Book

«Впереди всех их ждала катастрофа»: битва за «Связьинвест» и ее последствия

ОУ публикует (с сокращениями) главу «Война банкиров» из книги американского журналиста, главы московского бюро газеты Washington Post в 1995–2001 годах Дэвида Хоффмана «Олигархи». На основе многочисленных интервью с главными действующими лицами автор во всех подробностях восстанавливает ключевой сюжет в российской политико-экономической жизни второй половины 1990-х — аукцион по продаже компании «Связьинвест» 25 июля 1997 года и борьбу олигархических группировок вокруг него.

<…>

Чубайс решил, что должен положить конец кровосмесительной связи между богатством и властью, связи, для укрепления которой он сделал так много. Возможно, в 1995 году схема «займы в обмен на акции» была необходима, чтобы продать заводы молодым менеджерам, обмануть «красных директоров» и получить деньги для бюджета. Тогда это было оправданно. Возможно, это было необходимо в 1996 году, чтобы переизбрать Ельцина и победить Зюганова. Тогда сделка тоже была оправданна. Но в начале 1997 года Чубайс был обеспокоен слиянием богатства и власти. Чубайс никогда не осуждал «бандитский капитализм», потому что фактически это был его капитализм; он как никто другой разрабатывал, опекал и защищал его. Он восхищался некоторыми из магнатов, считая их современными капиталистами. Тем не менее он решил, что правила должны быть изменены; он не мог больше раздавать богатства, как это делалось раньше. Чубайс рассказывал, как во время визита в Лондон они с Немцовым спросили премьер-министра Тони Блэра: «Что вы предпочитаете, коммунизм или бандитский капитализм?» По словам Чубайса, Блэр подумал минуту и ответил: «Бандитский капитализм лучше». «Абсолютно правильно, — согласился Чубайс. — Но затем возникает вопрос: бандитский капитализм или нормальный капитализм? Когда эта дилемма возникнет, ее нужно будет решить».

Чубайс кипел от возмущения, слыша высказывания Бориса Березовского о том, что бизнесмены будут управлять страной как совет директоров. Когда Чубайс согласился на такое положение вещей, он думал прежде всего о выборах 1996 года и, конечно же, совсем не предполагал, в отличие от Березовского, что так теперь будет всегда. Чубайс объяснял мне, что до 1996 года он был полностью поглощен противостоянием с коммунистами. «Не было ничего важнее победы над ними, — сказал он. — Ради достижения этой цели мы могли пожертвовать многим». Однако после переизбрания Ельцина его позиция изменилась. Он не хотел становиться орудием в руках Березовского и посчитал, что не будет более подходящего момента получить свободу, чем самое начало второго президентского срока Ельцина. «Ельцин опять был президентом, но все-таки это был новый президент, — рассказывал он. — Это был Ельцин, избранный на новый срок, и не начни мы новую жизнь с новым президентом, сделать позже это было бы совершенно невозможно».

Чубайс часто прибегал к своей любимой тактике достижения цели. Он настойчиво добивался чего-то, потом шел на компромисс, а потом возвращался назад, чтобы исправить допущенные ранее ошибки. Например, он сделал огромную уступку в ходе массовой приватизации, позволив «красным директорам» сохранить контроль над своими заводами. Затем он компенсировал это тем, что передал собственность магнатам по схеме «акции в обмен на займы». Теперь он поставил перед собой задачу устранить допущенные при этом ошибки. Одной из таких ошибок были жульнические аукционы. Теперь он счел, что время таких аукционов кончилось. Независимо от того, что было в прошлом, рынок должен сам выбрать победителей и проигравших. По словам Ельцина, Чубайс решил, что пришло время показать олигархам, кто тут главный. «Надо однажды обломать им зубы! — сказал Чубайс. — Иначе ничего не сможем добиться, если этого не сделаем».

В конце 1996 или в начале 1997 года Чубайс сказал Владимиру Гусинскому об изменении своих взглядов. Гусинский готовился к следующей большой волне приватизации. На кону стояла крупная телекоммуникационная компания, которую очень хотел получить Гусинский. «Вы должны иметь в виду, — сказал ему Чубайс, — что это будет аукцион и победит на нем тот, кто заплатит больше всех». Чубайс был необычно настойчив. «Вы понимаете, Владимир Александрович?» — спросил Чубайс Гусинского.

«Конечно-конечно, — ответил, по словам Чубайса, Гусинский. — Я прекрасно это понимаю».

На самом деле Гусинский и Березовский не понимали. Они слышали то, что сказал Чубайс, но не приняли его слова всерьез. Они были уверены, что правила игры нельзя поменять одним взмахом руки. Они думали, что это всего лишь риторика, как лозунги Немцова о «бандитском капитализме». Действительно ли Чубайс менял правила игры, или всего лишь искал новое название для старой игры? Намеком на то, что все осталось по-прежнему, послужило назначение Гусинского советником по организации продажи телефонной компании. В прошлом эта роль отводилась для заранее выбранного победителя. Гусинский и Березовский просто предположили, что олигархи продолжат делить страну между собой, а Чубайс окажется в роли прислуги.

Впереди всех их ждала катастрофа. Хотя магнаты сказали Немцову, что им надоели мелкие грязные войны российского капитализма, они погрузились в самую ожесточенную междоусобицу десятилетия.

<…>

Чтобы приватизировать систему телефонной связи, российское правительство создало новую холдинговую компанию, «Связьинвест». Принцип был тот же, что и в случае с нефтью: государство создало из воздуха холдинговую компанию, передало под ее контроль ценные государственные предприятия, завернуло в красивую обертку и продало. Новая холдинговая компания получила контрольные пакеты акций восьмидесяти восьми региональных телефонных компаний России с 22 миллионами телефонных линий. «Связьинвест» имела большие перспективы, но и проблемы тоже. Владелец должен был получить контроль над десятками независимых телефонных компаний и разобраться в путанице тарифов, старой техники и политических течений. Для того чтобы справиться со «Связьинвестом», даже компании с опытом работы в сфере телефонной связи могли потребоваться годы и серьезные инвестиции. Кроме того, систему телефонной связи охранял молчаливый сторожевой пес: военные и спецслужбы рассматривали телефонные линии как сферу своего влияния. Когда КГБ СССР разделили на части, несколько управлений — Восьмое, занимавшееся шифрованной связью, и Шестнадцатое, также занимавшееся шифрованной связью и электронным наблюдением, — были объединены в новую самостоятельную службу безопасности, Федеральное агентство правительственной связи и информации, подчинявшееся непосредственно президенту России. Военные также были очень заинтересованы в системе телефонной связи, которую использовали для обмена информацией.

В 1995 году российское правительство не сумело продать 25 процентов акций «Связьинвеста». Итальянская государственная телефонная компания «Стет» предложила 640 миллионов долларов за пакет акций и пообещала вложить 754 миллиона долларов в течение двух лет. Но сделка не состоялась. Официальной причиной послужило то, что итальянцы в последний момент выдвинули некоторые финансовые требования, но истинной причиной были возражения военных и служб безопасности против того, чтобы иностранцы стали собственниками системы телефонной связи России.

«Странно, что люди говорят о семи банкирах, управляющих страной, — они ненавидят друг друга. У них разные интересы. Когда они сидят вместе за одним столом, напряженность даже в воздухе чувствуется».

После выборов 1996 года Гусинский поставил перед собой задачу приобрести «Связьинвест». Он пошел к Альфреду Коху, председателю Государственного комитета по управлению госимуществом, — ставленнику Чубайса. Гусинский хотел предпринять еще одну попытку приватизировать «Связьинвест». Он предложил сделать «Связьинвест» более сильной компанией, объединив ее с «Ростелекомом», российским провайдером междугородней телефонной связи. Гусинский сказал Коху, что попытается убедить генералов и спецслужбы одобрить продажу. Гусинский рассказывал мне, что Кох позволил ему попробовать, полагая, вероятно, что военные никогда не согласятся на это. Естественно, Гусинский знал также, что если он организует приватизацию как предпродажный «консультант», то будет иметь лучшие шансы на приобретение компании. Это были правила игры, которые установили олигархи. Владимир Потанин организовал приватизацию «Норильского никеля» и победил, Михаил Ходорковский организовал приватизацию ЮКОСа и победил. Почему он не может сделать то же самое?

