Статья

«Гендер и власть»: читая книгу Рейвин Коннелл в России

ОУ приводит (с сокращениями) рецензию социолога Ольги Здравомысловой на русский перевод книги американской исследовательницы Рейвин Коннелл «Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика».

Книга современного классика гендерных исследований Рейвин Коннелл «Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика» вышла в свет в издательстве «Новое литературное обозрение» почти три десятилетия спустя после ее опубликования на английском языке.

«Гендерные» тексты трудны для перевода на русский, и это, безусловно, справедливо в отношении книги Коннелл. В «конгломерате нашей языковой памяти» зачастую отсутствуют «выражения и ходы их развертывания», необходимые для точного понимания авторского текста. Огромный пласт источников, на которые опирается Коннелл, делая их предметом анализа и критики, лишь фрагментарно знаком русскоязычному читателю. Тем не менее Татьяне Барчуновой (переводчица книги) и Ирине Тартаковской (научный редактор перевода) удалось создать в целом корректный перевод объемного, сложносоставного текста. Книга «Гендер и власть» — один из поворотных пунктов в истории гендерных исследований, поэтому ее перевод в России — несомненно, вклад в отечественное социологическое образование.

Структурно-конструктивистская концепция гендера, которую Коннелл разрабатывает и обсуждает в своей самой известной книге, появилась у нас значительно раньше, чем настоящее издание. В статьях, монографиях, учебных пособиях, написанных российскими авторами, подход Коннелл предстает в виде законченной теории и «полезной» исследовательской методологии: в наш социологический дискурс вошли концепция гендера как важнейшего измерения социальной структуры и понятия «гендерная композиция», «гендерный порядок», «гендерные режимы»; коннелловская критика полоролевого подхода и представление о «гегемонной маскулинности» — ключевое для анализа патриархата.

Без этой аналитической и просветительской работы перевод и издание книги не могли бы состояться. Ее полный текст предоставляет русскоязычному читателю качественно новые возможности понять логику дискуссий о гендере, «возникших из социальных сражений за гендерное равенство» (с. 6). Вместе с тем книга Коннелл проливает свет на исключительную значимость роли гендера в той «игре социальных сил», которые определяют ход и направления социальных трансформаций в современной России.

Происхождение теорий гендера как проблема исследования

Концепт «гендер» пришел в Россию в конце 1980-х — примерно тогда же, когда появилось первое издание “Gender and Power: Society, the Person and Sexual Politics”; тем не менее между русскоязычным текстом книги и его восприятием существует культурный барьер. Как будто предвидя это обстоятельство, Коннелл с самого начала сталкивает представление о гендере как «социальном факте и историческом процессе», адекватное фактам, выявляемым в исследованиях (с. 5), с обычным представлением большинства людей, которым привычнее, удобнее и спокойнее считать модели женственности и мужественности «естественными». Замечание Коннелл, что «многие люди видят угрозу в самом понимании этих моделей как социальных» и «воспринимают свою собственную маскулинность и фемининность как аргумент в споре» (с. 30), справедливо в отношении любого из современных обществ — в том числе оно точно описывает ситуацию сегодняшней России. Однако Коннелл имеет в виду прежде всего западное общество, гендерные отношения которого являются объектом ее анализа. Она крайне осторожна в суждениях по поводу других обществ и настаивает на том, что теории гендера описывают западное модерное общество, поэтому использование их в ином контексте требует исследования и объяснения его исторических, культурных, политических особенностей.

Коннелл делает акцент на том, что происхождение современных теорий гендера, в том числе ее собственной концепции, определили три процесса: 1) утверждение светской морали — следствие Просвещения и результат «шока», вызванного Французской революцией; 2) рост влияния рационализма (науки и права) и внутри него — достижения биологии и психологии, сделавшие возможными научные исследования вопросов пола; 3) подъем движений за социальное равенство. Уникальным феноменом западной культуры эпохи модерна была взаимосвязанность этих процессов, благодаря чему в концепциях социальной природы гендера, созданных в эту эпоху, произошло радикальное переосмысление «конфликта между природой и культурой, который является, конечно, традиционной темой западной мысли» (с. 267).

Надо подчеркнуть, что русская мысль эту тему не только не акцентировала, но заменила ее темой конфликта между Россией и Европой, Россией и Западом — его осмысление стало точкой отсчета как для западников, так и для славянофилов, определило логику, которая в общих чертах воспроизводится в современном «либеральном» и «консервативном» дискурсе. При этом традиционное направление русской мысли было в целом глубоко критическим в отношении рационализма западной цивилизации «как цивилизации внерелигиозной», пытающейся «вместо прежнего божественного права» положить в основание общества права человека, которые «сводятся к двум главным: свободе и равенству, которые должны примиряться в братстве».

