Совсем недавно в небольшом городке Эль Борге, находящемся в испанской провинции Малага, городской совет провел плебисцит среди своего однотысячного населения. Горожанам было предложено сделать выбор между двумя альтернативами — гуманностью и неолиберализмом. Итогом этого голосования стало 515 голосов за гуманность и 4 голоса за неолиберализм. С тех пор я не переставал думать о тех четырех голосах. Перед лицом такой сложной дилеммы эти отважные мушкетеры не побоялись пойти против гуманности и встать на сторону жуткого пугала неолиберализма. Были ли эти одинокие голоса четырьмя клоунами или же четырьмя мудрецами? Была ли это боргейская шутка или же единственный признак рассудка в этом нелепом плебисците?

Спустя некоторое время в штате Чиапас прошел Международный конгресс против неолиберализма под руководством команданте Маркоса, новейшего героя пустой раскрученной при помощи СМИ политической игры на Западе. Среди участников было немало знаменитостей из Голливуда, устарелый голлист (мой друг Регис Дебрэ), Даниэль Миттеран, вечная вдова президента Франсуа Миттерана, которая дала свое социалистическое благословение на проведение данного мероприятия.

Это все любопытные эпизоды, но было бы неправильно списать их на малозначительные проявления человеческого идиотизма. На самом деле они являются всего лишь крайним выражением широкого политического и идеологического движения, крепко укоренившегося в некоторых частях левого, правого и центристского движения и объединившегося на основе глубокого недоверия к принципу свободы как способу решения проблем человечества. Все их опасения объединены в новый призрак, который назван ими «неолиберализм». На языке социологов и политологов это «единственная идеология», на которую вешают все прошлые и настоящие проблемы.

Мозговитые профессоры из университетов Парижа, Гарварда и Мехико рвут и мечут, чтобы доказать, что свободный рынок только делает богатых еще богаче, а бедных еще беднее. Они уверяют нас в том, что интернационализация и глобализация выгодны лишь крупным корпорациям, позволяя им задушить развивающиеся страны и уничтожить экологию всей планеты. Неудивительно, что скудно проинформированные обитатели Эль-Борге и Чиапаса убеждены в том, что подлинный враг человечества, повинный во всех грехах, страданиях, нищете, эксплуатации, дискриминации, злоупотреблениях и преступлениях против прав человека, совершенных на пяти континентах в отношении миллионов людей, не что иное, как ужасающая, разрушающая сила, известная под названием «неолиберализм». Это не первый раз в истории человечества, когда то, что Карл Маркс называл фетишем — искусственной конструкцией на службе вполне конкретных интересов, — приобретает элемент стабильности и начинает вызывать всяческие искажения в нашей жизни, словно джинн, которого Алладин так опрометчиво выпустил на волю из волшебной лампы.

Я считаю себя либералом. Я знаю многих либералов, но еще больше среди моих знакомых тех, кто таковыми себя не считает. Но на протяжении всей своей некороткой карьеры я не имел честь познакомиться ни с одним неолибералом. Что вообще означает неолиберал? Против чего он, собственно, выступает? В отличие от марксизма, а также различных вариантов фашизма, настоящий либерализм не является догмой, закрытой и самодостаточной идеологией с готовыми ответами на любые социальные вопросы. Скорее, либерализм является теорией, которая, помимо относительно простого и четкого сочетания основных принципов, построенных вокруг защиты политической и экономической свободы (т. е. демократии и свободы рынков), включает в себя великое множество течений и направлений. Но то, что никогда не входило в это понятие и никогда не будет включено в него, так это та карикатура, которую предлагают его враги под названием «неолиберализм».

