Каким было отношение к предпринимателям в позднесоветское время?

Если мы говорим о том, что происходило до начала кооперативного движения, то предприниматель — это спекулянт, подозрительная личность, который либо напрямую нарушал закон, либо в некотором, очень ограниченном количестве сфер деятельности, был частником, все равно находящимся под подозрением, за которым непрерывно бегал фининспектор.

И это сразу ставило вас в очень социально уязвимую позицию, это был очень сильный удар и по вашему статусу, и по вашей безопасности. Кроме того, было огромное количество «самозанятых»: люди не считали себя предпринимателями, они что-то такое делали на дому, это была принципиально кустарная деятельность. Будучи парикмахершей, вы могли стричь подружек на дому, периодически получать деньги. Это все были абсолютно нелегальные доходы, вы могли попасть под донос от соседей, например, если жили в коммуналке, от недовольных клиентов, от кого угодно, и под большие неприятности, потому что, вообще говоря, это уголовное дело.

Существовали подпольная торговля, фарцовка и спекуляция. Одно от другого отличается тем, что если вы фарцовщик, то вы покупали дефицит у иностранцев и перепродавали товары западного производства на улице, с рук. А если вы спекулянт, это значит, что у вас есть какая-то возможность покупать по государственным ценам — например, вы сами продавец в магазине, — и перепродавать по уже не фиксированным, а рыночным ценам эти товары. Это абсолютно незаконно и, опять же, достаточно рискованно. Но этим, насколько я понимаю, занимались примерно все, кто имел доступ к возможности покупать товары по фиксированным ценам. Кроме того, были какие-то артели. В общем, какое-то предпринимательство было всегда, даже в блокадном Ленинграде, все советское время какое-то предпринимательство существовало. Но большинство этих людей не считало себя предпринимателями.

Как советское общество восприняло появление кооперативов?

В 1986 году выходит закон «О кооперативах», и люди получают возможность официально открывать кооперативы. Формально вы не имели права регистрировать фирму как один предприниматель, вы должны были сделать вид, что у вас группа, чтобы это выглядело хоть немножко социалистичненько. Но по факту, разумеется, в такой форме тут же начали регистрироваться и частные бизнесы по принципу «один бизнесмен, который записывает в кооператив двух родственников или друзей, которые согласились на это подписаться». И это был первый легальный и не стигматизированный бизнес в Советском Союзе, который официально считается законным и даже каким-то похвальным действием.

Когда появилась легальная возможность заниматься предпринимательством, у нас оказалось две самых больших группы людей, которые в это дело пошли: это бизнес по записной книжке и бизнес при трубе. То есть это люди, которые занимались чем-то неформальным в рамках государственных предприятий. Там же тоже существовала проблема плановости, дефицита, узких мест, ошибок планирования и так далее, и были люди, которые неформально договаривались по поводу поставок, потом ехали и меняли плановые задания таким образом, чтобы вы получили, скажем, на свой завод то, что вам нужно.

И эти люди оказались наиболее подготовлены для того, чтобы построить маленький кооперативчик, который паразитирует на своем большом предприятии в диапазоне от просто обналичивания денег до совершенно честной аренды угла в этом учреждении или на заводе, где они честно делали свою продукцию, доставали где-то сырье, но пользовались при этом оборудованием. Это далеко не всегда была жульническая деятельность, часто люди что-то производили, прицепившись к советскому предприятию.

А другая большая группа — это люди, которые занимались чем-то похожим на предпринимательство еще в советское время и просто воспользовались возможностью перестать быть преступниками, зарегистрировать свою деятельность и начать делать все то же самое официально. Это могла быть торговля, это могло быть какое-то мелкое кустарное производство, репетиторская деятельность.

Но очень быстро, зарегистрировав кооператив, вы обнаруживали, что получили очень большой ресурс — доступ к легализации своей деятельности. И к вам начинают стекаться люди, которые хотят от вас кусочек этой легализации.

Типовой устав кооператива, а потом и фирмы конца 80-х — начала 90-х — это устав, где перечислены все возможные виды деятельности. Изо всех сил надо впихнуть все, потому что ты не знаешь, с кем тебе потом придется поделиться этим кусочком легальной «крыши», что тебе окажется выгодно или какую сферу деятельности ты захочешь сам тоже попробовать.

Как освобождение цен изменило предпринимательство в России?

