— Ваш последний партийный опыт перед «Правым делом» — «Справедливая Россия». Это очень разные идеологически партии.

— Я ведь не приходил в «Правое дело» из «Справедливой России». Отношения с этой партией у меня закончились в 2007 году. Четыре года, c 2003-го, я провел в Думе как одномандатник, а потом выборы по округам отменили, и я стал думать, с какой партией идти дальше. Есть ведь разные флаги, красные, коричневые; я старался выбрать самый незапятнанный.

— И пришли к Сергею Миронову?

— Да, в то время у Миронова была Партия жизни, которая набирала 0,02%, и Миронов меня пригласил именно в нее. Эту партию мы качнули всерьез, по-настоящему, с ней стали считаться, она стала вполне силой, потом ее соединили с пенсионерами, с «Родиной», и появилась «Справедливая Россия». «Справедливая Россия» тоже набрала вес довольно быстро. Стала не просто конкурировать с «Единой Россией», а обгонять ее. Например, в августе 2007-го делались замеры по Свердловской области: у «Единой России» — 31%, а у «Справедливой» — 28%; в Кремле, конечно, схватились за головы. Со мной стали вести переговоры, чтобы я отошел в сторону и не портил статистику.

— Вас пытались убрать или сманить в «Единую Россию»?

— И то и другое. На меня давили со всех сторон, и последний, самый сложный разговор был у меня в администрации президента с представителем президента в Государственной Думе — Александром Косопкиным (погиб в 2009 году при крушении вертолета, во время охоты. — Slon Magazine). Он на самом деле нормальный дядька, работал машинистом в Златоусте, выиграл у какого-то партийного начальника выборы, остался в Думе, а потом ушел на эту работу. У меня с ним были личные, добрые отношения. И он меня стал склонять: «Откажись от Миронова. Вот тебе предложение: ты вступаешь в „Единую Россию“, получаешь гарантию прохождения в Думу на 2007–2011 годы, тебе выделяется финансирование на борьбу с наркотиками, и ты борешься с ними под флагом „Единой России“». Все. Я это предложение не принял, говорю: «Я не могу, Миронову пообещал, я слово дал». Косопкин посмотрел на меня с недоумением и спросил: «Ты что, дурак, что ли? Он тебя кинет, твой Миронов». Я говорю: «Так это он меня кинет, а вы мне предлагаете». Косопкин тогда: «Ну что ж, Женя, все, переговоры закончены». Я вздохнул: закончены и закончены, не я же просился к вам на переговоры. И ушел.

— С Мироновым вы расстались после этого довольно быстро. Он дал вам понять, что надо уходить?

— Да, этот разговор с Косопкиным был за несколько дней до разговора с Мироновым. Он меня приглашает поговорить: «Женя, ты знаешь, вот так на меня давили-давили, я не могу тебя в список поставить». Я говорю: «Чего давили? Повидло полезло, так давили? Все понятно, хорошо, а людям-то я что скажу?» Он говорит: «Ты что-нибудь придумай». Я засмеялся, говорю: «За меня голосуют потому, что я ничего не придумываю, вы придумывайте». И все. Там еще Левичев сыграл роль, тоже была такая фигура, очень гнилой дядька (Николай Левичев — нынешний председатель партии «Справедливая Россия», на тот момент — руководитель фракции «СР» в Думе. — Slon Magazine). И все, на этом история моя с Мироновым закончилась.

— То есть именно тогда, по сути, испортились ваши отношения с Владиславом Сурковым, который отвечал за политику в администрации президента? Вы понимали, что это он стоит за Косопкиным и не любит, когда ему отказывают.

— Конечно, понимал. Вполне возможно, что отношение ко мне со стороны Суркова тогда и сложилось. Кремль не часто в такую ситуацию попадал — когда предложения делаются, а договориться не получается. После этого у меня началась веселая жизнь со всех сторон, полетели дела уголовные, обычная история. Срок моих полномочий в Государственной Думе закончился, я вернулся в Екатеринбург и вгрузился в работу по-настоящему, по реабилитации [в фонде «Город без наркотиков»].

— И выпали на четыре года из политического процесса.

— Понимаете, я человек свободный. Если мне что-то не нравится, я могу себе позволить обходиться минимумом, жить своей жизнью. Когда я попал в некий вакуум политический, я, в общем, и не считал, что это вакуум. Работы море, работа интересная, результаты серьезные, мы практически задушили наркоторговцев в городе, работали с ФСБ, с транспортниками, с Госнаркоконтролем, у нас многое получалось по профилактике, по реабилитации. У меня тогда на реабилитации было больше трехсот человек, тысяча операций в год, всерьез все. Я написал в 2008 году книгу, потом еще одну книгу, и всё, жил себе и жил.

И вдруг в 2011 году, то есть через четыре года, позвонил мне [тележурналист] Саша Любимов и говорит: «Прохоров хочет поговорить». Я спрашиваю: «Что он собой представляет?» Саша говорит: «Совершенно нормальный парняга, разговаривай с ним просто, как со мной». Позвонил Прохоров, мы встретились.