Использование приставки «нео» часто несет с собой смысл чего-то ненастоящего, фальшивого, обозначая человека, который принадлежит к внутреннему кругу и в то же время является аутсайдером; это малопонятный гибрид, фикция человека, четко не стоящего ни на одной из позиций, не придерживающегося каких-либо определенных взглядов и т.д. Назвать кого-либо «неолибералом», по сути, ничем не лучше, чем, скажем, «полулибералом» или «псевдолибералом»: это полная чушь. Ты или за свободу, или против свободы; нельзя быть наполовину за или псевдо за свободу так же, как невозможно быть наполовину беременной, полуживым или полумертвым. Это термин придумали не для того, чтобы обозначить концептуальную реальность, а скорее в качестве разрушающего оружия высмеивания, которое изобрели с целью семантически обесценить теорию либерализма. И с приходом нового тысячелетия именно либерализм, а не какая-либо другая доктрина, олицетворяет невероятные достижения, которых добилась свобода на протяжении длительной истории человеческой цивилизации.

Нам следует отмечать достижения либерализма с радостью и умиротворением, но без триумфальной спеси. Мы должны отдавать себе отчет в том, что, несмотря на огромное значение уже достигнутого, то, чего еще предстоит добиться, еще важнее. Более того, поскольку ничто в истории человечества не предопределено и не вечно, прогресс, достигнутый в этой области за последние несколько десятков лет благодаря распространению идей свободы, может быть повернут вспять. Если мы не найдем способ защитить культуру свободы, она придет в упадок, и свободное общество падет под натиском сил авторитарного коллективизма и трайбализма. Надев новые маски национализма и религиозного фанатизма, эти силы заменили собой коммунизм, став самыми суровыми врагами демократии.

Самой большой победой, с точки зрения либерала, в этом столетии было отражение атаки на либеральные ценности и образ жизни со стороны тоталитарных режимов. Фашизм и коммунизм поочередно представляли серьезную угрозу для выживания демократии. Теперь же это достояние прошлого, темной истории насилия и ужасных преступлений против прав человека и рассудка, и ничто не указывает на то, что они снова восстанут из пепла в ближайшем будущем. Безусловно, память о фашизме продолжает жить в мире. Время от времени ультранационалистические и расистские партии типа Национального фронта Жан-Мари Ле Пена во Франции или Либеральной партии Йорга Хайдера в Австрии привлекают опасно высокий процент избирателей. Также до сих пор можно найти остатки гигантского марксистского архипелага, представляющего собой полный анахронизм, в лице затухающих призраков Кубы и Северной Кореи. Но даже при этом эти останки фашизма и коммунизма не представляют серьезной альтернативы — и уж, конечно, значительной угрозы — демократическому пути.

Правда то, что число диктатур в мире до сих пор велико, но, в отличие от великих тоталитарных империй, они не преследуют каких-либо мессианских или вселенских целей; многие из них, включая Китай, пытаются совместить единую политику однопартийного государства с рыночной свободой и частным предпринимательством. Во многих частях Африки и Азии, особенно в исламских странах, к власти пришли фундаменталистские диктаторские режимы, которые отбросили общество к стадии варварского примитивизма в вопросах, касающихся женщин, образования, информации и основных гражданских и моральных прав. Но каковы бы не были угрозы, исходящие от таких государств, как Ливия, Афганистан, Судан или Иран, они не представляют серьезной угрозы для культуры свободы в целом, поскольку отсталость их идеологии обрекает эти режимы на поражение в соревновании нового времени, в соревновании, первенство в котором пока крепко держится за либеральными странами.

Несмотря на унылую географию упорствующих диктатур, либералы могут похвастаться множеством достижений за прошедшие десять лет. Культура свободы добилась поразительных успехов в крупных регионах Центральной и Западной Европы, Юго-Восточной Азии и Латинской Америки. В Латинской Америке впервые в истории практически в каждом государстве у власти находятся гражданские правительства, избранные путем более или менее свободных выборов. (Исключениями являются Куба, откровенная диктатура, и Перу, «мягкая» диктатура.) Примечателен тот факт, что эти демократические страны сегодня проводят — иногда без особого энтузиазма и часто неумело — рыночные реформы или как минимум меры, которые ближе к рыночно-ориентированной политике, чем к интервенционизму и национализирующему популизму, характерным для большинства стран региона.