Гусинский вкладывал в эту сделку небольшую сумму. Он привел иностранного стратегического инвестора —, крупную испанскую телефонную компанию «Телефоника СА», инвестиционный банк «Креди Суисс Ферст Бостон» и «Группу Альфа» Михаила Фридмана. Одним из крупных частных инвесторов в группе Гусинского был израильский финансист и алмазный магнат Бенни Стейнмец. Гусинский взял на себя политическую сторону сделки, роль влиятельного руководителя консорциума инвесторов. Если бы они выиграли аукцион по «Связьинвесту», повседневной работой по управлению компанией занималась бы «Телефоника».

Гусинский старательно выполнял свою задачу. Он пил водку с генералами и мягко убеждал их, что испанская телефонная компания не угрожает их привилегиям. Не лишним было и то, что в команду Гусинского входил бывший генерал КГБ Филипп Бобков. Вскоре российские военные и спецслужбы сняли свои возражения.

По-настоящему Гусинского беспокоили даже не военные, а другие олигархи. Все время не давала ему покоя мысль о Потанине. На начальном этапе подготовки Гусинский просил Чубайса не допускать быстро растущий «ОНЭКСИМ-банк» Потанина к участию в аукционе по телефонной компании, поскольку в то время Потанин был первым заместителем премьер-министра. Чубайс согласился, направился к Потанину и попросил его не принимать участие в аукционе. Потанин пообещал, но, как только 17 марта вышел из состава правительства, передумал. Он захотел участвовать в аукционе и сказал, что его обещание было действительно лишь до тех пор, пока он оставался членом правительства.

Атмосфера среди олигархов стала напряженной. «Странно, что люди говорят о семи банкирах, управляющих страной, — сказал мне в то время Малашенко, — они ненавидят друг друга. У них разные интересы. Когда они сидят вместе за одним столом, напряженность даже в воздухе чувствуется».

Деньги Потанина заставляли Гусинского нервничать. Он полагал, что мог бы конкурировать в борьбе за «Связьинвест» с рациональными иностранными инвесторами, которые трезво оценивали компанию с учетом ее активов и потенциальной стоимости телефонных линий. Но он боялся, что соперничать с Потаниным, в распоряжении которого находились огромные денежные средства, было бессмысленно. Он знал, что одним из вкладчиков банка Потанина была Федеральная таможенная служба, имевшая на своем счету более миллиарда долларов. Кроме того, Гусинский был уверен, что произошла утечка информации и Потанин получил всю документацию, относящуюся к сделке по продаже «Связьинвеста». Эта документация давала Потанину большое преимущество.

Гусинский и Фридман организовали еще одну конфиденциальную встречу с Чубайсом. По словам Гусинского, они сказали Чубайсу, что Кох, руководивший приватизацией, получал деньги от Потанина. Чубайс вступился за своего человека, уверяя их в честности Коха. Возникшее разногласие стало первым предвестием грядущего скандала.

Беспокойство Гусинского относительно Потанина было вполне обоснованным. Он не только сам располагал огромными денежными средствами, но и имел доступ к еще более значительным суммам через Бориса Йордана, энергичного молодого финансиста и брокера, хорошо заработавшего на ваучерах и участвовавшего в разработке схемы «займы в обмен на акции». Йордан привлек к участию в сделке по приобретению Потаниным «Связьинвеста» суперфинансиста и филантропа Джорджа Сороса. Сам Потанин встретился с Соросом гораздо позже; сделка по «Связьинвесту» стала результатом усилий Йордана. «Я заинтересовал его сделкой, — рассказывал Йордан о Соросе. — Но мне известно, кто заинтересовал его Россией, — это был Немцов».

<…>

В июне 1997 года я завтракал с Соросом в Москве в гостинице «Метрополь» и был потрясен его анализом российской экономики. Сорос заработал миллиарды долларов, принимая правильные решения в нужное время. «Россия, — сказал он, — перешла от крайностей советской системы к крайностям стихийного капитализма или, вернее, грабительского капитализма». Олигархи? «Они очень грубые и очень алчные».

Однако назначение Немцова вселило в Сороса надежду. Молодой реформатор убедил Сороса, что настало время инвестиций в Россию. «Я вижу путь, по которому можно перейти от грабительского капитализма к настоящему капитализму», — сказал Сорос. Хотя в то время я не знал об этом, через несколько дней после нашего совместного завтрака Сорос лично протянул руку помощи испытывавшему нехватку наличных денег российскому правительству. Чубайс и Немцов обещали до 1 июля выплатить задолженность по зарплате государственным служащим, но денег на это не было. Кох позвонил Йордану и сказал, что правительство отчаянно нуждается в деньгах. Йордан позвонил в Нью-Йорк Соросу, но в его офисе сказали, что он находится в Москве в «Метрополе». Йордан приехал в гостиницу и уговорил Сороса предоставить краткосрочный кредит в размере нескольких сотен миллионов долларов между 25 июня и 3 июля, до получения Россией доходов от продажи еврооблигаций. За завтраком я не узнал еще об одном секрете: Сорос решил вложить крупную сумму в сделку одного из «баронов-разбойников», которых он осуждал, выделив 980 миллионов долларов на приобретение Потаниным «Связьинвеста». Благодаря буму на фондовом рынке любая инвестиция представлялась беспроигрышным делом. Позже Сорос рассказал, что общая сумма его инвестиций в Россию составила 2,5 миллиарда долларов, что сделало его в то время крупнейшим западным портфельным инвестором в России. Он тоже гнался за «черным золотом».

Инвестиционный консорциум, созданный Потаниным для приобретения «Связьинвеста», представлял собой типичную офшорную сеть подставных компаний. Цепочка сделок начиналась с компании «Бидко», офис которой находился на Кипре, шла через компанию «Инвестко» на Британских Виргинских островах, служившей прикрытием для другой компании — «Связь-Финанс Лтд.», к еще одной компании — «ИФСИ (Кипр) Лтд.», тоже находившейся на Кипре. В сделках участвовала также кипрская компания «Мастком Лтд.». Экономика России переживала подъем, но, когда речь шла о больших деньгах, инвесторы по-прежнему хотели оставаться в относительной безопасности офшорных зон.

Потанин утверждал, что покупка «Связьинвеста» была «стратегической инвестицией», но его приготовления свидетельствовали о другом. Потанин был дельцом. Он вкладывал лишь около 200 миллионов долларов собственных денег. Еще 200 миллионов долларов вложил Йордан через группу «Ренессанс». Остальное было получено от внешних инвесторов, включая Сороса. В конечном итоге Потанин рассчитывал быстро перепродать компанию тому, кто сможет заплатить за нее в два раза большую сумму. «Это была попытка получить что-то задаром, — сказал мне позже один из инвесторов Потанина. — Израсходовав 1,5 миллиарда долларов, он мог через год продать его за 5 миллиардов долларов». В условиях бума, царившего тем летом, в этом не было ничего необычного.

Потанин, как и Гусинский, делал ставку на свое влияние как члена клуба олигархов. Документы, которые он передал инвесторам, показывают: его отчаянный план игры мог привести к успеху только при использовании его собственной пробивной силы. По приобретении первых 25 процентов «Связьинвеста» он обещал просочиться в руководство компании и взять под свой контроль продажу следующих 24 процентов, которые выставлялись на торги в течение следующих девяти месяцев. Потанин говорил своим инвесторам, что сможет назначать менеджеров, получит доступ к бухгалтерской документации компании и организует продажу следующего пакета акций «Связьинвеста» стратегическому инвестору. По его расчетам, это должно было повысить стоимость его собственного пакета акций. Все зависело от способности Потанина быстро проникнуть в компанию. «У нас никогда не было намерения приобрести второй пакет, — сказал мне Йордан. — Мы все время планировали продать второй пакет стратегическому инвестору, что повысило бы стоимость нашего пакета. Честно говоря, — добавил он, — Джордж Сорос никогда не был долгосрочным инвестором. Ничто не задерживалось у него дольше чем на неделю! Он торговец. Джордж Сорос собирался перепродать акции стратегическому инвестору сразу после заключения сделки». Потанин, конечно, хотел бы сделать то же самое. Потанин обещал владеть акциями в течение двух лет, но я думаю, он с удовольствием продал бы их раньше.

