Нормальная страна?

Многим исследователям российское общество видится как вполне «обычное». Даже самый цитируемый в мире экономист Андрей Шлейфер (кстати, родившийся в Москве) в соавторстве с политологом Дэниелом Трейсманом как-то написал о России статью, которая называлась «Нормальная страна». В таких случаях под внешне мало что значащими словами — «обычная», «нормальная» и т.п. — кроется концепция, согласно которой Россия принадлежит к западной (европейской) цивилизации, но вот только немного сбилась с пути и отстала. Стоит прийти к власти (кстати, не ставится вопрос, как это сделать) решительным модернизаторам, которые вычистят авгиевы конюшни российского социума, — и все довольно быстро наладится. В поддержку данной точки зрения приводятся примеры из разряда «Вот у них же получилось!».

Другие представители социальных наук полагают, что у них — это не у нас. К сожалению, большинство из этого лагеря гордится «особнячеством» России. Такой подход закрывает его представителям какие-либо перспективы беспристрастного ее изучения. И лишь немногие рассматривают это «особнячество» не как предмет славы, а как ущербность российской цивилизации. Они полагают, что Россия не сможет принять глубоко чуждую ей модель «иного мира», где на первом плане — суверенитет личности, а не некой целостности (державности, соборности, высших государственных интересов и т.п.), если не пройдет через период тотального обрушения.

Насколько современная Россия вписывается в мир XXI века, и есть ли у нее серьезные перспективы для экономического развития на фоне передовых государств? Об этом во многом можно судить по тому, как складываются сегодня отношения собственности.

То, что у нас в юридических документах представлено как частная (записанная за физическими и юридическими лицами) собственность, на самом деле не является таковой. Приватизация в России ее не создала. Она лишь на короткий период (назовем его пересменок) обозначила продвижение к частному владению. Но затем все стало возвращаться на круги своя: власть взяла верх над собственностью (и, естественно, над собственниками), сделав ее юридической фикцией, скрывающей за современными правовыми терминами модернизированную форму столь привычной для Руси властно-распорядительной модели управления активами.

Эти общие положения нашли практическое отражение в ряде регулярно составляемых международных рейтингов, демонстрирующих падение российских индикаторов состояния прав собственности и верховенства закона.

Все ниже, и ниже, и ниже

Объективности ради следует отметить, что не все рейтинги выявляют указанную динамику (но все как один показывают очень низкое место РФ). Их составление — дело сравнительно новое, и 1990-е (тот самый пересменок) захватили лишь канадский Институт Фрэзера («Экономическая свобода в мире») и американский «Фонд наследия» («Индекс экономической свободы»), чья методология предпочтительнее.

Индекс экономической свободы (в том числе и прав собственности) формируется на основе экспертных оценок. Изменение положения дел с правами собственности в России выглядит так: 50 баллов (из 100 возможных) в 1995–2001 годах. В докладе 2002 года наблюдается резкое падение — до 30 баллов. И далее эта оценка сохраняется вплоть до 2008 года. Реальность 2008 года вносит новую корректировку: индикатор прав собственности опускается до 25 и остается таковым вплоть до доклада 2013 года.

Что означают эти цифры? Оценка 50 говорит о неэффективной, подверженной задержкам судебной системе. Может (именно может!) иметь место коррупция, а юстиция может быть подвержена влиянию других ветвей власти. Экспроприация возможна, но случается редко. Индикатор 30 свидетельствует о том, что собственность защищена слабо. Судебная система весьма неэффективна. Коррупция обширна, а юстиция находится под сильным влиянием иных ветвей власти. Экспроприация возможна. Ну а 20 баллов показывают, что судебная система настолько неэффективна и коррумпирована, что сторонний арбитраж становится нормой. Права собственности трудно защитить. Конфискация превратилась в обычное явление.

Как выглядят на фоне России прочие страны СНГ? Беларусь давно «сидит на двадцатке». Украина, несмотря на оранжевые революции, постоянно имеет 30. Казахстан сначала получал те же баллы, что и Украина, но в докладе 2009 года потерял 5 баллов. Однако затем каждый год набирал по пятерке и довел свой счет до 40 в 2012 году. В последнем же документе (за 2013 год) он скатился на 5 баллов вниз. Невольно возникает вопрос: дойдет ли он снова до 25?

Читая доклады «Фонда наследия» и ему подобные (а также иные работы западных авторов о России и близких ей по социальной природе странах), невольно замечаешь, что описание в терминах, пригодных для характеристик правовых рыночных систем, выглядит нелепо. Понятия «собственность», «ветви власти», «судебная система» или «юстиция», «верховенство закона», «коррупция» становятся пустышками, ибо изначально за ними не стоит никакого содержания. Они смотрятся как кружева со свадебного платья на робе пожарника. Там, где публичное не отделено от частного, где трудно (или вообще невозможно) выделить из общественного организма то, что в западном мире называется экономикой, нужен другой профессиональный язык.

Быть, но не иметь

Российские авторы давно заметили это несоответствие и ввели такие определения, как «власть-собственность», «служебная собственность». Американский историк Ричард Пайпс оперирует выражением «условная собственность». На самом деле все эти усилия по переформулировке означают лишь одно: Россия — это общество, лишенное собственности.