Возможно, самое главное изменение в Латинской Америке носит не количественный, а качественный характер. И хотя там до сих пор можно встретить интеллектуалов, оставшихся без работы в результате крушения коллективистской системы, которые крайне негативно отзываются о неолиберализме, их критика, как правило, остается без внимания. От одного конца Латинской Америки до другого, по крайней мере, на сегодняшний день преобладает общее мнение о том, что демократическая система правления — наилучшая альтернатива диктатуре и коллективистским утопиям. И хотя этот консенсус не всегда распространяется на экономическую сферу, латиноамериканские правительства все-таки отдают должное либеральной экономической доктрине. При этом, видимо, некоторые государства не находят смелости признаться себе в этом, а другие занимаются лицемерием, скрывая свою настоящую политику под гневными тирадами в адрес неолиберализма. И тем не менее их единственной альтернативой остаются приватизация компаний, либерализация цен, открытие рынка, попытка контроля над инфляцией и интеграции в международную рыночную систему. Им пришлось осознать, причем трудным путем, что отказ следовать либеральной модели в современном мире равносилен самоубийству. Или, иначе говоря, страна просто обрекает себя на бедность, крах или даже распад. Многие лидеры латиноамериканских левых прошли путь от категорического неприятия экономической свободы до полного согласия с мудрыми словами Вацлава Гавела:

Эти признаки прогресса важны и исторически обосновывают либеральные тезисы. Но они ни в коем случае не оправдывают самодовольство, так как одним из редкостно непоколебимых убеждений либералов является отрицание исторического детерминизма. История не была написана наперед и не исключает альтернативных вариантов развития. История — дело рук человека, и потому люди могут направить ее в правильном направлении — к прогрессу и цивилизации, или совершить огромную ошибку и то ли из убеждений, то ли из апатии или трусости пустить ее дорогой к анархии, нищенскому существованию, деградации и варварству. Следовательно, демократическая культура может как завоевывать все новые территории и закреплять свои достижения, так и терять свое влияние и медленно исчезать, словно бальзаковский талисман из шагреневой кожи. Будущее зависит от нас — от наших идей, нашего выбора и решений тех, кого мы избираем во власть.

Для либералов борьба за роль свободы в истории — это прежде всего интеллектуальная битва, битва идей. Союзные государства одержали победу в войне над государствами «оси», но эта военная победа лишь только подтвердила превосходство системы, в которой место общества и человека в этом обществе рассматривается как широкое, горизонтальное, плюралистическое, толерантное и демократическое, а не ограниченное, недалекое, расистское, дискриминационное и вертикальное. Распад советской империи перед глазами западных стран продемонстрировал всю правоту аргументов Адама Смита, Алексиса де Токвиля, Карла Поппера и Исайи Берлина о преимуществах открытого общества и свободной экономики, а также доказал несостоятельность теорий Карла Маркса, В. И. Ленина и Мао Цзэдуна, которые не сомневались в том, что они открыли законы исторического развития и верно их интерпретировали в предложенной ими системе диктатуры пролетариата и центрального экономического планирования. Не следует также забывать тот факт, что Запад одержал победу над коммунизмом в тот момент, когда само западное общество страдало от бесчисленных комплексов неполноценности: безликость демократии не могла сравниться с красочной притягательностью якобы бесклассового общества коммунистического мира.

Сегодняшняя борьба, которую ведут либералы, возможно, не столь тяжела, как та, которую приходилось вести их предшественникам. В той битве сторонников центрального планирования и командных экономик полицейские государства и однопартийные режимы поддерживала до зубов вооруженная империя, а также великолепно проведенная пиар-кампания в самом сердце демократии усилиями «пятой колонны» интеллектуалов, соблазненных социалистическими идеями.