Эти темы, явно недооцененные авторами, занимающимися российскими гендерными проблемами, — необходимое звено в объяснении структурных особенностей и трансформаций российского гендерного порядка, равно как и видения гендерных проблем большинством населения, в том числе «консерваторами» и «либералами».

Коннелл ясно показывает, что теории гендера, с одной стороны, выступили как критика мощных, разветвленных направлений западной мысли, «начиная с томизма и заканчивая марксизмом, а также функционализмом и теорией систем» (с. 30), исходивших из идеи «естественности» гендерных различий и «унитарных моделей» фемининности и маскулинности. С другой стороны, они развивались в общем поле феминистской критики и проектов преобразования социальных отношений в направлении достижения гендерного равенства.

Несмотря на очевидные различия между теориями гендера, которые, как замечает Коннелл, с течением времени «не конвергируют», а расходятся все дальше, все они заряжены критическим отношением к религиозно-философским и социально-научным традициям, а также радиальной критикой исторически сложившегося гендерного порядка. В свою очередь, сама Коннелл, разрабатывая представление о гендере как «структуре власти, совокупности социальных отношений, распространенных и устойчивых» (с. 148), постоянно полемизирует со своими предшественниками и современниками из разных научных областей, «начиная с экономики и кончая историей и психоанализом» (с. 6).

Однако важнейшая для Коннелл задача — «понять игру социальных сил, в которой гендеру принадлежит ведущая роль» (с. 30) — отсекает любую попытку найти единственное или универсальное объяснение. Книга «Гендер и власть» сделалась столь известной еще и потому, что она открыла перспективы для сравнительных исследований, основанных на методологии структурно-конструктивистского подхода, способных описать и объяснить формы организации гендерных отношений, «поразительно разнообразные в разных культурах» (с. 5).

Идея и логика концепции

Коннелл начинает с анализа конкретного случая девочки-подростка Делии Пирс из семьи австралийских рабочих и ставит вопрос: Делия — «нормальный ребенок», но откуда возникает, как формируется эта «нормальность»? Постепенно обнаруживается, что поверхностный слой того, что принято считать «обыкновенным», «нормальным», скрывает «проблемы и источники напряжения», которые воспроизводятся и изменяются от поколения к поколению. Становится ясно, что жизнь конкретной семьи и социума «подчиняются строгим паттернам или моделям» — в этом проявляется структура власти, определяющая представления об иерархии мужественности и женственности и влияющая на будущее конкретного подростка. Но этот процесс происходит не в статичной закрытой системе — напротив, сама система полна противоречий и конфликтов, она «меняется, даже в каких-то мелочах» (с. 10, 12).

От единичного случая «семьи Пирс» Коннелл переходит к анализу сравнительных статистических данных, раскрывающих масштабность и глобальный характер проблем неравенства, насилия, распределения власти, в которых проявляются модели гендерных отношений. Стоит отметить, что Коннелл продуктивно использует как качественные, так и количественные методы — в этом состоит отличие ее подхода от распространенной среди большой части исследователей идеи разделения и даже конкуренции качественных и количественных методов.

Полемизируя со многими феминистскими авторами, Коннелл доказывает, что проблемы и напряжения внутри отдельной семьи отражают «беспорядок и аномалии, скрытые за фасадом патриархата» (с. 149), а историческая динамика семьи не позволяет рассматривать домашний патриархат как ядро и центр патриархатного комплекса (с. 153). Подтверждением этого могут быть, в частности, исследования, проведенные в России. Они показали, что патриархат имеет шаткую опору в современной семье: хотя роль мужчины-кормильца маркирует границы между мужской и женской ролями, сами границы постоянно пересматриваются и переоформляются в повседневных взаимодействиях.

Ситуация осложняется тем, что еще в 1990-е годы обнаружились серьезные напряжения, связанные с идеологической и политической разносоставностью женского движения и расколом между движением и «теоретиками», большинство которых считало, что в России нет почвы для современного феминизма.

С исследования источников напряжения в отдельной семье начинается критика стандартного нормативного случая, которая становится одной из сквозных, организующих линий в книге. Именно в русле этой критики Коннелл формулирует принципиальные для структурно-конструктивистского подхода возражения против идеи «усвоения ролей и социальных предписаний» в ходе становления гендерной идентичности — то есть против ключевой идеи теории социализации и теории половых ролей. Их неточность и недостаточность для «подлинно социального анализа социальных процессов», доказывает Коннелл, не способен преодолеть либеральный феминизм (с. 260–261). Проблема состоит в том, что либеральные феминистки разделяют представление о «гомогенной, или гармоничной модели гендерной идентичности», с помощью которого невозможно объяснить «креативность и сопротивление». Поэтому они «готовы абстрагироваться от таких факторов социальной жизни, как выбор и сила», жесткое давление агентов социализации на личность ребенка и подростка, «отсутствие упоминания альтернатив» (с. 263–264). Развивая аргументацию, Коннелл использует выводы классического психоанализа, который рассматривается ею как важнейший источник собственной концепции. Коннелл показывает, что ни одна модель психосексуального развития, воплощенная в фемининности или маскулинности, не может считаться универсальной даже в пределах конкретного социального контекста (например, в европейских семьях, изучавшихся Фрейдом) (с. 279–280). Альтернативность путей психосексуального развития, открытая психоанализом, становится основанием концепции множественности путей формирования гендера — в противоположность теориям, базирующимся на представлении о норме и отклонении, или об «одной главной модели личности плюс девиации» (с. 279).