Конечно, данная идеальная характеристика в реальности осложняется наличием островков частной собственности, которые начиная с XXI века теряют свои территории. Собственник активов, даже если он формально оставался таковым, был вынужден передавать решающие права ими распоряжаться «государственным людям». Процесс этот шел в основном тихо, за исключением тех случаев, когда владелец «взбрыкивал» и пытался управлять записанной за ним собственностью так, будто она действительно ему принадлежала. Быть в России, а жить как на Западе. Не будем перечислять известные и не очень фамилии бунтовщиков: иных уж нет, а те далече. Напомним только про сформулированный Александром Солженицыным принцип «провинциальной множественности». Если применить его к рассматриваемой теме, то можно предположить, что на один более-менее известный эпизод силового внедрения в собственность в центре приходилось тысячи подобных эпизодов в российской провинции, которой можно считать всё, что не Москва.

Собственность в современной России пока еще существует там, где ее объект можно продать без согласования с государственными людьми по рыночной цене. Это земельные участки (разумеется, не нефтеносные, а скорее дачные), квартиры, индивидуальные дома, автомобили. Относительно, например, складского помещения уже могут возникать сомнения.

Ничто лучше не убеждает в фиктивности собственности, чем слова Олега Дерипаски: если государство попросит, я все отдам. Подумайте, возможно ли такое услышать в США, скажем, от Уоррена Баффета или Сергея Брина? Конечно, здесь могут возникнуть возражения, причем обоснованные. И «у них», мол, собственность условна. Конфискация кипрских депозитов свыше 100 тыс. евро, идиотские и все расширяющиеся нормы регулирования в Евросоюзе (это тоже вторжение в права собственности), неспособность западных государств создать денежные системы без инфляции, когда заработанные вами деньги (ваша собственность) тают. И даже пресловутая политкорректность, которая в Европе дошла до того, что хозяин не вправе выгнать из собственного дома захвативших его сквоттеров. Все это так.

Однако количество этих отклонений от нормы еще не перевело систему в иное качество, хотя урон свободному предпринимательству наносится колоссальный. Заметим, что Билл Гейтс, Стивен Джобс, да и тот же Сергей Брин в Европе невозможны. Их бизнесы задохнулись бы от высоких налогов и трудового законодательства, не успев расцвести. Не случайно сегодня бизнесменов-новаторов в качестве площадки все больше интересуют даже не США, а Сингапур.

И тем не менее кризис западных демократий — это кризис совсем иной природы, чем тупик российской цивилизационной модели (несмотря на отдельные формальные сходства). «Там» — кризис постмодерна, его источник — массовый избиратель. «Тут» — и модернизации толком-то не было; наш тупик — это тупик сословного общества. Принципиально разные вещи: подрыв прав частной собственности в основанном на ней западном социуме и органическая несовместимость с ней в России.

В реальности распоряжение активами в России строится под эгидой представителей ведущих «титульных сословий» (определение социолога Симона Кордонского). Если прежний их хозяин (родом из 1990-х) юридически остается таковым, то в реальности он является лишь управляющим, которому властные верхи дозволяют решать не самые главные вопросы. Тот же Дерипаска — не более чем порученец высокопоставленных властных персон, а никакой не «олигарх».

Самое интересное во всем этом — то, что истинная хозяйственная жизнь оказывается теневой, почти полностью непрозрачной. Она строится на огромной сети неформальных договоренностей, предполагающих, конечно, среди всего прочего и выплаты «сословной ренты» (снова термин Кордонского) тем, кому она положена по статусу. Эти выплаты у нас называют привнесенным словом «коррупция», но таковая существует только там, где государственный человек — слуга, а не хозяин. Хозяин же получает долю (пусть и теневую), но не взятку.

Изучать организацию хозяйства в России по законам и иным официальным документам — все равно что изучать ее политическую систему по Конституции. Толку будет ровно столько же. Система истинных отношений управления не может выйти на поверхность, ибо с позиции правовых обществ она преступна. Реальная организация распоряжения активами (включая их силовой перехват) временами понемногу вылезает на свет. Например, в случае разборок между российскими гражданами в зарубежных судебных инстанциях — и тогда воспитанные в правовых традициях тамошние судья приходят в ужас. Иногда эту реальность засвечивают беглые инсайдеры в своих интервью.

Для внешнего мира Россия пытается поддержать имидж легитимности, мимикрируя под «обычную страну». Удается это с каждым годом все хуже, но удивительно, что до сих пор как-то удается.

Собственность в современной России пока еще существует там, где ее объект можно продать без согласования с государственными людьми по рыночной цене. Это земельные участки (разумеется, не нефтеносные, а скорее дачные), квартиры, индивидуальные дома, автомобили. Относительно, например, складского помещения уже могут возникать сомнения.

Впрочем, есть еще одна — и куда более широкая — отдушина. Рубли можно конвертировать в мировые валюты и отправлять за рубеж. Все приобретенное там (от квартир до ценных бумаг) становится настоящей, а не фиктивной собственностью. Опорой в жизни и надежной страховкой. Поэтому стремление всех, в том числе политиков и бюрократов, иметь «там» что-то свое — неодолимо.

Итак, можно констатировать, что в центре российской хозяйственной системы находится не собственность, а власть. Именно этот факт делает экономику почти неотличимой от политики, а политику — от экономики. Власть дает не собственность, а статусные права на распоряжение. Нестатусная собственность изгоняется как чужеродное тело.

Фотография на обложке: Предупреждающая надпись при въезде во владения фермера Александра Мельникова. Волгоградская область, 2003 / Дмитрий Рогулин, ИТАР-ТАСС