Гусинский также стремился сорвать куш на продаже «Связьинвеста». Как вспоминал один из моих друзей, за несколько дней до аукциона Гусинский открыто говорил о миллиарде долларов, который он заработает на сделке. Гусинский отличался от Потанина тем, что привлек к участию в сделке компанию «Телефоника», имевшую большой опыт и намеревавшуюся заниматься развитием телекоммуникаций в России, в то время как Потанин рассчитывал на выигрыш, словно в казино.

В настоящем соревновании победителя не выбирают до начала гонки. Но в условиях примитивного российского капитализма 1990-х победитель обычно определялся участниками заранее. Аукцион по «Связьинвесту» был назначен на 25 июля. В Кремле нервничали из-за углублявшейся напряженности в отношениях между олигархами. Ельцин направил Юмашева, сменившего Чубайса на посту главы администрации президента, чтобы тот предложил магнатам решить проблему «мирно, без войны компроматов, не подкладывая бомбы под правительство». Удивительно, но даже человек Ельцина не предложил справедливой конкуренции. Вместо этого в качестве «последнего средства» было предложено, чтобы обе стороны поделили добычу между собой поровну. Это был чрезвычайно яркий пример, показывающий, насколько олигархический капитализм укрепил свои позиции в 1997 году. Сам президент хотел, чтобы ребята тихо поделили добычу. Они отказались.

Для того чтобы аукцион считался законным, в соответствии с российским законодательством требовалось участие как минимум двух претендентов, но и в этом случае результаты многих аукционов были предопределены. Победитель определялся заранее, и в роли второго претендента выступала подставная корпорация. К этой уловке часто прибегали в ходе проведения залоговых аукционов. Часто второй серьезный претендент сознательно отказывался от участия за определенную сумму. Гусинский вспоминал, что был момент, когда Потанин пришел в его офис и предложил ему несколько сотен миллионов долларов, чтобы он отказался от участия в аукционе. Потанин пообещал, что, победив на аукционе, пригласит Гусинского управлять компанией. «Мы наймем вас, все-таки вы единственный человек, который разбирается в этом», — сказал ему Потанин, по словам самого Гусинского.

Гусинский неоднократно отказывался сотрудничать с Потаниным. Он хотел вывести Потанина из игры. Это была его сделка! По мере приближения срока позиции обеих сторон становились всё жестче. Ни один не хотел уступать. Они были связаны с иностранными инвесторами. «Если вы будете участвовать, — предупредил Гусинский Потанина, — то все, что мне известно о вашем участии в залоговых аукционах, о ваших сделках и связях, станет достоянием гласности!» Это была одна из многочисленных угроз, из-за которых Гусинский нажил себе немало врагов.

Потанин не хотел отступать. Он предложил обратиться к Чубайсу. Чубайс был для них третейским судьей, в справедливость которого все верили. Гусинский согласился. Потанин говорил мне, что олигархам было хорошо известно о намерении Чубайса ввести на аукционе по «Связьинвесту» «новые правила игры». «Но по различным причинам мы не были уверены, что он говорил всерьез», — признавался Потанин.

«Не диктуйте условия государству», — лаконично ответил Чубайс.

Они согласились также пригласить на встречу с Чубайсом Березовского, занимавшего тогда должность заместителя секретаря Совета безопасности. Теоретически Березовский на время работы в правительстве должен был забыть об интересах бизнеса, но он активно отстаивал политические и финансовые интересы олигархов и свои собственные. В июне Березовский предпринял неудачную попытку заручиться поддержкой Сороса, чтобы занять пост председателя правления газовой монополии «Газпром». Березовский возил Сороса в Сочи на встречу с Черномырдиным, прежним председателем правления «Газпрома», а потом обедал с ним в клубе «ЛогоВАЗа». Сорос описывал позже, как разозлился Березовский на то, что Сорос проинформировал Немцова, резко критиковавшего «Газпром», о попытках Березовского завладеть компанией. «Только через мой труп», — поклялся Немцов. Сделка не состоялась.

Березовский стал тренером команды магнатов, постоянно изучал ее игроков и руководил ими. «Березовскому нужно везде быть первым, — сказал мне позже Гусинский. — Он должен быть шафером на каждой свадьбе, могильщиком на каждых похоронах. Если где-то что-то происходит без Березовского, его это очень беспокоит». Официально Березовский не принимал никакого участия в сделке Гусинского, но спросил, сможет ли он стать партнером в том случае, если «Связьинвест» достанется ему. «Мы обсудим это позже», — сказал Гусинский.

23 июля 1997 года Гусинский, Потанин и Березовский тайно вылетели на частном самолете Гусинского из Москвы в Ниццу, а затем в Сен-Тропез. На катере они добрались до расположенного на берегу моря особняка приятеля Чубайса, в котором тот проводил свой отпуск. Расположившись в красивом саду в непринужденной обстановке, они в течение шести часов повторяли Чубайсу свои доводы. «Они приехали с тем же вопросом», — вспоминал Чубайс. Всерьез ли он относится к новым правилам игры? По словам Чубайса, магнаты предложили сделку. Они разделят богатства, подлежавшие приватизации, между собой. В соответствии с их планом Гусинский, поскольку он уже все подготовил, приобретет на аукционе «Связьинвест». Следующая крупная компания, которая будет выставлена на аукцион, РАО ЕЭС, достанется Потанину. По словам Чубайса, у них были проработаны все детали: акции, объемы, условия. «Мы пришли к соглашению, — сказали они, обращаясь к Чубайсу. — А ты согласен?»

«Нет! — сказал Чубайс. — Я не согласен. Ребята, будет аукцион!»

«Он уперся, — вспоминал Гусинский. — Он сказал: „Мы приняли решение, что победит тот, кто больше заплатит“».

Как рассказывал Чубайс, магнаты возражали против стартовой цены 1,2 миллиарда долларов, установленной правительством за «Связьинвест». «Мы не будем прыгать через вашу веревочку» — запомнилось Чубайсу высказывание одного из них.

«Я сказал им, — продолжал Чубайс: — дорогие друзья, то, что вы называете прыжками через веревочку, называется конкуренцией. Так решаются вопросы везде, и так они будут решаться здесь. Тот, кто не заплатит, ничего не получит. Тот, кто заплатит на рубль больше, станет победителем».

По воспоминаниям Березовского, он упрекнул Чубайса в слишком быстрой смене правил. «В конечном итоге все хотят добиться нормальной конкуренции, но нельзя изменить ситуацию за один день!» — сказал ему Березовский.

«Не диктуйте условия государству», — лаконично ответил Чубайс.

Чубайса рассердило то, как Березовский и другие пытались заставить его согласиться на их хитрые инсайдерские сделки. Вспомнив о заявлении, сделанном Березовским в газете «Файнэншл таймс» о группе семи, контролирующей половину российской экономики, Чубайс вспыхнул от гнева. За кого они себя принимают? «Что значит отдать этот аукцион Гусинскому и Березовскому, а следующий — Потанину?» — спросил он. Позже он сказал мне, что подумал про себя: «Это значит, что они наняли меня. Наняли и говорят: это пойдет сюда, а это пойдет туда». Чубайс уперся. Ни за что! Он не будет их марионеткой.

Разговор не клеился. Гусинский выпалил, что поднимет шум, если Потанин примет участие в аукционе. «Обещаю устроить скандал», — предупредил он Чубайса. Он напомнил Чубайсу, что в последние месяцы «молодые реформаторы» получали положительную оценку в его средствах массовой информации. «Мы говорили, что эти люди приносят пользу России. Мы никогда не писали о них плохо. Мы всегда поддерживали их. Это было нашей редакционной политикой», — сказал Гусинский. Но все это могло быстро измениться.

