных врагов — это то, что поддерживает легитимность современного авторитаризма в России.

Как и в современной России, авторитаризм Москомрепа религиозен, только это религия, в которой нет бога. Вот хороший и характерный отрывок. Говорит Виталий Карцев: «Значит, вы утверждаете, — вернулся я к прерванной теме, — что коммунизм таки построен? —А я, признаться, не ожидал этого и не предвидел. Дело в том, что по части передового мировоззрения я был слабоват. Вы не думайте, я очень рад, что все получилось не так, как я думал. Слава богу, что я ошибся. — А никакого бога нет, — подскочил вдруг отец Звездоний и стукнул правой ногою в землю. — Совершенно никакого бога нет, не было и не будет. А есть только Гениалиссимус, который там, наверху (Звездоний ткнул пальцем в небо) не спит, работает, смотрит на нас и думает о нас. Слава Гениалиссимусу, слава Гениалиссимусу, — забормотал он как сумасшедший, и стал правой рукой производить какие-то странные движения. Вроде крестился, но как-то по-новому: лоб, левое колено, правое плечо, левое плечо, правое колено, лоб».

Странные жесты, которые делает генерал-майор религиозной службы, один из руководителей Москомрепа отец Звездоний, называются «перезвездиться» — вместо «перекреститься». Москомреп — еще более бедное абсурдное общество, чем поздний Советский Союз. В конце романа происходит совершенно закономерное его обрушение. Вместо КПГБ к власти приходит единственная оппозиция — мы бы назвали ее фундаменталистской, — и под руководством нового аятоллы вместо Москомрепа провозглашается восстановление империи, в школах восстанавливается преподавание закона Божьего. И только представители госбезопасности остаются при деле и в новом постреволюционном москомреповском обществе.

Книжка Войновича — это очень полезный и ценный мысленный эксперимент, книжка-подсказка. Прежде всего она полезна тем, что переход из плохого состояния не обязательно ведет к лучшему состоянию. В этом смысле в Москве 2042 года Войновича есть много узнаваемого и от позднего СССР, и от современной России. Второй важный момент — это тот постсоветский синтез, который рисует Войнович. Полезно и интересно сравнить его с тем постсоветским идеологическим синтезом, который имеет место в современной Российской Федерации.

Российская Федерация — куда более адаптивное, устойчивое, гибкое государственное образование, чем поздний Советский Союз и чем Москва Войновича. Взять хотя бы идеологию. В России и по конституции, и по логике политического процесса действительно нет единой жесткой государственной идеологии — такой, какая была в позднем СССР. И это обстоятельство, как выясняется, не подрывает, а укрепляет авторитарный режим. В отсутствие догм, в отсутствие катехизиса власть может прибегать к тем лозунгам и к тем идеологемам, которые выглядят наиболее эффектными или эффективными в настоящий момент. Это может быть имперство, это может быть национализм, это может быть ксенофобия, это может быть дружба народов и так далее. Пропаганда, работающая на увековечивание строя, может использовать абсолютно любой набор идей. Добро пожаловать в мир постправды.

Российская Федерация устойчивее и адаптивнее, чем ее исторический предшественник еще и в том смысле, что это страна с гораздо большим объемом экономических свобод, гораздо глубже интегрированная в современную мировую экономику. Да, после 2014 года мы видим растущий изоляционизм, но тем не менее остались свободный рынок валюты и свободное передвижение людей, капитала и товаров через границы Российской Федерации. Все эти свободы задают куда большую устойчивость и предсказуемость экономического механизма, существующего сейчас в России, чем тот, что существовал в позднем СССР.

Lust but not least: открытость границ. Если в позднем СССР и Москомрепе эмиграция — это фактически политическое преступление, то в современной России границы в общем и целом открыты. Те, кто в Советском Союзе критиковал власть на кухне, кто в Москомрепе готовил приближение восстановления империи, вольны покидать Россию авторитарную, и это означает, что напряжение в котле теоретически может и не достичь той критической массы, когда произойдет внутренний взрыв, крушение авторитарного режима исходя из его внутренней политической динамики.

Наконец, третья, самая важная функция романа Войновича — это функция увеличительного стекла или кривого зеркала. В конце концов, в России литература всегда была больше чем просто литературой — поэт больше чем поэт. Для думающей, читающей части российской публики, которая порождает новые смыслы, новые запросы, наличие пугающих или комических сходств между авторитарной Россией Путина и Москомрепом Гениалиссимуса и отца Звездония — это важный источник беспокойства, недовольства, даже моральной паники. Трудно себе представить, что, несмотря на все те жертвы, которые были принесены в десятилетие перехода, мы по-прежнему находимся внутри большого абсурдистского романа про кольца враждебности, Москомреп и лидера нации, который летает вокруг Земли на искусственном спутнике.

Сценарии будущего для России

Тут мы переходим от занимательной сатирической футурологии к трезвому рассмотрению и описанию сценариев перехода или застоя, ожидающего Россию. Ключевой вопрос российской трансформации — это вопрос, на который так и не был дан ответ ни в 90-е, ни в нулевые годы; это вопрос о том, что такое Россия: национальное государство или империя. На нынешнем этапе, когда у российской власти еще достаточно доходов от экспорта сырья, вопрос «Империя или национальное государство?» — это вопрос о поддержании или разрушении стабильности на прилегающем постимперском пространстве. Когда же и если в России возобновится демократический политический процесс, возобновится острая политическая конкуренция между идеей империи и идеей гражданской нации, этот вопрос станет во главе угла для тех, кто будет определять будущее внутреннее устройство самой России. Как и в случае с поздним СССР, номинально будучи федерацией, современная Россия — это жестко централизованное унитарное государство. Нынешняя региональная вольница, тот факт, что такие республики, как Чечня, могут жить вне российского номинального конституционного пространства, — это не свидетельство федерализма, это часть общественного внутриэлитного договора, который можно сформулировать как «лояльность в обмен на несменяемость». Как только и лояльность, и несменяемость будут поставлены под вопрос, то есть когда начнутся политический процесс и настоящая политическая борьба, настоящие выборы с непредсказуемым результатом, возобновление нормального демократического политического процесса подорвет саму суть этого договора.

России, ее избирателям, ее политическому классу придется ответить на вопрос: возможна ли общеполитическая нация в современных государственных границах, включающих в себя такие разнородные и разнокультурные образования, как Чеченская республика и Татарстан? Возможна ли политическая гражданская нация в тех границах, которые существуют сегодня, с учетом всего религиозного, культурного, цивилизационного разнообразия, которое мы наблюдаем сейчас на территории России? Можно ли рассчитывать на общность ценностей жителей Петербурга и Грозного, Казани и Владивостока? Это вопрос, ответа на который ни у кого сегодня нет. Исторический выбор, который предстоит сделать России в ближайшее десятилетие, — это распустить империю, примкнуть к Западу, стать нормальной обычной развитой страной или в погоне за историческими фантомами стать такой же нерелевантной, такой же отсталой, как Москомреп 42-го или Советский Союз 1984-го.