Если я еще раз услышу слова «Гиперборея», «суровая северная природа», «Териберка», «сейды и козули», меня стошнит. Несмотря на этот отчаянный крик души, приведенный набор я слышу с удручающей регулярностью — именно с его помощью чаще всего описывают Кольский полуостров.

В туристических проспектах эти места принято представлять неким заполярным парадизом, где много-много дикой и прекрасной (но притом довольно комфортной) природы, где сказочные саамы ездят на оленьих упряжках, разукрашенных разноцветными ленточками, былинные поморы твердой рукой правят карбасами, полными семги, а северное сияние располагается фотогеничным нимбом над 40-метровым памятником Алеше. К тому же сюда можно всего за 3 часа попасть на самолете из Москвы и в один день сфотографироваться на фоне самого северного в мире «Макдональдса» и самой северной точки европейской части России. Очень удобно.

Особенно удобно то, что, если ездить быстро и смотреть только на то, что хочешь увидеть, плакатно-туристический образ Кольского полуострова можно сохранять в неприкосновенности сколь угодно долго. Картинка меняется разительным образом лишь для тех, кто решается снять шоры, и для тех, кто здесь живет. Шесть лет назад я имела неосторожность переехать сюда жить.

Жизнь на Кольском

Теперь каждый мой день начинается со слова «бля». В какое бы время я ни вышла на улицу и кто бы ни проходил мимо, именно это слово будет орнаментировать беседу. Идущих в школу второклассников, нежно воркующих влюбленных и степенно шествующих пенсионеров объединяет трехбуквенное выразительное междометие. Которое, впрочем, в данном случае никаких эмоций не выражает, это просто, если угодно, местный диалект. Кроме слова из трех букв, доминирующим мотивом моей жизни стали развалины. Они везде. Развалины жилых домов, магазинов, заводов и дорог. Здания недостроенные, полуобрушенные, сгоревшие. Поначалу кажется, что здесь только вчера кончилась война. Потом привыкаешь, это образ жизни. Какие-либо другие признаки самобытности в городе найти сложно.

Рынки, раньше их было два, ныне упразднены, на их месте стоят сетевые супермаркеты. К супермаркетам, как призраки усопших рынков, иногда подтягиваются продавцы сезонного товара: бабушки с картошкой и морошкой, дядьки со свежей рыбой. Только в воспоминаниях старожилов остались исчезнувшие пивные с очаровательными названиями: «Мочалка» (в городской бане), «Не ищи меня, родная» (в отдаленном конце города), «Военная мысль» (рядом с КПП военного городка). Главная достопримечательность города — танк Т-34, стоящий на постаменте на центральной площади памятником самому себе. Главное отличие этого танка от множества его безымянных собратьев — по нему вполне легитимно разрешают лазить детям и даже сделали на постаменте оградку, для безопасности.

Город называется Кандалакша, в туристических проспектах его именуют «Город у Белого моря», но выйти к Белому морю в городе проблематично. То, что могло бы быть набережной, застроено заводами (ныне представленными в основном развалинами) и торговым портом, огороженным колючей проволокой. Впрочем, местным жителям известны тропинки между заводами, по которым все же можно выйти на берег. Он грязен и уныл, частями выжжен, кое-где располагаются огороженные колючей проволокой огороды, и снова развалины, самая живая часть берега — лодочные гаражи.

В городе есть несколько школ, один колледж (читай: ПТУ) и ни одного вуза. Один кинотеатр и ни одного книжного магазина. Вся молодежь, амбиции которой хоть немного превосходят уровень ПТУ, безальтернативно уезжает учиться в другие города. Обратно практически никто не возвращается. Рабочие места в городе, если не считать сферы обслуживания, ограничиваются железной дорогой, алюминиевым заводом и портом. Есть три поликлиники и две больницы, но катастрофически не хватает оборудования и врачей, особенно хороших врачей. Люди до последнего стараются не болеть, а уж если прижало, то уехать лечиться хотя бы в Мурманск, лучше — в Петербург. Есть некоторое количество творческой интеллигенции, поначалу она радует и удивляет, через год понимаешь, что ты уже лично знаком с каждым творческим человеком в городе и знаешь, чего от него ждать. Через два года ты знаком со всеми интересными людьми области, их суммарно наберется не больше двух десятков и больше не станет.