Из критики нормативного стандартного случая и гипотезы о гендере как структуре и социальном процессе, связывающем личный опыт и жизнь общества, вырастает сложная, насыщенная отсылками к фактам и теориям композиция книги-исследования «Гендер и власть». Она организована вокруг общего вопроса, который ставит Коннелл: как следует понимать социальную структуру, формирующую модели фемининности и маскулинности и являющуюся объектом «открытой» (публичной) и «скрытой» (не артикулированной публично) гендерной политики?

Согласно Коннелл, в понятии структура зафиксированы «ограничения, заключающиеся в способе социальной организации» (социальных институтах), то есть отражена «ригидность социального мира». Но поскольку «человеческое знание рефлексивно… структура может быть целенаправленным объектом практики» (с. 132). Развивая и переосмысливая здесь идеи П. Бурдье и Э. Гидденса, Коннелл прежде всего усиливает акцент на исторической динамике, на индивидуальных и коллективных стратегиях, направленных «против того, что их ограничивает» (с. 132). По Коннелл, динамика взаимовлияния структуры и практики определяет фундаментальное свойство гендерных отношений — их историчность, выступающая как понятие «более сильное, чем понятие социального изменения» (с. 196).

Речь идет о том, что человеческая практика является постоянным источником ситуаций, в которых прежние модели отношений прекращают свое существование («ситуация уже никогда не будет такой, как прежде») и открываются новые возможности для изменений (с. 196). Все наиболее влиятельные современные теоретические подходы устраняли идею историчности гендера, поскольку исходили, как показывает Коннелл, из предпосылки об универсальной исторически инвариантной структуре. В теориях внешних факторов (марксистские теории) ее связывали с процессами общественного воспроизводства, определяющими подчиненное положение женщины (с. 63). В теории половых ролей речь шла об «инвариантной биологической структуре и гибкой социальной настройке» (с. 72), закрепляющей разделение и взаимодополнительность женской и мужской ролей. Наконец, в феминистских теориях гендерных категорий постулировалась единственная универсальная структура патриархата — «подчинение женщин и превосходство мужчин», что препятствовало пониманию изменений и противоречивости гендера как социального процесса (с. 85).

Коннелл выделяет три основные структуры, организующие гендерные отношения: труд (организация домашней работы и заботы о детях, половая сегрегация рынков занятости, дискриминация в сфере оплаты труда и профессионального продвижения); власть (формы контроля, принуждения, насилия в различных иерархиях — от государства до семьи); сфера эмоциональных связей и повседневных проявлений эмоциональных отношений (она обозначается психоаналитическим термином «катексис») (с. 127–159).

Эти структуры взаимосвязаны: каждая участвует в формировании моделей фемининности и маскулинности, взаимодействие между которыми строится вокруг «одного структурного факта — глобального доминирования мужчин над женщинами» (с. 249), выражающего суть патриархата. Связав это с другим важнейшим фактом — многообразием форм женственности и мужественности, Коннелл рассматривает возможности и перспективы изменения патриархатного гендерного порядка в результате гендерной политики. «Необходимая и весьма распространенная часть социальной жизни» (с. 349), она охватывает многоуровневые процессы, центром которых выступают государство, рынок и работодатели, сфера образования, семья и сексуальность, феминистские движения и движения за права сексуальных меньшинств.

