Ларек

В июле 1992 года я работала продавщицей в коммерческом киоске возле станции метро «Краснопресненская». Конечно, «по заданию редакции», но работа оказалась такой занимательной, что редакция как-то забылась, образ ее побледнел. У меня ссора со сменщиком, покупатель дал фальшивые пять долларов, хозяин обсчитался, и удалось толкнуть налево семь бутылок крем-ликера — при чем тут редакция? Да и есть ли она?

И, знаете, время прошло, оглядываюсь я, так скажем, назад — и что же? Киоск стоит до сих пор, а редакции этой и точно нет.

Раньше всякий журналист верил, что он смертен, а газета бессмертна; теперь последняя иллюзия разрушена. Смертно все, кроме коммерческого киоска.

Но в девяносто втором году именно киоск все еще был удивлением, радостью, загадкой. По общему мнению, работать в нем доводилось только особенным людям, посвященным в тайну будущего богатства.

В июле 1992 года праздновался пятилетний юбилей коммерческой эры.

Ведь именно в июле 1987-го Совет министров СССР принял постановления «О создании кооперативов общественного питания», «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления» и «О создании кооперативов по бытовому обслуживанию населения».

А самый первый кооперативный киоск (на следующий день после принятия постановления) появился в городе Андижане. Хозяин самого первого коммерческого ларька в СССР эмигрировал в 1989 году в Израиль и умер в Хайфе в 1999-м. Его звали Рафаэль Кочарян.

Итак, площадь возле станции метро «Краснопресненская», ночь.

Хозяин самого первого коммерческого ларька в СССР эмигрировал в 1989 году в Израиль и умер в Хайфе в 1999-м. Его звали Рафаэль Кочарян.

Как всякий человек, обладающий не экономическими познаниями, а экономическими убеждениями, в то лето я была полна надежд. В государственных магазинах стала появляться импортная еда. Старушки у метро продавали жареных кур и шампанское. В киоске «главными» товарами были польские крем-ликеры и китайские зонтики с Мэрилин Монро и лебедем. Вселенская красавица сражается с юбчонкой на одном из сегментов купола, а ручка сделана в виде свернутой лебединой головы.

Каждую ночь я общаюсь с крепнущей порослью молодого российского капитализма — покупатель идет густо, народ гуляет. «Птичка, быстро три бутылки ликера!» Две девушки, ошую и одесную КОМАНДИРА : «И „Баунти“, и „Баунти“, и „Баунти“!»

«Лучшего пива!»

«Самого хорошего шампанского!»

Самое хорошее шампанское в киоске — польское, поддельное французское, называется «Мадам Клико. Клубника».

Это был ужасный напиток. Это газированная тормозная жидкость. Но стоила эта жидкость в десять раз больше, нежели бутылка «Советского». Как можно заплатить такие деньги и дать волю каким-то там паршивым вкусовым пупырышкам! С каким торжеством выпивалась лживая «Вдова», как хлопали пробки! Помню, юнец в шелковом пиджаке, глотнув из горлышка, ликующе кричал своим друзьям: «Это вам не „Советское“!» Разумеется, бедняга был прав…

А польские крем-ликеры «Банан» и «Кокос»? Я знаю журналиста, который специально поехал в Польшу, чтобы посетить завод, производящий крем-ликеры. Его звали Сергей Ковач, и завод он не нашел. Он нашел оптовую базу, где уже стояли готовые к отправке в Москву пузатые бутылочки, отливающие безупречным перламутром. Он рассказывал: «Я плакал. Ходил и плакал». Ликеры эти взялись ниоткуда и пропали в никуда. Трудно представить себе производство, которое работает не для страны, территории, а для времени. Эти крем-ликеры были продуктами смутного времени и ушли вместе с ним. Может быть, и сейчас есть в мире страна, где молодой человек, получив первые деньги, бежит к жестяной будочке, к киоску, и получает свой пенящийся кубок победителя — бутылку крем-ликера «Кокос»!

Возле киосков каждую минуту случаются столкновения понтов. Понты светятся в ночи, как мечи джедаев. Ссорятся и мирятся покупатели, надменно ведут себя продавцы. Но это надменность равного — продавец ночного киоска в 1992 году еще чувствует себя соразмерным своему покупателю.

Понты, конечно, бедноватые. В 92-м году уже были и настоящие деньги, и настоящие вещи. Так что возле метро сопели и тыкались друг в друга будущие середнячки. Сама жизнь, сама надежда кипела.

С того самого июля я люблю провинциальных предпринимателей, офицеров-славянофилов, и невысокликов — окраинных пацанов, свято хранящих тайну распальцовки. Откуда взялся этот великий жест? Это не «моргалы выколю», и я точно знаю, что он не имел блатного аналога. Думаю, по большому счету этот жест значит: «Папа, правда, я супербизон?»

Правда, сынок! Скольких супербизонов видела я жарким летом 92-го!