Остальные города — а их всего-то в Мурманской области шестнадцать — отличаются от описанного не так уж сильно. Небольшой плюс-минус развалин, культуры или предприятий принципиально не меняет общего тренда упадка. В этих городах живет более 90% населения Мурманской области. Туристы обычно минуют эти города без остановки, задерживаясь в лучшем случае на бензоколонке и в супермаркете.

История с географией

Что сохранило здесь свое лицо, и лицо привлекательное, так это история с географией. Разглядеть остатки истории становится все сложнее, география очевидна по-прежнему. Тяжелый отросток Кольского полуострова даже на карте выглядит отдельным от материковой России существом. Мурманская область, 70% которой занимает Кольский полуостров, строго говоря, не имеет с Россией ни одной общей границы. С трех сторон она окружена морями, на суше же основная часть Мурманской области граничит с Финляндией, небольшой кусочек на юге — с Карелией, еще кусочек на севере — с Норвегией.

История Кольского полуострова — хорошая иллюстрация тезиса о том, что родившимся в империи «лучше жить в глухой провинции у моря». Коренное население Кольского было не просто физически удалено от центра империи, оно состояло из людей совершенно особого склада, чему было много причин.

Общеизвестно, что на Кольском Севере не было крепостного права (и тем более татаро-монгольского ига), зато был самый высокий уровень грамотности в России. Основные традиционные виды деятельности поморов — промысловая рыбалка и охота на морского зверя — предполагали непременный высокий уровень взаимопонимания, доверия и кооперации, ибо ими было невозможно заниматься в одиночку. Отношение к иностранцам здесь заметно отличалось (что ощущается до сих пор) от такового в средней полосе России, где иностранцев видели редко и преимущественно в качестве врагов, пришедших сжечь родную хату. На Кольском иностранцы появлялись не только в качестве захватчиков, но также как соседи, партнеры, супруги.

С середины XVIII века и до 1917 года поморы ходили торговать на рынки Норвегии. На беломорские лесопильные заводы приходили за лесом иностранные суда; кроме русских, здесь работали шведский и английский лесозаводы. И почти до середины XX века на Мурманском берегу Кольского полуострова располагались многочисленные финские и норвежские колонии. На протяжении нескольких веков существовал даже смешанный русско-норвежский язык руссенорск, который родился и использовался в общении русских и норвежских торговцев.

Все эти обстоятельства способствовали формированию очень симпатичного народа — самостоятельного, эрудированного, кооперабельного, умеющего помогать без навязчивости и знающего себе цену без снобизма.

Разрушение легенды

Миф о прекрасных поморах ужасно греет душу, а подкованный путеводителем турист готов видеть помора в каждом встречном жителе Кольского. Мне и самой очень нравится почерпнутый из исторической литературы образ, но, увы, в реальной жизни встретить его сегодня маловероятно. Настоящие поморы давно растворились в пришлых народах. С 1914 года население Кольского увеличилось почти в 60 раз (13 тысяч в 1914 году, более миллиона в 1980–1990-х, 748 тысяч сейчас). Первую волну приезжих принесло строительство Мурманской железной дороги, за ним последовали заключенные и ссыльные, резкий рост промышленного строительства, приезжие за «полярками» (северными надбавками к зарплате). Уже к середине XX века большинство населения Кольского полуострова было местным лишь формально. Коллега рассказывал, что еще в 1960-х годах он встречал в обиходе отдаленных беломорских деревень слово «персты», «возьми перстами», имена Настас, Философ, Венера, Величада… Я ничего этого уже не застала. На моих глазах исчезают последние поморские бабушки, которые в 80 лет уходят в море на деревянном карбасе на рыбалку на 12 часов, «от воды до воды». В знаменитых и богатейших в прошлом селах, известных с XV–XVII века — Варзуге, Умбе, Кузомени, — почти не осталось местных жителей, поморские села превращаются в дачные поселки с гостиницами для туристов. Старые поморские фамилии гораздо чаще встречаются теперь на кладбище, чем в жизни.