— О чем вы тогда договорились?

— Я его сразу предупредил: я привык работать хорошо, не халтурить, и, если мы раскрутимся, это опять никому не понравится наверху. Придут и скажут: убирай Ройзмана из списка. И Прохоров сказал: если так, вместе уйдем. Я согласился — возрастной запас у меня был большой, мощность достаточная, то есть мне было интересно, ну и тесно в городе — он мне в плечах жмет в таких ситуациях. Но с «Правым делом» все произошло еще стремительнее, чем обычно, потому что довольно быстро стало понятно, что мы набираем, что мы способны прийти в Думу с первого захода, ряд мандатов взять. Произошло то, что произошло, и мы ушли.

— Да, партию у Прохорова отобрали. Вы были ключевым элементом конфликта? Кремль начал давить на Прохорова, чтобы тот убрал вас из списка, Прохоров не убрал, последовали санкции. Или это было видимостью, а причина — в другом?

— Я думаю, проблема была немножко в другом. Они в Кремле очень быстро поняли, что для них Прохоров — фигура неподконтрольная, что у него личный контакт с президентом, им не поруководишь. Плюс у него собственное финансирование. А еще при условии, что собралась мощная команда. Просто испугались, я думаю, что не сумеют контролировать.

— А какие требования выдвигались Прохорову? Насколько я понимаю, когда «Правое дело» развалилось, то Прохоров уже как минимум не выдвигался на думские выборы в Красноярске, то есть больше не мешал «Единой России», которая ставила в том же городе на Сергея Шойгу.

Косопкин посмотрел на меня с недоумением и спросил: «Ты что, дурак, что ли? Он тебя кинет, твой Миронов».

— Позиций, возможно, было несколько, но началось именно с меня — с требования исключить меня из списка. И, конечно, мне приятно, что Миша себя тогда повел по-мужски совершенно.

— Еще в тогдашней прессе синхронно стали появляться тексты про то, что правые якобы заигрывают с националистами.

— Ну нет, это к «Правому делу» отношения не имело вообще, здесь не было проблем. Хотя я привык, что на меня всегда пытались что-то повесить. У меня спектр широкий — от фашистов до либералов, поэтому я к этому отношусь спокойно. Помню, сняли очень подлый фильм, насколько я понимаю, его Сурков и режиссировал, и на НТВ его в сентябре показали — «Неправое дело», большей частью по мне прошелся этот фильм.

— На знаменитом съезде «Правого дела» в сентябре 2011 года произошло то, что Прохоров назвал рейдерским захватом партии. Вы не предлагали Прохорову принести себя в жертву?

— На самом деле все было очень просто, давление ведь шло на Прохорова. На меня-то что давить? Мы с ним советовались, решали и в конце концов приняли решение выйти из партии.

— Вы знали о том, что в какой-то момент возник сценарий, при котором Прохоров уйдет из партии вместе с вами, а заменит его Никита Белых?

— Я про это ничего не слышал, ни разу. С Никитой, когда назначали его губернатором, насколько я понимаю, поступили достаточно технично, ему сказали приблизительно так: «Если ты такой умный, возьми себе руль да порули, покажи, на что ты способен». И он вгрузился в работу с головой. А эта непосредственная ежедневная операционка из политики человека выключает вообще сразу. Потому что ты совершенно четко понимаешь: согласный ты, несогласный, но становишься частью системы и в любом случае должен соблюдать определенные правила, ты не можешь сделать ничего, что расшатывало бы систему, заставляло бы ее сбоить. Все, надел на себя рюкзак и потащил.

— Это не противоречит истории о том, что ему предложили возглавить «Правое дело». Вы знали об этом?

— Я думаю, Никита этого бы не сделал, потому что в такой ситуации принять предложение — это убить собственное реноме, это уж слишком, тем более мы все знакомы, это было бы не очень-то красиво.

— Вы говорили, что у Прохорова был свой вход к президенту. Тогда, кстати, говорили, что партию «Правое дело» создавали с таким прицелом, чтобы при случае она могла пригодиться Дмитрию Медведеву.

— Думаю, да, это похоже на правду. Сейчас уже я понимаю, что у истоков там точно стоял Медведев, точно совершенно.

— Вы это и тогда понимали?

— Нет, ну тогда я не знал. Предполагалось, как я понимаю, что страна не может без правой партии, парламент не может, в парламенте должны быть люди, которые представляют интересы тех, кто не склонен делить чужие деньги, как КПРФ или «Справедливая Россия». Нужна была партия тех, кто умеет зарабатывать деньги, создает рабочие места, платит серьезные налоги и всего-навсего хочет понимать, на что эти налоги расходуются, и принимать участие в их расходовании, понимаете? Когда мы с Михаилом разговаривали, именно этот посыл звучал, и он был для меня понятен — любые разумные люди не могут не понимать, что в современной развивающейся стране, которая хочет быть на уровне европейских западных стран, не может быть парламента без выраженной правой партии. И для меня, просто как для обычного конструктивного человека, это было совершенно понятным объяснением, зачем партия создается.

