Закройте глаза, повторите выражение «украинский националист», и в вашем сознании может возникнуть образ: возможно, мужчина, скорее всего бородатый, возможно, с бритой головой и висящими усами. Возможно, он будет одет в черную форму или кожаную куртку и сапоги.

В зависимости от того, откуда вы сами, в дополнение вы можете представить себе антисемита или убийцу польских крестьян. Как любой другой стереотип, этот связан с некоторыми историческими реалиями. Два поколения назад существовали украинцы, зажатые между двумя наиболее кровавыми диктатурами в мире, они сотрудничали с нацистами против Советского Союза. Были и те, кто участвовал в массовом истреблении поляков, а также те, кто участвовал в массовом истреблении евреев.

Но этот мрачный образ также оставляет за рамками некоторые другие исторические реалии. Он упускает другую, менее известную группу украинских националистов — тех, кто (в стране с более удачно сложившейся географией) мог бы стать Джузеппе Гарибальди, Шандором Петефи или Томасом Джефферсоном современного украинского государства. Он упускает, например, просвещенного националиста Михаила Грушевского, который написал первую «Историю Украины» и возглавлял недолго просуществовавший независимый парламент Украины в 1917 и 1918 году, до поражения Украины и ее вхождения в состав СССР.

Но прежде всего он оставляет за рамками историю того, что в действительности произошло с подавляющим большинством украинских националистов в двадцатом веке: они стали известными жертвами репрессий, Голодомора и депортаций. От трех до пяти миллионов украинских крестьян уморили голодом в 1932 и 1933 годах, поскольку Иосиф Сталин боялся силы крестьянского национализма. После того как их ликвидировали, русских, свезенных со всего СССР, иногда отправляли жить в их опустевшие деревни, чтобы завершить процесс культурного геноцида. Аресты людей, которых государство считало «слишком украинскими», продолжались и в 1980-х годах.

Именно потому к 1990 году, когда начал разваливаться Советский Союз, это не привело к повсеместному результату в виде классических националистов, марширующих парадами по Украине; напротив, страна была полна людьми без какой бы то ни было национальной идентичности. В тот год я провела несколько недель во Львове, в западной Украине, ведя репортажи о зарождающемся движении независимости. Отелей недоставало, потому я остановилась в квартире двух музыкантов средних лет, Владека и Ирины. В то время я совсем не писала о них, но теперь понимаю, что их апатия и циничное отношение к независимой Украине были так же значимы, как и горячие споры националистов, размахивающих флагами, на центральной площади Львова.

Владек был родом из украинской деревни и играл на аккордеоне в советском «народном» ансамбле. Но он был наполовину поляком — я познакомилась с ним через кузена в Варшаве, — говорил по-польски и носил польское имя. Его жена Ирина была еврейкой и родным языком считала русский. Оба родились в другом месте и, как многие прочие советские граждане, оказались во Львове случайно.

Оба даже отдаленно не были в восторге от советского коммунизма, также они были сыты по горло жизнью во Львове — городе, где в то время водопроводную воду давали только несколько часов в день.

Но они также не возлагали больших надежд на украинское государство. Владек сказал мне, что не хочет каких-то «новых людей» у власти, поскольку они будут «жадными» до быстрых денег и больших взяток. Лучше оставить у власти старых политиков; они уже украли всё что нужно. Когда демонстранты сбросили памятник Ленину перед оперой (продемонстрировав, что он был возведен на старых еврейских надгробиях), они только пожали плечами. «Они просто поставят другой памятник другому „герою“ на чьих-нибудь других надгробиях», — сказала мне Ирина.

Даже тогда в западной прессе начали появляться резкие статьи, предупреждающие об опасности национализма в Украине: этот мощный стереотип — люди в черных формах, антисемитские лозунги — уже был в обращении. Но если смотреть в ретроспективе, авторы этих статей опасались ровно того, чего в действительности не было. Ведь чего на самом деле не хватало Владеку, Ирине и большинству украинцев, тогда и после, — так это национализма. Или патриотизма, общественного духа, лояльности, принадлежности к нации, назовите это любым предпочтительным словом: чувства, что есть нечто особое, уникальное в Украине, ощущения, что за Украину стоит бороться.

Маленькая группа украинских националистов, которых мы, наверное, согласимся назвать патриотами, представляет единственную надежду страны на избавление от апатии, хищной коррупции и в конце концов разделения.

И хотя они оба прожили в Украине всю жизнь, ни один из них не чувствовал принадлежности к украинскому государству, которое было на грани зарождения. Не чувствовали они также ответственности перед новым украинским правительством и, конечно, не чувствовали особой связи с другими украинцами. В этом они являлись отражением подавляющего большинства постсоветского мира: белорусов, казахов и даже самих русских, которые часто не чувствовали преданности своим «новым» странам или новым соотечественникам. Когда развалился Советский Союз, эти люди внезапно обнаружили себя гражданами государств, не существовавших десятилетиями, если и вовсе когда-либо существовавших. В отличие от поляков или эстонцев, они не ощущали гордости от того, что получили или восстановили национальный суверенитет, — но только замешательство.