Не менее печально обстоит дело с саамами — самым древним народом Кольского полуострова, жившим здесь задолго до поморов. Их осталось всего около тысячи человек. Забывается язык, уходят в прошлое традиционные виды хозяйствования. «Центр культурной жизни саамов в России» и место жительства большинства из них, село Ловозеро, состоит из таких же серых депрессивных пятиэтажек, которые определяют лицо любого города Мурманской области. Те самые олени, украшенные ленточками, которые так хорошо смотрятся на фотографиях, появляются здесь лишь раз в году, во время Праздника Севера. Национальная идентичность саами поддерживается фактически только отчаянными усилиями саамских активистов, помощи и понимания у государства они не находят. Проблемы саамов, как и они сами, туристам не видны и не интересны. Туристы совершенно удовлетворяются фальшивыми саамскими деревнями и концертами, которые превращают в китч саамские костюмы, традиции, предания. У них и реклама поярче, и добраться до них попроще.

Люди Кольского

Тем не менее заметное отличие местных жителей от жителей средней полосы сохраняется, хотя, вероятно, теперь оно в гораздо большей степени следствие не истории, а географии. С ней здесь другие отношения: поначалу кажется, что попал в какую-то новую систему мер. Школа, в которую ребенку идти 15 минут от дома, — это «далеко» («Как же он будет так далеко ходить?!»). Съездить за 250 км в Мурманск, к врачу или на концерт, — «близко». Принять эти новые отношения с расстояниями получается тогда, когда осознаешь, что вся Мурманская область — это, в сущности, один большой город, а скорее даже, большая деревня. Некий единый населенный пункт, растянутый на 145 тысяч квадратных километров. Только соединив кусочки этого рассыпанного пазла (в одном больница, в другом музей, в одном море, в другом кафе) можно получить один более-менее полноценный город.

Никуда не делись близость границ и определяемый этой близостью образ жизни. Поездки в Финляндию, Норвегию и Швецию для местных настолько обычная часть жизни, что, кажется, вообще не воспринимаются как поездки за границу. Туда ездят за продуктами, стиральным порошком, отдохнуть на выходные, покататься на лыжах. Скоро 20 лет, как работает российско-норвежский проект «Фенология Северного Калотта», в рамках которого проводятся совместные экологические экскурсии и семинары для школьников и учителей двух стран, попеременно на российской и норвежской территории. В Мурманске работает российско-норвежская школа, она обучает языку и дает аттестат, позволяющий поступить в норвежские вузы. Работает проект «Приграничная гимназия» — русские школьники учатся в финской гимназии, получают российский и финский аттестаты и могут поступать в вузы обеих стран. И так далее.

Несмотря на размах международного сотрудничества (официальный термин подходит плохо, это, скорее, просто совместная жизнь), участвуют в нем, конечно, не все поголовно. А вот что, пожалуй, свойственно почти всем — это спокойное, неагрессивное отношение к ближнему. После Москвы, в которой я прожила большую часть жизни, отсутствие агрессии поражает. В первый год непрерывно ждешь, что на тебя наорут, обхамят, пошлют. И почему-то — нет. Никто не толкает злобно в автобусе, даже набитом. Никто не ненавидит в магазине, даже в очереди. Больше всего поражают человеческие слова, глаза и готовность помочь в официальных учреждениях — оказывается, там тоже сидят люди! Причины такой идиллии кроются, как я полагаю, снова в географии, помноженной на биологию. Во всей Мурманской области живет в 20 раз меньше людей, чем в Москве. А плотность населения здесь меньше в 1000(!) раз (5,16 чел./км² в Мурманской обл. против 4926,14 чел/км² в Москве). Две крысы, живущие в одной клетке, играют и спят в обнимку; двадцать крыс, живущие в такой же клетке, начинают жрать друг друга. Здесь людям хватает пространства, чтобы видеть в соседе человека, а не конкурента.

