После августовского провозглашения преемником рейтинг у Путина был просто копеечный — 2 %. Это, как известно, вообще в пределах статистической погрешности.

Я специально пользуюсь здесь данными фонда «Общественное мнение»: это предельно лояльная Кремлю служба социологических исследований. Но даже она не питала насчет Путина никаких иллюзий.

На протяжении как минимум месяца вся политическая тусовка (за исключением самих авторов проекта под названием «Путин») от души смеялась над его президентской потенцией.

Даже у Степашина рейтинг в тот момент был гораздо выше: в августе его готовы были выдвинуть в президенты 10 %. Причем за время его премьерства очевидна была динамика: с мая количество поддерживающих Степашина в качестве кандидата в президенты выросло на целых 7 %.

Рейтинг доверия к Степашину, судя по ФОМовским исследованиям, рос с огромной скоростью: в мае ему доверяли 14 %, в июне — уже 23 %, в июле — 28 %. А в августе (то есть ровно к тому моменту, когда Волошин и Семья решили отправить Степашина в отставку) рейтинг доверия к нему достиг целых 33 %.

Путину же, сидевшему в тот момент во главе ФСБ, в смысле доверия населения блеснуть было нечем. В августе 1999 года доверяли ему (по тем же лояльным Кремлю ФОМовским данным) всего 5 % населения.

А НЕ доверяли Путину в августе 1999 года (внимание, сейчас будет фокус) целых 29 % населения. Зайдя к опытному пиарщику Алексею Волину в РИА Новости, я поинтересовалась у него:

— Ну как тебе Путин? В смысле, как потенциальный клиент? Ты бы взялся его раскручивать в президенты?

— Не приставай с глупостями… Безнадежен, — отмахнулся от меня Лешка и продолжил заниматься какими-то более важными текущими проблемами…

Но я не отставала:

— Лешка, вот давай предположим такую гипотетическую ситуацию: у тебя на руках вот такой вот безнадежный клиент, с таким вот низким рейтингом и вот с такими никакими публичными данными… Давай смоделируем ситуацию: существует ли хоть что-то в мире, чем его пиар-команда могла бы резко поднять его рейтинг и сделать из него президента?

Лешка почесал репу и ответил:

— Да. Есть. Маленькая победоносная война.

Заочный рецепт Волина (пришедший, очевидно, в голову не только этому пиарщику) был выполнен безнадежным пациентом с пугающей точностью. Начиная с 9 сентября, после того как был взорван девятиэтажный жилой дом в Москве на улице Гурьянова, рейтинг Путина стал расти, как огурец в Чернобыле, — по 3–4 % в неделю. И к декабрю, на пике вновь развязанной военной операции в Чечне, достиг 45 %. Кстати, глава ФОМа Александр Ослон тоже неоднократно подтверждал мне, что даже по их исследованиям главной составляющей дрожжей, на которых вспучивало путинский рейтинг, была именно война. Удачно преподнесенная общественному мнению.

<…>

Я всегда знала, что в журналистике — точно так же, как в жизни: если нельзя, но очень хочется, то можно.

В декабре 1999 года шеф-редактор «Коммерсанта» попросил меня сделать нечто абсолютно невозможное: попасть в Кремль в ночь подсчета итогов думских выборов:

— Вон, Лужков с Примаковым кричат, что Кремль будет фальсифицировать выборы в пользу «Единства». Вот ты и пойди посмотреть, как Кремль это будет делать!

Я прекрасно понимала, что никто никогда ни при каких обстоятельствах и ни за что в Кремль ни одного журналиста в ночь выборов не пустит. Они ж там все-таки еще не совсем больные на голову.

Пришлось уповать только на мой вышеуказанный журналистский принцип: очень хочется — значит, можно.

«Елки-палки, зря я, что ли, столько лет протусовалась в администрации?!» — подумала я и решила на практике применить те уроки византийских интриг, которые мне столько раз преподавали кремлевские профессионалы.