Сегодня нам нужно вести битву не против великих идеологов тоталитаризма, таких как Карл Маркс, и даже не против умудренных социал-демократов вроде Джона Мейнарда Кейнса, а скорее против стереотипов и карикатур, цель которых — привнести сомнение и замешательство в демократический лагерь. Отсюда и наступление со всех фронтов на своеобразного монстра под названием неолиберализм. Битва идет и против нового типа скептиков — апокалиптиков. Вместо того чтобы выступать против культуры свободы, как это делали Георг Лукач, Антонио Грамши и Жан-Поль Сартр, апокалиптики просто отрицают само существование демократии и уверяют нас в том, что мы имеем дело с чистой фикцией, за который прячется зловещая тень деспотизма.

Среди этих мыслителей хотелось бы особо выделить Роберта Каплана. В своем провокационном эссе он утверждает, что, наперекор оптимистическим ожиданиям в отношении будущего демократии, которые предвестил упадок марксизма в Восточной Европе, человечество в действительности движется в направлении всеохватного авторитаризма.

В некоторых случаях установился откровенный авторитаризм, в других он замаскирован наличием гражданских и либеральных институтов. Для Каплана эти институты — лишь пустые декорации. Настоящая власть находится или скоро окажется в руках гигантских международных корпораций, владеющих технологиями и капиталом, которые благодаря своей вездесущности и экстратерриториальности пользуются практически полной безнаказанностью за свои поступки.

«Я полагаю, что демократия, которой мы стараемся содействовать во многих бедных странах мира, является неотъемлемой частью перехода к новым формам авторитаризма; что демократия в Америке находится под большей угрозой, чем когда-либо, и она исходит из не вполне определенных источников; и что многие режимы будущего, особенно в Америке, могут больше напоминать олигархии древней Греции и Афин, чем нынешний режим в Вашингтоне».

Его анализ особенно критичен относительно возможности того, что демократия вообще способна прижиться в развивающихся странах.

Согласно Каплану, все попытки западных стран привить демократию в странах, не имеющих демократических традиций, окончились провалом. А некоторые из них к тому же были баснословно дороги. Например, 2 миллиарда долларов, потраченные международным сообществом в Камбодже, ничуть не ускорили процесс образования правовых институтов и ничем не содействовали укоренению свободы в этом древнем королевстве. Результатом усилий по содействию демократии в таких странах, как Судан, Алжир, Афганистан, Босния, Сьерра-Леоне, Конго, Мали, Россия, Албания или Гаити стали хаос, гражданские войны, терроризм и возрождение жестких диктаторских режимов, использующих в отношении своего населения этнические чистки и геноцид против религиозных меньшинств.

Каплан с таким же презрением относится к процессу демократизации стран Латинской Америки, за исключением Чили и Перу. То, что в Чили у власти долгое время находился диктатор Августо Пиночет, а в Перу Альберто Фухимори при поддержке военной хунты создал «мягкую» диктатуру, с точки зрения Каплана, обеспечивает стабильность в этих странах. По сравнению с этим политические режимы, опирающиеся на верховенство закона, оказываются не в силах поддержать стабильность в таких странах, как Колумбия, Венесуэла, Аргентина или Бразилия, где, как полагает Каплан, слабость гражданских институтов, всепоглощающая коррупция и чрезвычайное неравенство населения вызывают «недовольство миллионов малообразованных и только что переехавших в город жителей многочисленных трущоб, которые не видят ощутимых преимуществ западных парламентских систем».

В отличие от марксизма, а также различных вариантов фашизма, настоящий либерализм не является догмой, закрытой и самодостаточной идеологией с готовыми ответами на любые социальные вопросы.

Каплан не теряет времени на полунамеки и метафоры. Он прямо и вполне ясно заявляет то, что думает. А думает он то, что демократия и развивающиеся страны несовместимы. «Социальная стабильность зависит от наличия среднего класса. Однако средний класс создают отнюдь не демократии, а авторитарные системы, в том числе и монархии». В качестве примера он приводит страны Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) (его главной моделью является Сингапур при Ли Кван Ю) и Чили при Пиночете. И хотя он этого не упоминает, но еще одним примером вполне могла бы быть франкистская Испания. Каплан считает, что современные авторитарные режимы, которые могут создать средний класс и сделать возможным последующий переход к демократии, — это Китай «рыночного социализма» и Перу Фухимори (военная диктатура, возглавляемая марионеточным гражданским режимом). С точки зрения Каплана, все это — примеры развития, создающего «благосостояние из нищеты». Соответственно, в развивающихся странах Каплан видит выбор не между «диктатурой или демократией», а между «худшей или лучшей диктатурой». Он также считает вероятным, что «Россия проигрывает отчасти потому, что является демократией, а Китай преуспевает отчасти, поскольку не является демократией».