«Я знаю, что Кох играет на стороне Потанина! — сказал Гусинский Чубайсу во время того разговора во Франции. — И я докажу это». Он еще раз предупредил, что будет большой скандал, если Потанин не откажется от участия в аукционе.

Последнее предупреждение сделал Березовский. «Нельзя за один день сломать систему через колено, — сказал Березовский. — Вы разжигаете войну. Вы не хотите этого, но это случится».

Чубайс проводил рассерженных магнатов до ожидавшего их катера. Ему было ясно, к чему клонится дело. Он знал, на что способна эта тяжелая артиллерия, потому что всего год назад, в ходе предвыборной кампании, сам командовал ею. Телевизионные каналы, уничтожившие Коржакова, сделают теперь его своей мишенью. Его постараются опорочить, его телефоны начнут прослушивать, за его передвижениями будут следить, ежедневно швыряя ему в лицо новый компромат.

Настроение во время обратного полета в Москву было мрачным. Магнаты чувствовали приближение беды. Попытка договориться с Чубайсом закончилась неудачей. Что теперь? Гусинский вспоминал, что Потанин активно пытался найти компромисс. Начав в самолете и продолжив на трех последующих встречах, Потанин предлагал заранее договориться о цене и условиях сделки. По словам Потанина, они никогда не обсуждали конкретную цену. Чубайс утверждал, что со временем ему стало известно об обратном.

Первая встреча из этих трех состоялась у Березовского в клубе «ЛогоВАЗа». «На Потанина было оказано сильное давление, чтобы он отказался от участия в этом аукционе, — рассказывал Йордан, который присутствовал на встрече и должен был получить в результате сделки большие комиссионные. — Потанин чуть было не уступил давлению, но я сказал: „Владимир, слишком поздно. Я привлек в консорциум западных инвесторов, включая Джорджа Сороса, и они не согласятся с тем, чтобы вы вышли из игры из-за какого-то политического соглашения“».

«Потанин разрывает свои отношения с нами, — жаловался, по словам Йордана, Березовский. — Из-за него мы не сможем больше управлять страной так, как делали это в течение полутора лет. Своим поведением он все испортит. Были правила игры, но Потанин сказал: „Нет“». Следующая встреча состоялась в офисе Гусинского. Решение снова не было найдено: Гусинский хотел победить, а Потанин отказывался уступить.

Накануне аукциона Потанина постигла неудача. Один из его инвесторов, Кеннет Дарт, крупный производитель одноразовой посуды, вложивший деньги также в российские нефтяные компании, забрал свои 300 миллионов долларов из консорциума Потанина. Йордан закрыл брешь за счет средств собственной компании, а также «Дойче Морган Гренфелл».

Сделка сулила выгоду, и было известно, что десятки инвесторов ждали возможности вложить еще более крупные суммы, если бы Йордан нуждался в них.

Минимальная цена «Связьинвеста», установленная правительством, составляла 1,2 миллиарда долларов, но как полагали обе стороны, победить должен был тот, чье предложение превысит 1,5 миллиарда долларов. В последние дни перед аукционом встал вопрос: придется ли победителю повысить цену до 2 миллиардов долларов? Какая сумма будет достаточной для победы?

В день аукциона, 25 июля, примерно в 15:00, Потанин и Гусинский встретились с глазу на глаз в офисе Гусинского, расположенном в высотном здании мэрии. И в личном, и в политическом плане оба олигарха поставили на карту всё, включая репутацию. Во время этого последнего драматического поединка Гусинский был более эмоционален. Он не получил ни единого кирпича или гвоздя от государства, и теперь была его очередь. По словам Гусинского, Потанин сказал, что готов к поражению, и назвал сумму, до которой собирался дойти.

Потом Потанин отрицал, что называл сумму, находясь в офисе Гусинского. Он утверждал, что лишь посоветовал Гусинскому предложить высокую цену, если он действительно хочет победить. «Не расслабляйтесь», — посоветовал Потанин Гусинскому. Как сказал мне Чубайс, позже он узнал, что на последней встрече Гусинский и Потанин обсуждали, кто на какой цене готов остановиться.

Сразу после ухода Потанина, вспоминал Гусинский, в его кабинете собрались все партнеры. «Потанин назвал сумму, но, думаю, он обманывает, — сказал им Гусинский. — Тем не менее мне кажется, мы должны быть готовы заплатить больше». Он и Фридман, как рассказывал сам Гусинский, соглашались добавить к своему предложению еще по 100 миллионов долларов собственных денег, но тут они уперлись в непреодолимую преграду, обойти которую уже не успевали, — до аукциона оставалось слишком мало времени. По бюрократическим причинам для увеличения максимального предложения им требовалось согласие от своего партнера — испанской телефонной компании «Телефоника». А той, в свою очередь, было необходимо заручиться согласием правления, на что требовалось время. Гусинский оказался в ловушке.

Потанина и Гусинского мучили подозрения и сомнения. Они опасались шпионов и утечек информации. Знал ли Потанин, что Гусинский не может повысить цену из-за «Телефоники»? Знал ли Гусинский, что Потанин лишился 300 миллионов долларов Дарта? Не расценил ли Гусинский слухи о деньгах Дарта как уловку с целью побудить его к снижению своего предложения? У одного из главных инвесторов Гусинского перед самым аукционом украли портфель. Не оказались ли документы в руках конкурентов?

В последние часы перед началом аукциона сторона Потанина обдумывала размер своего предложения. Как и планировалось, организация Сороса и Йордан пришли к согласию в вопросе о предельной сумме. В сверкающем стеклянными стенами здании компании «Ренессанс-Капитал», возвышающемся над Москвой-рекой, ее исполнительный директор Леонид Рожецкин разложил на своем столе двадцать писем. Письма были одинаковыми, за исключением одной цифры — цены, предложенной Потаниным и Соросом. Смысл подготовки такого количества писем заключался в том, чтобы до последней минуты избежать утечки информации. По словам Рожецкина, он предварительно изучил цены, которые «Телефоника» заплатила за телефонные системы Латинской Америки: 2 и даже 3 тысячи долларов за линию. Несколько раз позвонив по телефону, он взял письмо с суммой в 1,87 миллиарда долларов, что равнялось 850 долларам за линию. Он вполне отдавал себе отчет, что риск проиграть велик, если учитывать опыт «Телефоники» в Латинской Америке. Но он утешал себя тем, что это Россия; «Телефоника» не имела опыта работы на этом рынке. Он положил письмо в стандартный конверт для писем и опустил его в карман пиджака. Затем вызвал водителя и поехал в Российский фонд федерального имущества.

Там он увидел, что Михаил Фридман привез предложение Гусинского в большом запечатанном конверте, внутрь которого были вложены два других конверта. Команда Гусинского запланировала проведение пресс-конференции и банкета, чтобы отметить уже предвкушаемую победу. [Сергей] Зверев, лоббист Гусинского, потом рассказывал мне, что заранее написал официальное сообщение для печати, в котором говорилось, что Гусинский победил и будет сотрудничать с Потаниным. Оно так и не было опубликовано.

Когда в 17:00 предложения о приобретении 25 процентов акций плюс одной акции «Связьинвеста» были открыты, оказалось, что Гусинский предложил 1,71 миллиарда долларов против 1,87 миллиарда долларов Потанина. Потанин одержал победу. Когда Рожецкин позвонил Йордану и сообщил ему новость, тот был у себя, одетый по-домашнему, и собирал чемодан, чтобы ехать в отпуск. «Я думал, что мы проиграли, — вспоминал Йордан. — У них был стратегический инвестор, и я не сомневался, что они предложат более 2 миллиардов долларов». Он позвонил Потанину и сообщил, что они победили. «Тот решил, что это шутка». Йордан надел костюм и поспешил в офис.