Что для нас сейчас богатый автомобиль с охраной? Привычная картина. Вот лощеной молнией проносится какой-нибудь великий человек, а за ним с неотвратимостью грома тарахтит охрана в лакированном ящике на колесах. А тогда… Приехал скоробогач на вишневой «девятке», а охрана следовала сзади на мотоцикле с коляской.

А красавицы в первом китайском ресторане — в резиновых туфлях, во вьетнамских колготках со светящимися обезьянками? Квартиры в те годы меняли на новые «девятки», а подержанные машины — на телевизоры с видеоплеерами.

Самые модные мальчики носили белые носки с черными башмаками и пели: «Взвейтесь кострами, бочки с бензином, мы пионеры, дети грузинов». А первые песни группы «Любэ» рассказывали нам о бедной молодости и о городе «нового времени» — Люберцах: «Я иду, и мне шестнадцать лет, позади меня колхоз „Рассвет“», — а вовсе не о довольстве и державности, как сейчас…

Коммерческий киоск похож на дзот. Он целиком металлический, из сварных листов. Для разговора используются три рваные дырки в металле, похожие на пулевые отверстия.

«Одноруким бандитом» назывался холодильник «Минск» с вертикальной ручкой: ее нужно было дергать, пока под ноги не вываливалось родительское богатство — банки с дальневосточным лососем. Деревья в наших спальных районах были еще маленькими, а надежды — большими.

Интересно, отчего популярные ныне фильмы, отсылающие нас к концу восьмидесятых («Бригада», «Время жестоких», «Жмурки»), так неаккуратны и столь мифологичны, почему так мало узнаваемых бытовых подробностей и так искажен облик времени? Ведь всего ничего прошло, не трудно же собрать для съемок вещи и вспомнить атмосферу? Это ж не креп-жоржет с калошами для фильмов «про войну» искать?

Наверное, горячее еще время, дотрагиваться страшно. Еще ничего не остыло.

Ну и «селекция воспоминаний». Это из Витицкого: «Почему, какой мемуар ни прочтешь, везде Сталин ласковый, благоволит к автору? Потому что те, кто видел его сердитым, не смогли оставить мемуаров». В общем, логика понятна. Кто не сможет вспомнить, а кто и не захочет.

Мне с этой точки зрения вспоминается Воркута. 1991 год. Коммерческий киоск похож на дзот. Он целиком металлический, из сварных листов. Для разговора используются три рваные дырки в металле, похожие на пулевые отверстия. Для выдачи товара приспособлен железный ящик, как в обменных пунктах. Масляной краской по металлу перечислен ассортимент: «Одна сигарета — сто рублей. Водка. Пиво».

«А какая у вас водка?» — брюзгливо спрашивает фотограф, столичная штучка, богач (уже две выставки в Германии).

Голос из ларька: «А какая тебе нужна?» Фотохудожник, с ужасным сарказмом: «Мне нужна водка „Чивас Ригал“». Молчание. В клепаной коробке выезжает заказанная бутылка дорогущего вискаря, и раздается осторожный вопрос: «Петюня, ты?»

А Петюня, между прочим, мятежный шахтер, с утра нам рассказывал, что вместо чая ягель заваривает. Так-с…

Не справляется кинематограф с канувшим десятилетием.

Времечко с 1985-го по 1995-й — это время нашего поколения. Нам ли его не знать? В двадцать лет мне казалось: нет у нас никакого «общего типа», узнаваемого облика — все такие разные… Вот у других поколений есть, достаточно посмотреть на фотографии — косы корзинкой, ясные глаза, белые носки, блестящий от молодости лоб.

Разумеется, по прошествии лет оборотилась я назад и общность тут же обнаружила.

Огромные плечики вареных джинсовых жакетиков, короткие юбочки, каблуки недорогих «лодочек», «налаченные» вздыбленные прически, гигантские пластмассовые серьги. Как тут не заметить — девочки наши оказались похожи на женщин конца сороковых. Правда ведь, женщины сороковых были такими же, как мы: мужественная косая сажень в плечах («я сильная», но ведь с бутафорскими подплечниками и талия смотрится потоньше), с обязательными каблуками, с начесанными валиками волос — отважная бедноватая женственность тревожных времен. Времен, которые трудно пережить без мужчины.

А мужчины наши не подкачали.

Теперь уж ясно, что первые коммерческие киоски были поставлены на бутлегерские деньги. Советские бутлегеры имели связи в дружественной Польше, имели склады, дилерскую сеть — от таксистов до старушек. Им легко было наладить обеспеченную товаром торговлю. Вместе с ними мы прошли путь от крем-ликеров до «Наполеона» и «Амаретто», потом добрались до водки «Распутин» и спирта «Роял». А впереди маячила спасительная «Гжелка».

Помню, выхожу я из киоска на площадь — свежо, хорошо. Ночь не без прибыли: свое спиртное вместо хозяйского продали, пьяному гаеру подсунули лебединый зонтик — девице в подарок.

Город пустой, гулкий. За высоткой занимается заря. Новый день пришел в Россию.

Фотография на обложке: Коммерсантъ