Вон, Лужков с Примаковым кричат, что Кремль будет фальсифицировать выборы в пользу «Единства». Вот ты и пойди посмотреть, как Кремль это будет делать!

Пришлось провернуть хитрую многоходовку. Первым делом нужно было заманить к себе в редакцию главу кремлевской администрации Александра Волошина. Для этого сначала пришлось долго убеждать Волошина в том, что ему срочно необходимо встретиться с руководством нашей газеты. А уже потом, когда я получила волошинское согласие, — уговаривать руководство газеты, что встреча с Волошиным им нужна позарез.

В результате в назначенный день все ведущие журналисты «Коммерсанта» собрались в предвкушении встречи с кремлевским барбудо в нашей каминной комнате для летучек. Я судорожно дописывала какую-то статью в завтрашний номер. Мобила разрывалась: то Волошин извинялся, что задерживается из-за пробок на дороге («Как, разве вы не на танке едете?» — на автомате переспрашивала я), то гендиректор «Коммерсанта» Леня Милославский просил меня спуститься и встретить Волошина на крыльце.

— Да?! Может, мне еще, как Ярославне, взять беленький платочек и помахать ему с крыльца? — возмущалась я.

— Ну знаешь, тебя он хотя бы в лицо знает, — растерянно оправдывался Милославский. — А я ему что скажу? «Здрасьте, я Леня…?!»

В результате Волошина пришлось встречать все-таки мне.

Милославский, которого я торжественно представила Стальевичу, успел язвительно шепнуть мне на ухо:

— Ну, блин, Ленка, у тебя и друзья…

Встреча прошла душевно: мой друг открещивался от Березовского, обещал замочить НТВ и в довершение предлагал напрямую из Кремля цензурировать тексты журналистки Трегубовой. В общем, шутил в своем обычном стиле.

В момент всеобщего веселья я молниеносно воспользовалась ситуацией и ввернула:

— Да, кстати, Александр Стальевич, тут вот главный редактор командирует меня писать репортаж о том, как девятнадцатого декабря вы в Кремле будете подтасовывать результаты выборов. Организуйте мне там, пожалуйста, доступ во все ваши секретные службы!

Волошин захихикал. Главный редактор — тоже. Все 25 присутствовавших журналистов захохотали. И Волошин вдруг понял, что теперь уже ему не отвертеться.

— Ну ладно, приходи, я не против…

Так Кремль был побежден его же собственным оружием.

Я все-таки до последнего сомневалась, сдержит ли Волошин слово. Тем не менее в день выборов, в воскресенье, я на всякий случай решила как следует выспаться впрок — вдруг придется работать всю ночь. В 4 часа дня меня разбудил телефонный звонок: это был не Стальевич, а моя бабушка, которую я, по нашей с ней традиции, должна была вести голосовать на избирательный участок у Триумфальной арки на Кутузовском.

— Пока ты дрыхла, я уже сама сходила и проголосовала! — гордо заявила она.

— За кого же это, интересно?

— Как это за кого?! Я — за молодых! — смешным, нарочито старушечьим голосом отрапортовала бабушка.

Я знала, что под молодыми у нее имеется в виду «Союз правых сил».

— Все равно твои молодые никуда не пройдут! — сонно пробубнила я.

Тут трубку у бабушки перехватил мой старший брат Григорий, который голосовать принципиально никогда в жизни не ходит да и вообще уже несколько лет из своей башни из слоновой кости — ни ногой. Даже новостей по телевизору не смотрит — из брезгливости.

Но тут он неожиданно бодрым голосом потребовал:

— Сестра, вставай! Представляешь, тут действительно какая-то чушь творится: там эти Чубайс с Немцовым, похоже, правда проходят в Думу. На первом месте — «Единство», а Лужков с Примаковым со своим «Отечеством» — вообще в заднице!

— А откуда ТЫ все это знаешь?! — изумилась я. — Еще же не кончилось голосование!