Поражение нанесло серьезный удар по престижу Гусинского, не говоря уже о его мечте стать титаном российских средств связи. В течение нескольких дней в Белом доме и Кремле проводились срочные встречи, чтобы предотвратить широкомасштабную войну между олигархами. На урегулирование кризиса была брошена целая команда: Дьяченко, Малашенко, Черномырдин, Чубайс и другие олигархи. Под угрозой был их закрытый, мощный клуб, их система, их опыт.

«Решение было простым, — вспоминал Чубайс. — Когда я вернулся из отпуска, мы провели четыре или пять ночей в непрерывных собеседованиях. Мы работали день и ночь. Основная идея [наших оппонентов] заключалась в том, чтобы отменить результаты аукциона, вернуть собственность и тогда все будет в порядке. Но, — добавил он, — это было невозможно». Чубайс считал, что новые правила сработали: продажа «Связьинвеста» принесла больше денег, чем любая другая продажа в современной российской истории. Чубайс был в восторге от того, что рынок заработал и победил тот, кто предложил самую высокую цену. Несмотря на угрозу войны между магнатами, он не собирался отменять результаты аукциона.

Возможно, в то время сами олигархи этого еще не понимали, но их сплоченный союз начал трещать по швам. Их ослепляла жадность и боль уязвленного тщеславия, они не слышали друг друга. Гусинский и Березовский не могли представить себе, что Чубайс, который когда-то был их союзником, всерьез говорит об изменении правил игры. Чубайс недооценил, насколько велико было нежелание Гусинского и Березовского играть по его новым правилам. Чубайс рассчитывал, что в конечном итоге, как и в случае с кампанией по переизбранию Ельцина, им придется согласиться, ибо не останется иного выбора. Он был неправ: два оскорбленных магната пришли в бешенство. Они были в ярости оттого, что победителем стал Потанин, который уже получил большую выгоду от схемы «займы в обмен на акции» и присваивал государственные деньги быстрее, чем кто-либо другой. Малашенко позже вспоминал, что Чубайс «начал перекачивать средства Потанину, чтобы тот стал выше всех». «Это как в баскетболе: нельзя играть в баскетбол против трехметрового парня. С моей точки зрения, именно этим занимались Чубайс и Кох, превращая Потанина в подобного монстра».

Статья во всех отношениях походила на возмущенное личное письмо Березовского, разъяренного тем, что Чубайс разрушил его уютный клуб олигархов, его операционную систему большого капитала.

Аукцион по «Связьинвесту» был проведен в Москве в пятницу во второй половине дня, когда все шоссе, ведущие за город, были забиты машинами горожан, устремившихся на дачи. С наступлением лета поток новостей сократился. В ближайшие выходные, когда большинство людей телевизор не смотрело, а Гусинский отчаянно пытался отменить результаты аукциона, Березовский открыл огонь из орудия самого большого калибра, используя самый мощный телевизионный канал России — ОРТ. Его доверенным лицом стал Сергей Доренко, красивый ведущий с точеными чертами лица, чрезвычайно серьезным, даже мрачным видом, глубоким проникновенным голосом и инстинктом убийцы в том, что касалось нагнетания страстей. Он познакомился с Березовским в 1994 году, когда тот только что пережил покушение со взрывом автомобиля, и со временем стал самым эффективным оружием Березовского на телевидении. В своих передачах Доренко не прибегал к тонкому анализу или туманным намекам между строк. Возможно, именно дерзкая, самоуверенная манера Доренко производила впечатление на зрителей, не знавших подробностей того, о чем он говорил, а таких людей были десятки миллионов. Злобные нападки Доренко звучали не в обычных программах новостей, а в специальной «аналитической» передаче, которая выходила в лучшее эфирное время и называлась «Программой Сергея Доренко». Вел ее он сам. Элита презирала Доренко: «Как дешево! Как грубо! Как самоуверенно!» Киселев, которым тоже восхищались не все, был тем не менее любимцем элиты, а Доренко владел умами масс.

В субботу, 26 июля, на следующий день после аукциона по «Связьинвесту», в истории российского капитализма произошел очередной поворот. До этого дня олигархи и реформаторы были союзниками, вместе противодействуя Геннадию Зюганову или «партии войны». Но когда в тот летний субботний вечер телевизионная передача Доренко вышла в эфир, клуб магнатов и реформаторов начал разваливаться. Олигархи и реформаторы стали бороться друг с другом, и это противоборство получило название «война банкиров». Развал клуба практически парализовал российскую политическую и экономическую элиту.

Итак, Березовский доверил провести первый залп Доренко. Его мишенью стал Потанин. В конце своей субботней программы Доренко обвинил Потанина в том, что он использовал при проведении аукциона по «Связьинвесту» сомнительные подставные компании, а «прибыль будет выкачивать в офшорную зону». Инвесторы, участвовавшие в сделке Потанина, продолжал Доренко, были «настоящими спекулянтами» в негативном, советском смысле этого слова, мелкими дельцами черного рынка, «людьми с дурной, сомнительной или запятнанной репутацией», которые «ни единой минуты своей жизни не занимались проблемами связи». Он обрушился на Йордана и Сороса, назвав филантропа «одним из самых известных спекулянтов на планете», и заявил, что их покровитель Кох «пишет правила проведения аукционов для своих друзей». Доренко упомянул в своей передаче и Немцова, сказав, что он был «активным, как таракан на стене». Через два дня в передаче на принадлежащей Гусинскому радиостанции «Эхо Москвы» Доренко подробнее остановился на этой метафоре. «Вы когда-нибудь видели, — говорил он, — как таракан, которого обрызгали специальным раствором, начинает бегать как сумасшедший?» Затем Доренко спросили, существовал ли заговор между правительством и Потаниным. «Я не говорил про заговор, но такое впечатление складывается», — ответил он.

Доренко зажег спичку, и вскоре в средствах массовой информации разгорелся большой пожар, как и обещали Гусинский с Березовским. В понедельник, 28 июля, в первый день после аукциона, когда вышли газеты, газета Гусинского «Сегодня» вынесла свой приговор в заголовке «Деньги пахли». В статье говорилось, что Потанин и Кох стали слишком близкими друзьями и что деньги Потанина имеют сомнительное происхождение. Молодые реформаторы немедленно заняли оборону, а рассерженный Немцов обрушил на проигравших олигархов, Гусинский и Березовского, свои излюбленные лозунги. «Им не нужны честные правила и демократический капитализм, — говорил он. — Им нужен бандитский капитализм!» Немцов ни разу не объяснил, что он подразумевает под «бандитским капитализмом», и газета «Сегодня» задала сам собой напрашивавшийся вопрос: «Кто был отцом всего этого? Может быть, Чубайс или Ельцин? Теперь выясняется, — невозмутимо продолжала газета, — что гарант российской демократии в течение длительного времени руководил усилиями, направленными на построение „гангстерского капитализма“». Возникал вопрос: если Россия стала гангстерским государством, не ее ли лидеры должны нести ответственность?

13 августа Кох, руководивший приватизацией, подал в отставку, заявив, что хочет уйти в частный бизнес. Первая реакция Кремля была сердечной, Ельцин поблагодарил Коха за его работу. До этого момента Гусинский не делал никаких публичных заявлений, поскольку пытался заставить Чубайса аннулировать сделку. Но к середине августа стало очевидно, что Чубайс не уступит. Тогда Гусинский перешел в наступление. 14 августа в интервью радиостанции «Эхо Москвы» Гусинский сказал о предложении Потанина, которое принесло ему победу: «Есть деньги и деньги. Я считаю, что деньги пахнут». Он вспомнил беседу с Чубайсом о новых правилах игры. «Честные правила игры, — добавил он, — предполагают, что продавец и покупатель не должны вступать в сговор». Гусинский намекнул, что правительство вступило в сговор с Потаниным, но был осторожен. (На самом деле Гусинский рассчитывал, что правительство вступит в сговор с ним, но проиграл.) На следующий день неожиданно вмешался Ельцин, заметив, что и на аукционе по «Связьинвесту», и на аукционе по «Норильскому никелю» победил Потанин. «Весь этот скандал, — сказал Ельцин, — связан с тем, что некоторые банки, очевидно, больше по душе Альфреду Коху, чем другие».