Я передаю здесь аргументы Каплана, поскольку он имеет смелость говорить о том, о чем многие задумываются, но не решаются сказать или говорят лишь вполголоса. Пессимизм Каплана в отношении развивающихся стран велик, но он не меньше в отношении стран развитых. Когда наиболее удачливые диктаторские режимы смогут развить бедные страны, и новообразовавшийся средний класс попытается создать в своих государствах демократию западного образца, они будут лишь гнаться за призраками. Западную демократию подменит система (подобная той, что существовала в Афинах и Спарте), в которой олигархии — в современном варианте транснациональные корпорации (ТНК), действующие на всех пяти континентах, — лишат правительства власти принимать решения для общества или индивида. Олигархии никому не подотчетны, поскольку они получают власть не путем выборов, а путем аккумулирования технологий и экономической мощи. Если читатель не знаком со статистикой, Каплан напоминает, что из 100 ведущих экономик в мире 51 — это не страны, а крупные компании и что на долю 500 самых успешных компаний приходится 70% всей мировой торговли.

Эти аргументы являются прекрасной отправной точкой для сравнения с либеральным видением развития событий в мире на грани нового тысячелетия (статья написана в 2000 году. — Пер.). С точки зрения либерализма, достижение свободы человеком, несмотря на весь сопутствующий ей хаос, является источником самого невероятного прогресса человечества в областях науки, прав человека, технологий и борьбы против деспотии и эксплуатации.

Самым нелепым аргументом Каплана является то, что лишь диктатуры способны создать средний класс и обеспечить стабильность в государстве. Если бы это было так, то раем для среднего класса были бы не США, Западная Европа, Канада, Австралия или Новая Зеландия, а Мексика, Боливия и Парагвай. История Латинской Америки изобилует тиранами, деспотами и правителями. К примеру, один только Хуан Доминго Перон чуть ли не полностью уничтожил средний класс Аргентины, который до его прихода к власти был многочислен, процветал и позволил своей стране развиваться более высокими темпами, чем большинство европейских стран. Сорок лет диктатуры не принесли Кубе ни малейшего процветания, а, напротив, низвели эту страну до положения международного нищего. Чтобы не умереть с голоду, кубинцам приходилось есть траву и цветы, а их женщины продают себя туристам из капиталистических стран.

Конечно, Каплан может сделать оговорку, что он не имеет в виду все диктатуры без исключения, а только успешные диктатуры, такие, которые установились в АТР, Чили при Пиночете или Перу при Фухимори. Я прочитал его статью — удивительное совпадение — как раз тогда, когда якобы успешная автократия в Индонезии пала, генерал Сухарто был вынужден подать в отставку, а экономика страны находилась в глубоком кризисе. Незадолго до этого распались бывшие автократические режимы в Корее и Таиланде, и знаменитые азиатские тигры канули в Лету. Очевидно, рыночные диктатуры были не настолько успешны, как полагал Каплан. Теперь они стоят на коленях перед МВФ, Всемирным банком, США, Японией и Западной Европой, моля о спасении от полного финансового краха.