Как только цены освободились, экономика дефицита закончилась — она превратилась в экономику галопирующей инфляции и очень высоких цен. В этот момент все фирмочки, которые были все еще ориентированы в первую очередь на закрытие дефицита, обнаружили себя в совершенно другой экономической реальности, где можно быстро что-то купить, быстро что-то перепродать, просто выиграть на росте цен. Государство перестает, слава богу, охотиться за владельцами валюты, хотя соответствующие законы формально еще не отменены.

Процесс развития кооперативного движения — это, в общем, скорее история успеха. Кооперативы и малый бизнес развиваются людьми, которые хотят заниматься бизнесом, которые целенаправленно туда пришли. Это первый опыт самостоятельной деятельности, это первые большие деньги, это первый опыт независимости от государства, это чувство невероятного освобождения просто потому, что идеологическое давление ослабло, начальства над тобой нет, и это история про то, как много людей нашли свое место в жизни, испытали свой звездный час.

Одновременно с этим происходит гораздо более болезненная история: разрушение Госплана приводит к тому, что хочешь, не хочешь — каждое советское предприятие становится практически независимой фирмой. Формально оно продолжает принадлежать государству или какому-то ведомству, но руководство предприятия при распаде плановой экономики вынуждено брать на себя предпринимательские функции.

И это страшно болезненно для людей, которые вынуждены руководить этими предприятиями, и не менее болезненно для сотрудников. Потому что они оказываются внутри капитализма, но с очень плохими капиталистами, которые капиталистами быть не умеют.

А с третьей стороны, люди себе этого не заказывали. Они, когда выбирали себе жизнь советского рабочего и не выбирали в момент перемен уйти на вольные хлеба, — они, в общем, надеялись, что так их жизнь и пойдет, что в их жизни будет много предсказуемости, много стабильности, мало денег, мало независимости.

С какими системными проблемами столкнулся российский бизнес?

Одной из главных проблем бизнеса оказывается то, что унаследованные от Советского Союза правоохранительная и судебная система разбиты абсолютно вдребезги, они не способны регулировать рынок. Они принципиально созданы так, чтобы подавлять рыночную активность.

Судебная система не может, физически не умеет отличить, например, мошенника от предпринимателя. Они для нее все спекулянты. Полиция физически неспособна понять концепцию частной собственности и, например, бороться с хищениями в частном бизнесе со стороны сотрудников. Рынок задыхается без арбитража, рынок задыхается без способов решать конфликты. Кто приходит с предложением этих услуг? Самые последние люди, которые могут их оказывать, — преступность.

У каждого бизнеса, как правило, есть то, что называется «крыша», то есть он платит какой-то одной банде. И если эта банда хочет сохранить свой ареал влияния, то она встречается с бандой обидчика, и они между собой пытаются решить эти конфликты.

Очень быстро одной из таких банд, становится, собственно, и официальная милиция. То есть милиционеры очень быстро занимают одну из нескольких позиций: они либо становятся членами таких банд, либо становятся как бы такой бандой, которая сохраняет свой статус сотрудников и используют его на пользу тех, кто им платит. Вторая половина 90-х знаменуется борьбой красных, синих и черных «крыш», да. То есть милицейских «крыш», старой оргпреступности и новой, чисто рэкетирской.

Чтобы долго не рассказывать все перипетии этой борьбы: как раз к концу 90-х государственная «крыша» побеждает. Милицейские «крыши» и «крыши» других силовых структур побеждают дикарей. Потому что, если вы милиционер, вы можете своего конкурента не только застрелить, но и посадить в тюрьму, и это оказывается очень большим ресурсом. Это не значит, что в 2000-е годы в России полностью отсутствует экономически ориентированная организованная преступность, но она загнана в какие-то лакуны, иногда территориальные.

В чем источник постсоветской коррупции?

Коррупция, понятное дело, была частью любой экономической деятельности еще с советских времен. В системе, которая на формальном уровне подавляет любую частную инициативу, люди платят за то, чтобы все-таки какую-то инициативу иметь. И в наследство от советской системы на раннем этапе капиталистической России досталось крайне антирыночное законодательство — законодательство, которое изначально писалось для того, чтобы инициативу подавлять. А бизнес бурно развивается. И это породило очень большую коррупцию. То есть практически ничего нельзя было сделать, не нарушив законы.

Эту проблему прекрасно осознавали законодатели. Решали они ее следующим образом: поскольку перемены происходят очень быстро, то нужно как-то — думать некогда — быстро-быстро латать дырки. Они все время принимали какие-то новые законы, которые снимали ограничения, создавали новое регулирование для новых явлений и так далее. В результате законодательство продолжало оставаться очень подробным и очень антирыночным, но стало еще и жутко противоречивым.