Теперь роль Коха подверглась более внимательному изучению. Обнаружилось, что в своей декларации о доходах, на которую раньше никто не обратил внимания, Кох указал аванс в размере ста тысяч долларов за книгу о приватизации, которую он собирался написать. Александр Минкин, выступавший с критикой коррупции и близко знакомый с Гусинским еще с театральных времен, опубликовал статью в «Новой газете», в которой задался вопросом, почему Кох получил такой большой аванс от крошечной, по его словам, компании «Сервина трейдинг» из Женевы. Минкин, попросивший одного из швейцарских журналистов навести справки, сообщил, что компания занимает одну маленькую комнатку, а весь ее штат состоит из двух или трех сотрудников. Он привел слова одного из сотрудников компании «Сервина», сказавшего, что они еще не видели рукописи. «Сервина» заплатила Коху сто тысяч долларов только за надежду, — писал Минкин. — Очевидно, что крошечная компания не может делать такие широкие жесты. Заплатила не „Сервина“. Заплатил кто-то другой при ее посредничестве. Ясно также, что Кох продал не книгу, а что-то другое».

Предвестники этого скандала появились несколько раньше. 4 августа 1997 года Минкин опубликовал в «Новой газете» текст беседы, состоявшейся между Немцовым и рекламным магнатом Лисовским. Немцов сказал, что ему задолжали 100 000 долларов за автобиографическую книгу «Провинциал» и он хочет срочно получить эти деньги, чтобы указать их в декларации о доходах. Декларации о доходах были идеей самого Немцова. Немцов говорил, что находится в сложном положении, потому что Ельцин собирается подписать указ, требующий оформления деклараций, и он боится, что, не указав эти деньги при заполнении декларации, попадет под огонь критики. Реакция общественности на эту публикацию была отрицательной: 100 000 долларов казались огромным гонораром за книгу. Вскоре после этого появилась статья Минкина «Кох оставил свое кресло, чтобы не сесть в тюрьму». Минкин начинал набирать обороты.

Каждый день появлялись новые заголовки и новые обвинения. В войну были вовлечены «молодые реформаторы» и магнаты. Утром в субботу, 13 сентября, я пошел смотреть, как мои сыновья играют в футбол, и по дороге купил несколько газет. На стадионе я не мог следить за игрой, так как все мое внимание поглотила «Независимая газета», издаваемая Березовским. Газета опубликовала на первой странице примечательный материал под заголовком «Анатолий Чубайс стремится установить контроль над Россией», направленный лично против Чубайса. Интерес представляло то, что это был не обычный низкопробный компромат, состоявший из секретных документов или распечаток подслушанных телефонных разговоров, а пространная статья думающего человека, критикующего Чубайса. Статья была подписана Ульяном Керзоновым (вероятно, за этим псевдонимом скрывался сам Березовский) и отличалась язвительностью. Чубайс, к которому российское общественное мнение и без того относилось с ненавистью, изображался как коварный интриган, рвущийся к власти, «циничный фанатик», считающий, что «цель оправдывает средства», складом ума «напоминающий Ленина», «безжалостный прагматик, верящий только в революционную целесообразность». Автор выразил восхищение тем, что в ходе предвыборной кампании Чубайс создал замкнутую олигархическую систему, позже прозванную семибанкирщиной. Но теперь, по словам автора, Чубайс разрушал группу семи банкиров, чтобы превратить одного Потанина в «частную сверхмонополию». Статья во всех отношениях походила на возмущенное личное письмо Березовского, разъяренного тем, что Чубайс разрушил его уютный клуб олигархов, его операционную систему большого капитала. «Семибанкирщина могла привести нас к нормальному рынку, — писал автор, — но Чубайс решил иначе».

О статье говорила вся Москва, и на следующий вечер на нее откликнулся Киселев в своем популярном воскресном телевизионном шоу «Итоги». «Мы не слышали и не читали ничего подобного довольно давно», — удивлялся Киселев. Он был осторожен и вспоминал позже, что его отвлекли переговоры об освобождении корреспондента НТВ, похищенного в Чечне. Добродеев сказал мне, что испытывал трепет и тревогу, когда в эфире разразилась война банкиров. «У меня были сомнения, очень большие сомнения», — сказал он. Одно дело — использовать журналистов и телевидение для борьбы против Зюганова и коммунистов, что было «ясно, объяснимо и абсолютно понятно каждому». Но спор вокруг «Связьинвеста» носил коммерческий характер. Следует ли журналистам рисковать своей репутацией в войне между алчными предпринимателями? «Это была позорная ситуация для средств массовой информации в целом», — вспоминал он.

Ельцин был не только разъярен, но и сбит с толку обострившимися разногласиями. Он способствовал появлению и «молодых реформаторов», и магнатов, а теперь они вцепились друг другу в горло. Ежедневно появляющиеся в газетах потоки обвинений «вызывали во мне приступы глубочайшего раздражения», — вспоминал Ельцин. В понедельник, после того как статья появилась в «Независимой газете», он вызвал олигархов в Кремль. Пришли Гусинский, Потанин, Фридман, Ходорковский, Виноградов и Смоленский, а также Юмашев, но Березовский, заместитель секретаря Совета безопасности и теоретически государственный служащий, отсутствовал, равно как и Чубайс. Смоленский сказал мне, что Чубайс был «отлучен от банков, и это сказывается... Жить без него будет труднее. Каждый чувствует это. Мы были вместе долгое время».

Виноградов вспоминал, что Ельцин выглядел уверенным в себе и говорил отчетливо. «Я убеждал их, и они соглашались, что банки не могут стоять выше власти», — сказал Ельцин журналистам после двухчасовой встречи. Ельцин сообщил, что олигархи согласились прекратить нападки на Чубайса и Немцова и что «достигнуто взаимопонимание». На встрече Ельцин сказал также, что, по мнению некоторых участников, Кох в ходе аукциона по «Связьинвесту» информировал одну из сторон. Потанин пришел готовым выслушать критику: там же, перед Ельциным, он добровольно отказался от прибыльных счетов Таможенного комитета и предложил перевести деньги в Центральный банк.

Оглядываясь назад, Ельцин писал, что испытывал чувство отчуждения по отношению к магнатам. «Несмотря на их заверения, я чувствовал, что на самом деле они не стали моими союзниками… Потанин был как под стеклянным колпаком — меня не покидало неуловимое чувство, что он отдельно от всех остальных. Я не мог избавиться от мысли, что у него свои планы». Ельцин сказал, что улыбки и сговорчивость магнатов не тронули его. «Было ощущение, что я имею дело с представителями другой расы, — сказал он, — с людьми, сделанными не из стали, а из какого-то космического металла. Похоже, ни одна из сторон не считает себя виноватой. Нет поля для компромисса. Нет конкретных уступок ни с той, ни с другой стороны».

<…>

Сорос, считавший, что, вкладывая средства в приобретение «Связьинвеста», он помогает становлению законного капитализма, оказался втянутым в сомнительную войну между банкирами. Алекс Гольдфарб, ранее выступавший в роли посредника между Соросом и Березовским, рассказывал мне, что Сорос выражал беспокойство в связи со скандалом. «Сорос сказал, что все кончится очень плохо», — говорил Гольдфарб. В разгар войны банкиров Гольдфарб пошел к Березовскому, чтобы призвать его к перемирию. Он убеждал Березовского прекратить боевые действия. «Я говорил ему, что они теперь всё испортят, — вспоминал Гольдфарб. — Все были в таком восторге, когда избавились от партии войны. Они были на хорошем счету у Ельцина, поддерживали реформы и вдруг через несколько месяцев устраивают этот ужасный скандал».

«Я не ангел, — сказал Березовский Гольдфарбу, — но те ребята хуже».

Потом Сорос рассказывал, что и сам лично пытался уговорить Березовского прекратить нападки, убеждая его, что компании, которыми он уже владеет, сделают его достаточно богатым человеком. «Он сказал мне, что я не понимаю, — вспоминал Сорос. — Дело было не в том, насколько он богат, а в том, каково соотношение сил между ним и Чубайсом и другими олигархами. Они заключили сделку и должны соблюдать ее условия. Он должен уничтожать, или уничтожат его». Сорос пришел к заключению, что Березовского невозможно превратить из барона-грабителя в законопослушного капиталиста.