— Да тут все радиостанции только об этом и говорят! Даже соседка наша прибегала рассказывать! Там в интернете этот… как его, Павловский, что ли, вывесил результаты exit polls — опросов избирателей на выходе с избирательных участков…

Чтоб мой рафинированный, аполитичный брат да вдруг не побрезговал узнать, что такое exit polls! Я была просто потрясена таким невероятным примером эффективности кремлевских избирательных технологий.

Моментально вскочив с постели, я помчалась… голосовать. За молодых, как велела бабушка. По дороге я вдруг начала хохотать сама же над собой: я ведь тоже стала жертвой Павловского! Ведь если бы я была уверена, что правые опять всё профукали и не попадают в Думу, я бы, разумеется, не стала тратить свой выходной на голосование!

В журнале-то «Власть» я, конечно, абсолютно точно спрогнозировала неделей раньше такой расклад голосов. Но одно дело — прогнозы в статье, а другое дело — тратить личное воскресенье на аутсайдеров.

Едва я успела, справив гражданский долг, отойти от урны, позвонила секретарша Волошина:

— Лена, Александр Стальевич ждет вас часам к восьми вечера. Сможете подъехать?

В Кремле было пусто, как после ядерной войны.

Поднявшись в кабинет Волошина, я застала его там ОДНОГО. И даже в приемной никто не ждал. Картина — нереальная.

Он усадил меня в кресло за журнальным столиком, а сам направился к письменному столу:

— Подождешь минутку? Мне надо с Путиным поговорить…

Когда секретарша соединила его по телефону с Путиным, Волошин безо всякого пиетета, а наоборот, тоном старшего товарища произнес в трубку:

— Володь, слушай, мы тут все договорились к одиннадцати часам вечера подъехать в штаб «Единства». Ты тоже подъезжай, ладно? Нужно ребят поздравить. Ага, ну пока…

Я напомнила Волошину, что он обязан отвести меня туда, где подтасовывают результаты, — в так называемый Ситуационный центр президента, организованный ФАПСИ.

— Да ничего там интересного нет, — засмеялся Волошин. — Они даже мне вон старье какое-то подсовывают, посмотри!

Я взглянула на сводки на столе у Волошина и убедилась, что он действительно знал не больше, чем к тому моменту, стараниями Глеба Павловского, знала уже вся Москва.

— Ну ладно-ладно, любопытная Варвара, пойдем, я отведу тебя в Центр…

И Волошин проводил меня на первый этаж, в строго охраняемую зону, куда стекалась вся информация по выборам.

Меня ожидало горькое разочарование. Центр представлял из себя просто большую комнату с парой мониторов, где выводились те же данные, что и в Центризбиркоме, и третьим монитором, вообще включенным на канал НТВ. Вот и все государственные тайны…

— В принципе, мы могли получать данные о результатах голосования напрямую, минуя Центризбирком, потому что электронная система подсчета голосов ГАС «Выборы» работает как раз по нашим каналам, — откровенно признался мне глава ФАПСИ Владимир Матюхин, спокойно глушивший коньяк в отдельной комнатке ситуационного центра. — Но у них там все время почему-то какой-то файл не проходит…

Короче, ФАПСИ не оправдало в моих глазах своей репутации суперосведомленного ведомства. Работа у подчиненных господина Матюхина шла из рук вон плохо: если им и удавалось вывести на мониторы какие-то собственные цифры, то они все равно опережали официальные ЦИКовские данные всего лишь минут на 10–15.

Впрочем, Кремлю суетиться уже было нечего — мочилово конкурентов и без того благополучно завершилось.

Когда после полуночи в Кремль на совещание к Волошину начала съезжаться вся кремлевская тусовка, ко мне подскочил ликующий Юмашев:

— Вот, Лена, смотрите, как мы работаем!

Валя вытащил из кармана свой пейджер и гордо показал мне сообщение, датированное 9.51 утра воскресенья: «Это очень похоже на победу. Перезвони. Глеб».