И это создавало почву для низовой коррупции. В этот период самая большая коррупция — это низовая. Когда вы мелкий предприниматель, вы все время всем платите, потому что все у вас находят нарушения, хотят с вас маленькую взяточку или вы сами хотите взяточку дать, чтобы от вас отстали. Когда в конце 90-х и начале 2000-х законодательство начали упорядочивать, делать его существенно менее противоречивым, практики, созданные этим образом жизни, когда ничего не крутится без взятки, оказались сильнее, чем изменения в формальном законодательстве.

Существенным изменением стала централизация и концентрация коррупции. Низовую коррупцию победили начальники на основании двух вещей. С одной стороны, правила стали выполнимыми, стало можно требовать от своих подчиненных, чтобы они работали честно. С другой стороны, это часто выглядело так, что у вас есть аудиторская фирма, которой владеет теща начальника налоговой инспекции, и если вы пользуетесь услугами этой аудиторской фирмы, то ваши налоговые отчеты проходят со свистом.

Как только появляется такая фирма, взяточник на низовой позиции становится врагом не предпринимателя, а своего начальника, потому что его задача теперь — не взятки брать, а загонять людей в аудиторскую фирму начальника. Это будет легальный доход для владельца этой фирмы, и мы чудесным образом видим отсутствие коррупции, хотя на самом деле это легализация и централизация коррупции.

Возможен ли в России «чистый» бизнес?

Мне приходилось интервьюировать людей, которые по какой-то причине ведут чистый бизнес. Как правило, для того чтобы вести чистый бизнес, должна быть очень «толстая» причина. Ну, например, человек выпускает оппозиционный журнал, и он не может себе позволить нарушать никакие правила, потому что к нему немедленно придут и его бизнес разрушат за нарушение. Быть абсолютно законопослушным очень дорого в России.
На этом фоне страшно влиятельным игроком в любом бизнесе становятся силовые структуры, потому что каждая контрольная организация имеет возможность проверить у вас только что-нибудь одно. Налоговая инспекция имеет право проверить ваш бухучет, а пожарная инспекция имеет право проверить, не стоят ли у вас в коридоре стулья, которые противоречат требованиям пожарной безопасности. А правоохранительные органы могут выявить у вас любые нарушения и при очень лояльных к правоохранительным органам судах имеют возможность любое нарушение представить как уголовное преступление. И это то, что остроумно было названо коллегами из Высшей школы экономики «уголовное регулирование бизнеса».

Культура современного российского предпринимательства характеризуется в первую очередь тем, что бизнес ходит под прокурором. Это влечет за собой очень высокие транзакционные издержки: очень высокие издержки на то, чтобы оформлять свою деятельность, фиксировать, прикрывать бумажкой каждую минуту. Второе, что это за собой влечет, — это огромный уровень фальсификации документации. Документации много, но при этом люди непрерывно переписывают бумажки, расшивают свои журналы, одну бумажку выкинули, другую переписали. Третье, что это за собой влечет, — это жутко перегруженный процесс принятия решений. Потому что никто не хочет брать на себя ответственность за что-то, что будет формализовано, за что-то, что будет оформлено на бумаге. Четвертое, что это влечет за собой, — это то, что в такой обстановке ключевые бизнес-решения принимаются неформально. Потому что если формально можно принять решение только через такой болезненный сложный процесс, взяв на себя кучу ответственности, то хочется в тех случаях, когда надо действовать быстро, когда вопрос важный, принять решение по существу, а уже потом подумать, как это оформить. Когда нам рассказывают, что в России низкая трудовая культура, я думаю, что главным фактором этого является уголовное регулирование.

Российская бизнес-культура становится в первую очередь очень непредпринимательской, очень подавляющей инициативу саму по себе, очень ригидной. Современный малый бизнес — это бизнес в интернете, это бизнес незарегистрированный, это бизнес, осуществляемый людьми, которые не осознают себя как предприниматели, а осознают себя как люди, имеющие хобби и иногда зарабатывающие на нем деньги.

Формализованный старый бизнес пытается выжить в этих условиях. Пока денег было много, пока размер общего пирога рос, это удавалось. Сейчас он гнется под тяжестью транзакционных издержек и, я думаю, будет трансформировать свою внутреннюю культуру куда-то в эту советскую сторону, в сторону неформальных и откровенно криминальных практик, которые позволяют не столько избежать расходов, сколько избежать документирования деятельности. Но это моя гипотеза; мы не знаем, что произойдет.