Принципиальная возможность оспаривания и трансформации гендерного порядка обусловлена тем, что взаимодействие основных структур и практик создает не упорядоченную систему, а «единство исторической композиции» — «всегда незаконченное и находящееся в состоянии становления» (с. 160). Если структура власти в каждый конкретный момент стремится обеспечить высокую степень упорядоченности, то в поле практик развиваются многочисленные конфликты по поводу гендера и сексуальности, формируются социальные группы и движения — это сигнализирует о кризисных тенденциях гендерного порядка. Его атрибуты (доминирование и зависимость, подавление и подчинение) суть проявление структуры власти как иерархии гегемонной и подчиненных форм мужественности (с. 150, 249), обеспечивающей доминирование мужчин. Коннелл подчеркивает, что гегемонная маскулинность основана не на грубой силе (хотя может с ней сочетаться), а на символической власти, укорененной в религии и идеологии, политике и повседневных практиках. На этом основании, с одной стороны, происходит исключение и наказание гомосексуалов, подрывающих «гегемонное определение маскулинности», посягая на «единодушие» мужчин в ее поддержке (с. 149). С другой стороны, исключается возможность формирования «гегемонной» фемининности, поскольку все формы женственности определяются только по отношению к подчинению: если утрированная женственность основана на полном согласии с ним, то другие формы различаются степенью несогласия с подчинением. С этим связаны как стратегии сопротивления, так и различные комбинации стратегий подчинения и кооперации (с. 249–250).

Логика «консервативных поворотов» и роль теории гендера

Публикация книги в России совпала с этапом российских социальных трансформаций, который называют «консервативным поворотом». В последние годы гендер играет в нем одну из системообразующих ролей, поскольку вопросы семьи, репродуктивных прав, прав сексуальных меньшинств и другие темы, обсуждаемые в исследованиях, стали центром агрессивного публичного дискурса о безальтернативности традиционной («унитарной», по Коннелл) модели гендерных отношений. Вместе с тем, перефразируя Коннелл, можно сказать, что по риторике «консерваторов» можно судить о противоречиях и кризисных тенденциях российского гендерного и в целом социального порядка. Поэтому в более точном смысле речь идет о том, что ведущие политические акторы, включая президента, используют традиционные гендерные нормы для контроля над обществом и формирования образа самой власти, которая пытается утвердить эти нормы как базовые для российской идентичности.
«Консервативный поворот» создает ситуацию острого вызова как для общественных движений, связанных с темой гендера, так и для исследователей («теоретиков», по Коннелл) гендера. Ситуация осложняется тем, что еще в 1990-е годы обнаружились серьезные напряжения, связанные с идеологической и политической разносоставностью женского движения и расколом между движением и «теоретиками», большинство которых считало, что в России нет почвы для современного феминизма. Эти тенденции усилились в общем «консервативном» контексте нулевых годов — в результате концепт гендера оказался не вполне понятым и в целом невостребованным как инструмент социальной критики.

С одной стороны, язык гендерной социологии, или язык социального конструктивизма, стал рассматриваться исключительно в духе «анализа того, что есть: можно посчитать, можно взять интервью, а что делать в будущем?». С другой стороны, произошла банализация гендерного подхода — утвердилось понимание «гендерного» как «самого расхожего определения любых наших представлений о том, что такое пол, удобного своей вместимостью, но так и не приобретшего критических потенций». В подобных интерпретациях «гендерное» не только противопоставляется «феминистскому» как источнику социальной критики и стратегий сопротивления, но в целом обесценивается как теоретическая перспектива и социальная практика.

Это полностью противоречит логике концепции Коннелл и духу ее книги. Работая с феминистскими идеями и теориями, одновременно полемизируя с ними, Коннелл открыто ставит вопрос о вовлечении людей в проекты преобразования гендерных отношений на основе критерия равенства, «прилагаемого ко всем практикам» и «принимаемого как направление, от которого нельзя отклоняться» (с. 388). В то же время Коннелл отдает себе отчет в том, что история идей о гендере и сексуальности не носит поступательного характера, что «западные паттерны гендерных отношений» не могут выступать универсальной моделью «для остального мира» (с. 378), а их распространение и даже усиление влияния не означало и не означает конца гендерного неравенства.

Этот конец «ни в коей мере не является неизбежным»: хотя невозможно «отмахнуться» от вопросов, поставленных феминизмом и движением за права сексуальных меньшинств, «вполне вероятно, что нас ждет обновленный высокотехнологичный патриархат», который закрепит доминирование мужчин над женщинами и «гегемонную гетеросексуальность» как естественные и неизменные основания социального порядка (с. 39–40, 376, 377). Предвидение Коннелл, несомненно, более убедительно звучит сейчас, чем в то, устремленное к демократическим переменам время конца 1980-х, когда была написана книга «Гендер и власть».

Однако понимание настоящего момента как точки конфликта и выбора побудило Коннелл проводить исследования и разрабатывать теорию гендера, способную стать инструментом анализа «структуры выбора и коллективных проектов, возникающих в результате этого выбора» (с. 377). Теория здесь — важнейшая часть практики освободительных движений и политики, «направленной на искоренение всех форм угнетения» (с. 395).

Хочется надеяться, что публикация книги Коннелл о социальной теории гендера, основанной на практике, — это вклад в российскую дискуссию о гендерных отношениях и феминизме, увеличивающий ее интеллектуальный и гражданский потенциал.