Таким, как в ту ночь, я Волошина никогда, ни до, ни после, не видела.

В том, что отправителем был тот же самый Глеб, который в тот день разнес весть о победе «Единства» по всей стране еще до закрытия участков, сомнений быть не могло. Павловский стал безусловным героем дня. Победная истерия, которой политтехнолог умудрился за несколько часов инфицировать, как вирусом, через интернет всю страну, наверняка добавила по нескольку очков и «Единству», и СПС. Публикация результатов опросов в день выборов по тогдашнему закону была запрещена. Но судить победителей было уже просто некому. Да и незачем. Фарш невозможно провернуть назад.

В отличие от своего будущего супруга Татьяна Дьяченко старалась держаться невозмутимо, как будто она никогда и не сомневалась в таких результатах выборов, как будто еще 5 месяцев назад у «Единства» не было катастрофических 3 %.

— Что вы, Лена, о каких неожиданностях можно говорить: у нас все было с самого начала абсолютно просчитано…

Юмашева же, наоборот, на моих глазах все больше захлестывала эйфория, граничившая уже с истерикой. На кону ведь действительно стоял вопрос о жизни и смерти ельцинского окружения, и в отличие от меня, журналистки, для Вали эти слова имели не образное, а самое что ни на есть буквальное значение.

В том, что Лужков с Примаковым, придя к власти, не замедлили бы расправиться с ельцинской Семьей, не сомневался тогда никто из заинтересованных лиц.

И именно в минуту победной эйфории после пережитого недавно животного страха за собственную шкуру Валентин Борисович Юмашев и раскрылся лучше всего. Будущий ельцинский зять скакал как мячик перед монитором, не переставая потирал ручки, неестественно хихикал и корчил издевательские гримасы монитору, на котором выступали Лужков с Примаковым.

Словом, бывали в моей жизни эстетические переживания и получше.

В какой-то момент Юмашев совсем уже сорвался и затеял визгливую перепалку со своими виртуальными врагами на телеэкране:

— Что же вы нам всё про коммунистов да про коммунистов говорите?! Вы бы нам про свои результаты рассказали!!!

— Валь, интересно, а что бы вы сейчас сами на месте Лужкова говорили? — не удержалась я.

— А я бы на его месте вообще застрелился. Причем еще до выборов! — не задумываясь ответил Юмашев.

<…>

Таким, как в ту ночь, я Волошина никогда, ни до, ни после, не видела. Чаще всего, общаясь с журналистами, он выглядел невероятно зажатым, с тихим, как бы неуверенным, слегка заикающимся голосом, с застенчивым хихиканьем и затуманенным взглядом аллигатора, медитирующего перед броском на новую жертву.

Но когда Стальевич вернулся в Кремль, объехав вместе с Путиным предвыборные штабы «Единства» и СПС с парадом победы, я просто не поверила своим глазам. Это был абсолютно другой человек. У него пунцовым румянцем горели щеки, сияли глаза, и, хотя улыбка на его лице была все-таки, как обычно, застенчивой, он выглядел абсолютно счастливым и каким-то необычайно расслабленным.

— Путин потом поехал еще и к коммунистам в штаб… — выдохнул он, закуривая. — Сотрудничать же в Думе с ними надо как-то будет…

— А что ж вы с ним не поехали? — поинтересовалась я.

— Устал…

Я в первый и последний раз в жизни услышала от этого абсолютно железного человека жалобу на усталость, да и вообще впервые обнаружила у него хоть какие-то человеческие эмоции.

Но мало того: в первый и последний раз я почувствовала от Волошина легкий и приятный запах спиртного — я поняла, что в штабах ему пришлось вместе с Путиным наотмечаться с рядовыми соратниками.

Фотография на обложке:
Владимир Путин и Александр Волошин — глава администрации Президента РФ, 1999 год
Владимир Мусаэльян / ТАСС