Однако без общего чувства национальной принадлежности и без общественного духа трудно было заставить демократию работать. Владек оказался прав: люди, которые в конце концов оказались лидерами независимой Украины, не смогли создать институты в Украине. Вместо этого они создали собственные капиталы. Первые два украинских лидера были бывшими коммунистами, проводившими приватизацию более коррумпированно и хаотично, нежели даже в России. Лидеры, пришедшие после Оранжевой революции 2004–2005 года, оказались не намного лучше. Благодаря слабости государства, ими оставленного, их преемник президент Виктор Янукович смог в четыре коротких года развалить армию Украины, ее полицию, налоговую систему и многое другое, увеличивая в то же время капитал своего семейства. Украинские олигархи — реальные бенефициарии двух десятилетий независимости — также не обязательно чувствуют лояльность в отношении своих сограждан. Некоторые перешли на сторону «Украины» или «Европы» в текущем конфликте, но другие остаются с «Россией». Их решения не имеют ничего общего с благополучием обычных украинцев.

Результат можно видеть прямо сейчас в восточной Украине. Потому что вот так — как Донецк, Славянск, Краматорск — в действительности выглядит страна без национализма: коррумпированная, анархичная, наполненная проплаченными демонстрантами и наемниками. В большинстве своем люди в масках, штурмующие украинские государственные учреждения под предводительством российских наемников, не националисты — это люди, которые станут действовать по указанию любой политической силы, которая больше заплатит или пообещает лучшие условия. И хотя их меньшинство, большинство им не сопротивляется. Наоборот, большинство пассивно наблюдает за битвой и кажется готовым принять любое правительство. Как мои друзья из Львова, эти люди живут там, где живут, по случайному стечению обстоятельств, их родители или деды приехали сюда по прихоти советских бюрократов, они не чувствуют никакой принадлежности к какой-либо нации или государству.

Именно поэтому маленькая группа украинских националистов, которых мы, наверное, согласимся назвать патриотами, представляет единственную надежду страны на избавление от апатии, хищной коррупции и в конце концов разделения.

И это не должно удивлять: в девятнадцатом столетии ни один разумный борец за свободу не представлял бы возможным создать современное государство, не говоря уж о демократии, без некоторой доли националистического движения, за всем этим стоящего. Только люди, которые чувствуют некоторую преданность своему обществу, — люди, которые уважают свой национальный язык, литературу и историю, люди, которые поют национальные песни и повторяют национальные легенды, — будут работать на благо этого общества. Это касается и россиян, хотя трагично, что они настаивают на внимании к своим имперским традициям в качестве источника национальной гордости, вместо того чтобы обратить внимание на своих либеральных лидеров начала двадцатого столетия или выдающихся диссидентов советской эпохи, основателей современного движения за права человека.

Мы, на Западе, знаем об этом, но в последнее время редко признаем, что это так. Частично потому, что хорошо помним катастрофу этнического национализма, рожденного в двадцатом веке, прикрытого фашизмом, а иногда коммунизмом. В частности, европейцы изо всех сил сейчас стараются сгладить национальные различия, что, в общем, хорошо. Территориальные споры в Европе прекратились, поскольку открытые границы делают менее значимым, французский Эльзас или немецкий. Но европейская демократия потерпит поражение, если европейские политики не прибегнут также к патриотизму, не примут во внимание национальные интересы и не обратятся также к решению специфических проблем конкретных наций.

Мы в Соединенных Штатах не любим слово «национализм» и потому лицемерно называем его иначе: «американской исключительностью», например, или «верой в величие Америки». Мы также говорим об этом как о чем-то рациональном: Митт Ромни написал книгу, которая рассмотрела «кейс величия Америки», — вместо того чтобы признать, что национализм фундаментально эмоционален. По правде, действительно нельзя создать «кейс» для национализма; его можно только привить, обучить ему детей, культивировать его с помощью общественных мероприятий. Если так сделать, национализм, в свою очередь, может вдохновить на попытку улучшения собственной страны, на то, чтобы помочь ей дорасти до желаемого образа. Среди прочего, именно такая мысль вдохновила создание этого журнала 100 лет назад.

Украинцам нужно больше такого рода вдохновения, никак не меньше, — моментов, как в прошлую новогоднюю ночь, когда более 100 тыс. украинцев пели в полночь национальный гимн на Майдане. Им нужно больше ситуаций, когда можно крикнуть «Слава Украине, героям слава», что было, да, лозунгом имеющей неоднозначную репутацию Украинской повстанческой армии в 1940-е годы, но сегодня использовалось в новом контексте. И потом украинцам необходимо переводить эту эмоцию в законодательство, институции, честную судебную систему и обучение сотрудников полиции. Если они не сделают этого, их страна снова прекратит свое существование.

Перевод с английского Екатерины Федоришиной

Фотография: Украинцы поют гимн во время празднования Нового года на Майдане Незалежности. Киев, 31 декабря 2013 г. / Сергей Супинский / AFP / East Photo