— То есть сначала так думали и в Кремле, коль санкционировали партию. А потом?

— А потом возобладали страхи в первую очередь, осторожность взяла верх. Медведеву что-то подсказали, показали фильм. Как я отнесся к выступлению Медведева в свой адрес (речь идет о запрете на включение в предвыборные списки кандидатов с судимостью. — Slon Magazine)? Я спокойно к этому отнесся, это обязательная составляющая любой кампании с моим участием. И это начинается только тогда, когда ты набираешь, когда идешь на выигрыш. Понимал ли я, как будут развиваться события в финале, что партию у нас отберут? Послушайте, на самом деле я видел, что происходит, не исключено, что можно было и побороться. Но перед съездом практически всех руководителей региональных отделений дернули в администрацию президента, и там все было решено. Но, по сути, ее и не отнимали, эту партию, она и не была прохоровской партией, он ее, в общем-то, и не создавал. Но когда все произошло, знаете, на самом деле появилось ощущение легкости. Так что оно и к лучшему.

— Почему, по-вашему, после развала правых и серьезного политического конфликта Прохорова пустили на выборы президента? Вы ведь были его доверенным лицом, насколько я помню.

— Смотрите, есть же замечательная поговорка: в Кремле много башен. Медведев попытался усилиться через какую-то свою башню, его притормозили, у Прохорова были добрые отношения с президентом, вполне возможно, что… в противовес, это же достаточно серьезный у нас институт внутренней политики.

— После вашего с Прохоровым ухода из «Правого дела» была еще одна попытка — с «Гражданской платформой», но и тут ничего не вышло. Почему?

— Скажем так, в стране произошли события, события вокруг Украины, был водораздел, надо было обозначить свою позицию. Когда вся армия бежит на Запад, ты бежать вперед уже не можешь. Понятно, да?

Во-первых, нам надо было декларировать свою политическую позицию, и это взяли на себя Ирина Прохорова, Андрей Макаревич, еще люди. Пошел серьезный конфликт. Потом без согласования с нами партия себя поставила рядом с «Антимайданом» (люди с символикой «Гражданской платформы» приняли участие в шествии, организованном «Антимайданом». — Slon Magazine). А где «Антимайдан», там эти дикие люди совершенно — Кургинян, прочие. После этого в приличное общество тебя могут уже не пустить. Надо было принимать какое-то решение, коль партия пошла в общем строю. Ситуация подавалась как военная, во всяком случае, для абсолютного большинства населения России, и в этой военной ситуации партия стала в строй, и нам нужно было очень четко и быстро определяться: или ты начинаешь маршировать, или ты остаешься самим собой со своим мнением.

— Вы говорите о расколе в «Гражданской платформе» в 2015-м, когда позиция федерального комитета партии разошлась с позицией ее руководителя Рифата Шайхутдинова. К этому времени, кажется, уже начали сажать сторонников партии, мэр Ярославля Евгений Урлашов, например, до сих пор сидит.

— Бывают времена, которые надо просто переждать, это был тот самый случай. Рифат Шайхутдинов вел непосредственную работу с Кремлем, проводил очень четкую линию, будучи, видимо, в контакте с администрацией президента. Линию, которую определяли в управлении внутренней политики. У меня даже претензий нет, я его тоже могу понять: он контактировал и исполнял. А остальные люди в партии были относительно более свободными. Так что весь федеральный комитет: Лиза Глинка, Саша Любимов, Леонид Ярмольник, я, Ирина Прохорова — все практически единогласно решили выйти из партии. Против пойти ты не можешь, а участвовать… есть вещи, в которых участвовать нельзя.

Кстати, и тогда можно было договориться — остаться где-то между «Справедливой Россией» и ЛДПР. Потихонечку ехать на собственных соплях. Но мы отошли в сторону, а «Гражданская платформа» совершенно самостоятельно продолжает свое существование, у них есть представительство в разных регионах. Но они сразу же стали одними из многих.

— Как вам кажется, почему в России не получается правая партия? Вы принимали участие в одной из попыток ее создать. Почему все время эта тема закрывается?

— Потому что правая партия не может быть популистской, она должна называть вещи своими именами и вынуждена настаивать на принятии непопулярных решений. Правая партия — это то, что может продвинуть страну вперед, и этого побаиваются. Страна ведь очень социализирована на самом деле. А правая партия всегда держится на экономике, а экономика — вещь достаточно откровенная и безжалостная на каких-то этапах. В этом смысле правая партия — это партия здравого смысла.

Фотография:
Евгений Ройзман в главном офисе фонда «Город без наркотиков», 2012 год / Анатолий Струнин / ТАСС