Почти первозданная природа

Увлекшись людьми, я забыла про природу, хотя именно она была главной причиной моего переезда на Кольский. Именно природа примиряет меня с жизнью в малопривлекательном и малоудобном городе. Одного генерального удобства у него не отнимешь: в любой момент и очень быстро из города можно выскочить — на море, на реку, на сопки, в лес. Этой же природой заманивают на Кольский и туристов. «Первозданной», как любят выражаться путеводители. «Почти», добавляют наиболее совестливые из них.

Населенные пункты занимают мизерный процент территории Мурманской области, в чем легко убедиться, посмотрев на карту. При чем здесь населенные пункты, если речь о природе? При всем. Реально доступна только та природа, которая расположена близко к населенным пунктам (да и то не ко всем). Там есть дороги. Пусть разбитые, грунтовые, лесные, но дороги. На большей части Кольского дорог нет. Почти вся центральная часть полуострова и большая часть побережья просто нашпигованы дикой природой, но вы ее никогда не увидите. Если не готовы преодолевать многие десятки километров пешком по бездорожью, на что способны немногие, или лететь на вертолете, на что способны уже другие немногие. Что касается более-менее физически доступной природы, не забудьте вычесть из нее природу, недоступную юридически, — территории трех заповедников: Лапландского, Кандалакшского и Пасвика.

Но даже и оставшейся после всех вычитаний природы все еще очень много. И замечательна в ней не только красота, но и сумасшедшее разнообразие. Недавно мы с коллегами делали календарь, который назвали «Планета Кольский». Сочтя слово «планета» самым подходящим для описания региона, где в ограниченном пространстве компактно соседствуют горы и песчаные пустыни, тундры и леса, горные реки и огромные озера, да еще и два моря в придачу. На контрасте они производят сногсшибательное впечатление: путешествуя по Кольскому, трудно избавиться от ощущения, что побывал в разных странах.

И вот, значит, по всем этим долинам и по взгорьям идет дивизия вперед. Дивизия туристов. Идет со свойственной ей непосредственностью, помноженной на отсутствие инфраструктуры. Преимущественно, конечно, не идет, а едет. Оставляя по мере своего продвижения мусор, фекалии, кострища, срубленные деревья, вытоптанные лишайники, перепаханные квадроциклами тундры. Дивизии перерастают в корпуса и в армии. Следы их пребывания возрастают соответственно. В 2016 году называлась цифра «более 300 тысяч туристов в год», хотя непонятно, кто и как их считает — большинство туристов едет самотеком и никакими услугами не пользуется. Но даже и при такой, скорее всего, заниженной статистике это уже половина всего населения области. И поток этот возрастает каждый год — вместе со следами своей жизнедеятельности. Так что обольщаться насчет первозданной природы все-таки не стоит, хотя большинство туристов пока этого не понимает.

Морали не будет

Отпущенное мне редактором количество знаков закончилось, надо завершать текст. Все сказанное выше было не социологическим исследованием, а лишь моими личными впечатлениями, накопленными за шесть лет жизни на Кольском. Поэтому я не стану даже пытаться делать какие-то многозначительные выводы и обобщения. А поделюсь напоследок еще одним впечатлением.

Если ехать на машине из Кандалакши в Финляндию через пограничный пункт Салла, проезжаешь почти стокилометровый участок Мурманской области, который раньше был финской территорией. То есть за 3 часа из окошка автомобиля наблюдаешь без всякого перерыва три формы жизни: российскую, бывшую финскую российскую и, наконец, финскую. Рамка пейзажа при этом не меняется, он одинаков везде. Картинки, сменяющиеся в рамке, — из разных цивилизаций. Это, пожалуй, самое впечатляющее зрелище, которое мне довелось здесь видеть. Но среди туристических маршрутов Мурманской области такой не значится.

Персональный сайт автора.

Фото: Denis Sinyakov / Reuters