С экономической точки зрения, диктатура генерала Пиночета была успешной, как до определенного момента (т. е. если эффективность измеряется только темпом инфляции, фискальным дефицитом, официальными резервами и темпами роста ВВП) успешна и диктатура Фухимори. Даже в этом случае речь идет о весьма относительном успехе. Стоит нам покинуть комфортную защищенность открытого общества (в случае Каплана — США) и посмотреть на эти режимы с точки зрения людей, действительно пострадавших от репрессий и преступлений этих режимов, эта относительная успешность куда-то улетучивается. В отличие от Каплана, мы, либералы, не считаем, что прекращение экономического популизма или обуздание инфляции представляет собой малейший прогресс для общества, если, несмотря на либерализацию цен, сокращение государственного финансирования и приватизацию государственной собственности, государство заставляет своих граждан жить в страхе. Нельзя во имя прогресса попирать права граждан. Нельзя во имя прогресса лишать граждан свободной прессы или независимого суда, когда их права нарушаются. Нельзя во имя прогресса подвергать людей пыткам, экспроприировать их имущество, похищать их или убивать по прихоти властвующей шайки. Согласно либеральной доктрине, прогресс должен происходить одновременно в экономической, политической и культурной сфере. Иначе это нельзя назвать прогрессом — как из практических, так и из моральных соображений. Открытые общества, где информация распространяется беспрепятственно и где царит верховенство закона, лучше защищены от кризисов, чем деспотии. Это было хорошо видно на примере режима Мексиканской институциональной революционной партии несколько лет назад и совсем недавно — на примере генерала Сухарто в Индонезии. Роль недостатка подлинной законности в диктаторских государствах Тихоокеанского региона в этом кризисе была не до конца исследована.

Сколько успешных диктатур мы знаем? А сколько неэффективных? Сколько диктатур ответственны за то, что их страны опустились до уровня доцивилизационной дикости, как, например, происходит сегодня в Алжире и Афганистане? Подавляющее большинство диктатур крайне неуспешны; успешные являются редким исключением. Не покажется ли вам рискованным пытаться найти рецепт диктаторского режима, который в состоянии достичь развития, надеясь на то, что режим окажется успешным, ответственным и лишь переходным к демократии, а не наоборот? Неужели не существует менее рискованных и менее жестоких путей к экономическому прогрессу? Эти пути существуют, просто такие люди, как Роберт Каплан не желают обращать на них внимание.

В странах, где процветает демократия, далеко не всегда существует многолетняя история либеральной традиции. Во многих современных демократиях не было такой традиции до тех пор, пока, пережив череду потрясений и неудач, эти общества не сделали выбор в пользу культуры свободы и не стали двигаться в этом направлении, совершенствуя эту культуру и превращая ее в свою собственную. Международное давление и помощь могут быть факторами первого порядка в процессе демократизации той или иной страны, как, например, это произошло в Японии или Германии, где, как и в Латинской Америке, не было сильной демократической традиции. За короткое время после Второй мировой войны они присоединились к ведущим демократиям мира. Почему тогда развивающиеся страны (или Россия) не способны освободиться от авторитарной традиции? Почему они не в состоянии, вслед за японцами или немцами, усвоить культуру свободы?

Несмотря на пессимистичные выводы, к которым приходит Каплан, глобализация открывает великолепные возможности для демократических стран мира — и особенно для развитых демократий Америки и Европы — внести вклад в содействие терпимости, плюрализму, законности и свободе в мире. Многие страны до сих пор являются рабами авторитарной традиции, но не стоит забывать, что когда-то все человечество жило в авторитарных государствах. Расширение ареала свободы возможно только при наличии следующих условий:

(а) Мы должны твердо верить в превосходство культуры свободы над теми традициями, которые признают законными фанатизм, нетерпимость и расизм, а также религиозную, этническую, политическую и сексуальную дискриминацию.

(б) Мы должны соотносить свою экономическую и внешнюю политику так, чтобы они способствовали укреплению демократических традиций в развивающихся странах и в то же время автоматически наказывали и дискриминировали против тех политических режимов, которые, как в Китае или Перу, проводят либеральную экономическую политику, но сохраняют диктатуру в политической сфере.

К сожалению, такая дискриминация в пользу демократии, которая принесла только положительные результаты таким странам, как Германия, Италия и Япония полвека назад, не используется сегодня демократическим лагерем в отношении развивающихся стран. Даже когда этот подход применяли, как в отношении Кубы, это было сделано наполовину и довольно лицемерно.