Йордан, который вовлек Сороса в эту сделку, неожиданно обнаружил, что его многоразовая виза на въезд в Россию была аннулирована в начале октября, перед самым его отъездом из Москвы в Лондон. Доренко вонзил ему нож в спину, сообщив в своем телевизионном шоу, что американский гражданин Йордан, возможно, располагал сведениями, составлявшими государственную тайну России, о секретных контрактах по продаже оружия. «Йордан, — утверждал Доренко, — должно быть, произносит „Боже, храни Америку“ каждый раз, когда видит секретную информацию». Имя человека, стоявшего за решением аннулировать визу Йордана, не было тайной — это был Березовский. «Дело Йордана, — сказал он несколькими днями позже, — это дело американского гражданина, имеющего доступ к нашей секретной информации финансового и оборонного характера». Компания Йордана ответила, что в действительности его визой просто воспользовались как оружием в войне деловых конкурентов. Вмешался Немцов, и Йордан получил новую визу.

В начале октября лондонская газета «Файнэншл тайме» сообщила, что крошечная компания, выплатившая Коху аванс за написание книги в размере 100 тысяч долларов, имела связи с «ОНЭКСИМ-банком» Потанина. Гусинский подозревал о существовании таких связей. Сотрудник швейцарского филиала банка Потанина до того работал директором компании «Сервина», он-то и заказывал эту книгу у Коха. Прокурор Москвы инициировал уголовное расследование выплаты аванса за книгу, сказав, что он оказался необычно большим, учитывая ее содержание. Потанин подтвердил, что они с Кохом друзья, но настаивал на том, что это «не отражается на работе». Кристя Фрилэнд, корреспондент газеты «Файнэншл тайме» в Москве, написавшая об этом, позже признавалась, что еще более обличительный компромат ждал своего часа. Обиженные олигархи получили любительскую видеозапись, запечатлевшую Коха и Потанина во время отдыха на Лазурном Берегу через месяц после продажи «Связьинвеста». Кох говорил мне, что не видел ничего плохого в идее провести отпуск с Потаниным вскоре после продажи «Связьинвеста». «Что из того, что я хотел съездить со своими друзьями во Францию?» — спрашивал он. Однако он признал, что расследование, начатое прокурором, потрясло его. «Меня чуть не посадили в тюрьму», — жаловался он. Чубайс снова пришел на защиту Коха, сказав, что Кох действительно написал книгу. «Я знаком с Кохом десять лет и знаю, что он честный человек, — сказал Чубайс журналистам. — Щедро оплаченная ложь, опубликованная в газете одного банкира, перепечатывается в газете другого банкира, кочует с телевизионного канала одного из них на телевизионный канал другого». Гусинский придерживался иной точки зрения. Он полагал, что Чубайс ни в чем не замешан, но Кох получил деньги от Потанина, а Чубайс пытается защищать своего друга.

Чубайс решил, что пришло время нанести ответный удар. 4 ноября он вместе с Немцовым поехал к Ельцину в его загородную резиденцию Горки-9 и потребовал, чтобы Ельцин снял Березовского с должности в Совете безопасности. Чубайс утверждал, что война утихнет, если Березовский будет уволен. Ельцин посмотрел на Чубайса и вспомнил, что всего год назад Чубайс просил его назначить Березовского на эту должность. Как писал позже Ельцин в своих мемуарах, ему не нравилось, что из Березовского пытаются сделать персонажа, якобы определявшего политику в годы пребывания у власти Ельцина. «Я никогда не любил Бориса Березовского и до сих пор не люблю его», — писал Ельцин. Он жаловался, что Березовский всегда переоценивал свое влияние. «Не было механизмов, с помощью которых Березовский мог бы оказывать влияние на меня, президента». Ельцин не упомянул о гонораре за книгу, который, по некоторым данным, семья президента получила благодаря Березовскому.

Но Березовскому не было свойственно нашептывать что-то непосредственно на ухо Ельцину. Березовский действовал через посредников и агентов, с помощью интриг и окольных путей, используя своих друзей из ближнего окружения Ельцина. Например, по словам Березовского, Юмашев пригласил его в Кремль за день до увольнения, чтобы показать указ президента. Юмашев советовал Ельцину не увольнять Березовского.

Ельцин уволил Березовского 5 ноября. Березовский направился на радиостанцию «Эхо Москвы», чтобы нанести ответный удар по Чубайсу. Он сказал, что у Чубайса большевистский склад ума: «Он считает, что цель оправдывает средства».

Если Чубайс думал, что с увольнением Березовского все закончится, то он ошибался. «У меня было ощущение, — писал Ельцин, — что вскоре покатится голова Чубайса». И он был прав.

В конце октября Чубайс упомянул в интервью, данном группе журналистов, сопровождавших его в поездке в Лондон, что он и несколько его заместителей написали «монографию» о приватизации. Чубайс сообщил, что 95 процентов гонорара за эту книгу будут направлены на благотворительные цели, но не упомянул конкретно, какую сумму они получат и от кого. Чубайс сказал, что книгу предполагалось издать к пятой годовщине начала массовой приватизации. Интервью было опубликовано 28 октября на первой полосе влиятельной газеты «Коммерсантъ-Daily» под заголовком «Чубайс — не читатель, Чубайс — писатель». Статья прошла почти незамеченной, но вызвала цепь событий, негативно отразившихся на Чубайсе.

«Я не ангел, — сказал Березовский Гольдфарбу, — но те ребята хуже».

Сколотивший состояние на рекламном бизнесе магнат Сергей Лисовский, отличившийся во время предвыборной кампании 1996 года, рассказывал, что его приглашали на совещание, устроенное командой Березовского и Гусинского с целью разработки плана контратаки на Чубайса. В ее основе должны были лежать новые документы о монографии Чубайса, полученные командой Березовского. Документы свидетельствовали, что Чубайс и четверо его соавторов получили за книгу по 90 тысяч долларов каждый, или 450 тысяч долларов в целом. Эта информация могла вызвать скандал, потому что усиливала впечатление, возникшее после разоблачения Коха, что молодые реформаторы набивают собственные карманы. Суммы были невелики по сравнению с колоссальными прибылями и выплатами периода легких денег, но выглядело это ужасно.

Лисовский говорил, что у них имелся «подробный сценарий» атаки на Чубайса, предусматривавший, в частности, «кто должен был начать первым, кто должен был подхватить». По его словам, он отказался от участия в этой атаке. «Вы совершаете самоубийство, — предупредил он Гусинского и Березовского. — Если вы уничтожите Чубайса, то через несколько лет будете уничтожены сами, потому что в конечном счете Чубайс никогда не будет топить вас, никогда не посадит вас в тюрьму, он сам создал вас как российских капиталистов. Любой другой на его месте обойдется с вами очень жестоко».

Заговорщики решили предать материал гласности с помощью Минкина, близкого Гусинскому специалиста по журналистским расследованиям, у которого ранее вызвал сомнение гонорар за книгу в размере сто тысяч долларов, полученный Кохом. Я познакомился с Минкиным за несколько лет до этого, когда он рассказал мне страшную историю о ночном нападении громил, вооруженных обрезками труб, которому он подвергся из-за написанной им статьи. В годы перестройки Минкин приобрел известность благодаря своим по-настоящему острым статьям об экономике и политике в распадающемся Советском Союзе. Но существовал и другой вид журналистских расследований, сводившийся к получению компрометирующих материалов от коммерческих структур или служб безопасности и их опубликованию. Использование компромата было сомнительным делом; он мог быть достоверным, мог быть сфабрикованным, мог соответствовать действительности наполовину, но всегда распространялся, чтобы запятнать чью-то репутацию по указанию недоброжелателя.

