Какие экономические теории доминировали во время перестройки?

Дмитрий Бутрин:
— Если представлять себе экономические теории, которыми руководствуется российская власть, с внешней точки зрения, особенно не вдаваясь в то, что на самом деле происходило, то всё выглядит очень просто. До, скажем так, 1988 года существовал марксизм, который был единой экономической и политической теорией, кругом были одни марксисты. В этот момент где-то в тайных углах собирались экономические кружки — примерно как в 1901 году марксисты. В этих кружках преподавалось тайное экономическое знание, западное и правильное. Я не знаю, арестовывали ли когда-нибудь тайных изучателей западных учебников в рамках этой мифологии, но то, что люди собирались и тайно изучали настоящую экономическую теорию, — это факт.

Юрий Кузнецов:
— Мне кажется, говорить о том, что эти кружки были неким таинственным источником последующих событий, — сильное преувеличение. И даже если смотреть на публицистику периода перестройки, то хорошо видно, что то, что предлагали люди, пришедшие потом в правительство, — это, конечно, был ответ на то, что у всех болело, чесалось и горело в первую очередь.

Бутрин:
— Потом произошел распад СССР, обитатели всех этих тайных дач, на которых преподавалась правильная экономическая теория, немедленно были призваны в правительство, где столкнулись с крепкими хозяйственниками, старыми академиками. Битва была выиграна практически сразу, Егор Тимурович Гайдар на белом коне с большим сияющим мечом победил уже в течение ноября 1991 года всех академиков и начал либеральные реформы, которые немедленно вызвали гнев народный. Дальше вы знаете.

Почему слово «монетаризм» стало ругательством?

Бутрин:
— Где-то, наверное, в 1994 году в деловых СМИ, в которых уже тогда появилось некоторое количество людей, которые способны были разбираться в том, что написано в экономических учебниках (не то чтобы читать каждый график, но по крайней мере узнавать знакомые слова), появилось слово «монетаризм». Население, уже как-то уставшее от либеральных реформ, а на самом деле испытывающее резкое падение уровня жизни, противопоставляло правительство правильным людям, которые умеют заведовать овощебазой, химическим или целлюлозно-бумажным комбинатом, таксопарком. Кто такие монетаристы — толком никто не понимал, но все понимали, что учение это чужеродное, антинаучное и никак не соответствует никаким аспектам современной российской экономики как в прошлом, так и в будущем.

Кузнецов:
— Здесь я немножко отмотаю назад. Один очень важный момент: вообще-то настоящий монетаризм, такой, как на Западе, в Советском Союзе, конечно, был. Более того, он был официальной доктриной. Если вы откроете соответствующую главу советского учебника «Денежное обращение и кредит в СССР», вы там увидите количественную теорию денег и теорию товарно-денежной сбалансированности, суть которой заключается в том, что денег — рублей в данном случае — нельзя выпускать слишком много, а то будет много денег, не обеспеченных товаром, и будет дефицит, значит, придется повышать цены.

Эта была совершенно четкая официальная доктрина советского учения товарно-денежных отношений при социализме, и это совершенно однозначный монетаризм в классическом понимании этого слова. А дальше из этой монетаристской в классическом смысле слова концепции можно в разные стороны идти.

Как повлияли западные эксперты на российскую экономическую политику?

Бутрин:
— Существует еще один миф вокруг экономических теорий, которыми руководствуется российская власть. Он гласит, что практически все экономические теории навязаны нам западными консультантами, что, как в случае с Пиночетом и Чили, откуда-то приехали замечательные специально обученные в американских университетах чикагские мальчики, которые давали консультации правительству Егора Гайдара, а потом Виктора Черномырдина. Те же, поскольку люди были деревенские, относились к этому не слишком критически.

Задач у консультантов было, как известно, две. Первая — подорвать стратегическую мощь российской, уже не советской, экономики, вторая — наворовать как можно больше денег.

Что касается «наворовать как можно больше денег», отдельные эпизоды, связанные с участием западных консультантов в коррупции, несомненно, были, они известны. Эта часть существовала, хотя мотивацией большей части экономистов, которые здесь работали, был на самом деле искренний интерес к гигантскому и ранее нигде не происходившему процессу трансформации огромной и необычной экономики во что-то более-менее приемлемое. Экономических знаний о том, каким образом трансформировать эту экономику, не было ни у кого. У западных экономистов их тоже не было.

Когда в правительстве появились люди с системным экономическим образованием?

Бутрин:
— Это по времени совпало с приходом к власти Владимира Путина. На самом деле тогда социальный статус экономиста в обществе очень сильно вырос. Если до этого экономистами были непонятные взлохмаченные одиночки, руководимые собственным экономическим гением и прозрением, такие Эйнштейны, у каждого из которых была единственно верная теория с рецептом спасения российской экономики от всех бед, то в 2002 году уже появились люди, которые говорили: «Слушайте, так дела не делаются».

Они начали рассказывать правительству, что знаете, нужно как-то всё-таки поменять текущую экономическую практику, поскольку то, что вы делаете, — это типичный винегрет.

Так российская власть вошла в период, когда от эклектичных экономических теорий, созданных путем нарезания продуктов, смешивания и поливания их майонезом (в роли майонеза была марксистко-ленинская философия) она перешла к более-менее систематической работе и систематическому использованию экономических идей.

Есть ли экономические убеждения у нынешнего правительства?

Бутрин:
— После ухода Михаила Касьянова с поста премьер-министра России — это произошло в 2004 году — новое правительство Михаила Фрадкова объявило себя технократическим. Технократическое в данном случае означает, что «мы вообще не занимаемся политикой, мы делаем то, что нам говорят политические власти, мы политической властью не являемся, а вся наша экономическая идеология заключается в том, что мы подбираем под политические решения нужную экономическую теорию. Нам тон задают политики».

В определенный момент проблема заключалась в том, что люди приносили свежую экономическую теорию, красивую, интересную, яркую, со стразиками, а ее даже не успевал никто толком разглядеть: ее пускали в работу, а тут начиналась уже следующая.

Тем не менее мода на экономические учения сохраняется, она никуда не делась, она будет продолжаться и дальше. И до тех пор пока будут на свете экономисты (точнее, я бы сказал, карьеристы, которые желают прикинуться экономистами, которые готовы носить в правительство замечательные экономические со стразиками идеи), правительство, конечно, от этого и не избавится, потому что основа нормального отношения к экономическим теориям в правительстве — это, конечно, твердые политические убеждения.

Технократическое правительство не может иметь твердых политических убеждений, оно должно их менять в соответствии с волей начальства. Воля начальства меняется — меняется и мода.

Кузнецов:
— Позиция правительственных экономистов в нынешней ситуации — не либеральная и не консервативная, это позиция такого фискально-денежного консерватизма в пределах возможного. Она сохраняется, условная глазьевщина, которая сейчас обсуждается, четко отделяется от того, что говорят и что делают правительственные экономисты.

Сейчас мы видим, как волна тех же идеологем, которые была очень популярны в середине 1990-х в качестве позиций, оппонирующих правительству, вдруг снова начала набирать силу. Она лежала в готовом виде: набор аргументов, набор ссылок, в том числе и теоретических. Вот, раз, инструментик есть. Другое дело, что лица у этой позиции оказались те же, что и тогда — я Глазьева прежде всего имею в виду, — но тем не менее. Это вот такой большой макроэкономический сюжет со сменой мод.