Но c приходом нового тысячелетия продвинутые демократии мира имеют все причины для того, чтобы твердо и принципиально защищать демократию. Причиной этому служит новая опасность, о которой Каплан упоминает в своем эссе. Каплан предсказывает появление в будущем недемократического всемирного правительства, состоящего из всесильных ТНК, которые ведут бизнес во всех уголках земного шара. Это видение грядущей катастрофы указывает на реальную угрозу, всем нам хорошо известную. Исчезновение экономических границ и распространение глобальных рынков способствуют слиянию и сотрудничеству между компаниями по мере того, как они пытаются более эффективно конкурировать друг с другом во всех областях производства.

Образование гигантских корпораций не представляет собой никакой угрозы демократии, если демократия реально существует, то есть пока есть справедливые законы и сильные правительства. (Под «сильным» правительством либерал понимает «ограниченное и эффективное» правительство.) В рыночной экономике, открытой для конкуренции, большая корпорация только приносит пользу потребителю благодаря экономии на масштабах производства, что позволяет снизить цены и умножить предлагаемые услуги. Угроза лежит не в размере компании, а в монополии, которая всегда является источником коррупции и неэффективности. Пока существуют демократические правительства, обеспечивающие уважение закона, которые заставят отвечать перед законом любого, даже самого Билла Гейтса, то никакой опасности не существует. Пока демократические правительства обеспечивают существование рынков, открытых для конкуренции и немонопольных, то нечего бояться крупных корпораций. Напротив, ТНК часто содействуют прогрессу общества тем, что находятся во главе научного и технологического развития.

Капиталистическая фирма имеет природу хамелеона. В демократической стране она будет крайне полезным институтом, служащим развитию и прогрессу. Однако там, где не существует верховенства закона и рыночной свободы и где все решается абсолютной волей правителя или правящей верхушки, капиталистическая фирма может стать источником зла. Корпорации аморальны, они с легкостью приспосабливаются к правилам игры в той среде, где они действуют. Если во многих развивающихся странах действия ТНК можно осудить, то это исключительно вина тех, кто устанавливает правила игры в экономической, общественной и политической жизни. Нельзя винить фирмы за то, что они следуют этим правилам в поисках собственной экономической выгоды.

Исходя из этого, Каплан приходит к пессимистическому выводу о том, что будущее демократии безрадостно, так как в скором времени крупные корпорации будут действовать в США и Западной Европе так же безнаказанно, как сегодня они действуют в Нигерии при покойном полковнике Абаче.

В действительности нет исторических или концептуальных причин делать подобный вывод. Напротив, мы должны прийти к другому выводу: необходимо, чтобы все диктаторские государства как можно скорее стали демократиями и приняли соответствующие законы, требующие от корпораций вести себя достойно и справедливо так же, как в развитых странах. Без глобализации законности и свободы экономическая глобализация представляет собой серьезную угрозу будущему цивилизации и в особенности окружающей среде нашей планеты. Великие державы имеют моральные обязательства содействовать демократическим процессам в развивающихся странах. У них также есть практическая обязанность. С исчезновением границ самой большой гарантией того, что экономические силы окажут пользу всем людям, является закрепление того, что по всему миру экономическая жизнь находится в рамках свободы и конкуренции и руководствуется стимулами, правами и ограничениями демократического общества.

Все это нелегко и быстро не достижимо. Но либералам важно знать, что цель, ради которой мы трудимся, достижима. Идея мира, объединенного вокруг культуры свободы, — это не утопия, а красивая и достижимая реальность, которая оправдывает наши усилия. Как говорил Карл Поппер, один из наших великих учителей:

«Оптимизм — это наш долг. Будущее открыто. Оно не предопределено. Никто не в силах предсказать его, разве только случайно. Мы все участвуем в его создании через свои поступки. И мы все в равной степени ответственны за его успех».

Источник: Global Fortune: The Stumble and Rise of World Capitalism. Ed. by I. Vasquez. Washington DC, 2000

Фотография на обложке: Марио Варгас Льоса, 1986 / Christopher Pillitz, Getty Images