В данном случае, как сказал мне Минкин, информация о Чубайсе поступила к нему напрямую. Он не признался, кто был его источником, но не испытывал никаких угрызений совести, публикуя материалы, потому что разделял те же «принципы». По его словам, он знал, что утечку организовали Березовский и Гусинский. Те же документы легли на стол министра внутренних дел Анатолия Куликова, как писал Ельцин в своих мемуарах. 12 ноября Минкин без промедления дал интервью на принадлежащей Гусинскому радиостанции «Эхо Москвы». Об интервью с Минкиным сообщили телевизионные каналы Гусинского и Березовского — и это не случайно. Такой гонорар за книгу Минкин считал «непомерным». Он называл его «скрытой формой взятки» и «отмытыми деньгами».

А откуда же взялись деньги? Минкин говорил, что издателем монографии было издательство «Сегодня Пресс», имевшее отношение к газете «Комсомольская правда», а не к газете «Сегодня». Издательство «Сегодня Пресс» было приобретено в том году «ОНЭКСИМ-банком» Потанина, но стало принадлежать Потанину уже после того, как команда Чубайса заключила контракты на издание книги. Минкин правильно сообщил, что деньги за книгу были получены из фонда, основанного Чубайсом во время предвыборной кампании 1996 года, когда он получил 5 миллионов долларов от магнатов. Однако верное предположение Минкина о том, что Чубайс отмывал деньги, полученные на проведение кампании, в ходе скандала было полностью проигнорировано. На передний план выдвинулись слово «взятка» и малосущественная связь с Потаниным. Чубайс и его команда хранили молчание об истинном источнике денег, потому что не хотели снова затрагивать гораздо более щекотливую тему «черного нала» и финансирования предвыборной кампании Ельцина в 1996 году. Источник, близкий к Чубайсу, сообщил мне, что книга на самом деле была поспешно придуманным прикрытием для получения командой денег, оставшихся после кампании 1996 года.

Переданное по радио интервью Минкина вызвало новый скандал. Сначала Чубайс был настроен воинственно и заявил: «Я не вижу здесь никакого преступления против человечества», повторив, что 95 процентов денег передается «благотворительной организации», которой почему-то оказался Фонд защиты частной собственности, возглавляемый Егором Гайдаром. Обещание дать деньги на «благотворительность» прозвучало довольно неопределенно, и Гайдар был в ярости оттого, что Чубайс вовлек его в скандал, к которому он не имел никакого отношения. Через два дня после того, как Минкин предал огласке эту историю, Чубайс сказал: «Гонорар высок… это правда…» Чубайс написал письмо Ельцину, в котором говорилось, что, хотя книга действительно написана, он «считает себя виноватым». Ельцин немедленно уволил с должности в Кремле Александра Казакова, союзника Чубайса, а затем уволил Максима Бойко, еще одного протеже Чубайса, возглавлявшего агентство приватизации, и Петра Мостового, руководителя Федерального агентства по банкротству. Все они были людьми Чубайса в правительстве и соавторами книги. Пятым соавтором был Кох. В довершение всего Чубайс лишился портфеля министра финансов, что стало для него крупным поражением, хотя Ельцин заявил, что не хочет совсем отказываться от Чубайса и оставляет его в правительстве. «Книжный скандал был банановой кожурой, на которой поскользнулась вся команда молодых реформаторов», — сказал Ельцин. Чубайс даже подавал в суд на Минкина за клевету, но проиграл его.

Война банкиров оказалась крайне пагубной для всех. Молодые реформаторы и магнаты потратили на борьбу большую часть года. Чубайс и Немцов не смогли восстановить свои позиции. Их программа проведения реформ была свернута. По иронии судьбы, внешне казалось, что Россия возвращается в нормальное состояние. «1997 год был годом упущенных возможностей», — сетовал Васильев. Аркадий Евстафьев, помощник Чубайса, сказал, что виноваты были олигархи. «Они хотели управлять страной, потому что были жадными и хотели завладеть всем. Есть пословица: аппетит приходит во время еды. Их аппетит стал огромным. Березовскому Чубайс был не нужен по одной простой причине: он не давал ему возможности взять всё в свои руки. Чубайс стоял на его пути».

«Мы потеряли 1995 и 1996 год, это можно простить, — сказал Стивен Дженнингс, инвестиционный банкир и партнер Йордана. — Но в 1997 году не произошло никаких изменений. Именно тогда они должны были предпринять решительные шаги». Доверие к Чубайсу и Немцову было подорвано, их внимание было отвлечено от проведения экономических реформ, их энергия иссякла. То, что произошло, еще глубже запечатлело олигархический капитализм в общественном сознании и продемонстрировало, насколько могущественными стали магнаты и телевизионные каналы, используемые ими в качестве оружия.

Потанин также пострадал. После того как он выиграл аукцион по «Связьинвесту», его план захвата компании и быстрого обогащения провалился. Государство не позволило ему сделать это. Второй пакет акций не был продан, а цена акций, приобретенных за 1,87 миллиарда долларов, упала. Сорос позже назвал инвестицию в «Связьинвест» худшим капиталовложением из всех, которые он когда-либо сделал. С точки зрения бизнеса Гусинскому повезло, что он проиграл, но в 1997 году у него появились серьезные противники. Кох не забыл о вреде, причиненном ему Гусинским, и позже пытался отомстить. Злоба, затаенная после «Связьинвеста», обрушилась на Гусинского через три года, когда он оказался в очень трудном положении. Гусинский, сомневавшийся в правильности своего решения поддержать Ельцина в 1996 году, сказал мне, что был расстроен, потерпев фиаско со «Связьинвестом». «Именно тогда я понял, что чем дальше буду держаться от властей, — вспоминал он, — тем меньшему риску будет подвергаться мой бизнес, тем легче мне будет смотреть в глаза своих детей».

У войны банкиров были последствия и похуже, чем удары по самолюбию и пятна на репутации, — она причинила невосполнимый ущерб экономическому и политическому руководству России. «Главные члены моей команды, — жаловался Чубайс, — находятся под следствием. Прослушивается огромное количество телефонных звонков. Мои ближайшие родственники представляют интерес для следствия… За моим сыном все время следят. Постоянно происходит множество других событий. Что еще должно произойти? В меня пока не стреляли». Привыкнув то и дело тревожно оглядываться, российские реформаторы оказались не готовы мужественно смотреть вперед, когда настала буря, когда и опытному моряку было бы непросто вести свой корабль. Пока они боролись за «Связьинвест», в Восточной Азии разразился финансовый кризис. Осенью, когда началось замедление развития российской экономики, Чубайс и реформаторы были слишком поглощены сделкой по «Связьинвесту» и не увидели, что Россия уязвима и не защищена от воздействия неблагоприятной мировой конъюнктуры.

Индекс Российской торговой системы в начале года составлял 213 и 6 октября достиг своего пика — 571. Но 27 октября произошло неожиданное и резкое падение цен на фондовых рынках мира. За этим последовало падение российских рынков, но это не было воспринято как катастрофа. Относительно будущего года Чубайс был настроен уверенно и даже оптимистично: «Это начало поворота. Мне кажется, что точно так же, как трудно Россию было остановить в этой мучительной, долгой траектории падения, так же невозможно ее будет остановить от долгой, мощной, набирающей силу, мощь крутизны траектории роста, которая будет ясна и очевидна не только специалистам по статистике и экономике, а которая будет очевидна в семье каждого человека: по его заработной плате, по его доходам, по его способности купить современный автомобиль и поехать летом в полноценный отпуск».

Когда я встретился с Чубайсом 2 декабря, он все еще был раздражен и рассержен войной банкиров. Он сказал, что следит за восточноазиатской финансовой статистикой, но, по его убеждению, азиатский кризис не мог бы отразиться особенно на экономике России, в худшем случае, возможно, на полгода задержал бы ее восстановление. «Ничто не может случиться с рублем», — настаивал он. В том же месяце Чубайс сказал: «Сегодня у нас есть все основания говорить, что самый опасный момент остался позади, он пришелся на начало декабря».

10 декабря Ельцин был снова помещен в больницу. Медведь снова залег в зимнюю берлогу. Финансовый ураган приближался к Москве, но ни отец российского капитализма, ни его драчливые дети к нему не готовились.