Производство идеологии
Виталий Куренной — о миссии интеллектуалов
Эксперты: Виталий Куренной
Виталий Куренной — о миссии интеллектуалов
Эксперты: Виталий Куренной
Виталий Куренной — о миссии интеллектуалов
Когда мы говорим в российском контексте, слово «интеллигенция» является наиболее употребительным, и я, наверное, с него начну. Сначала — краткая история понятия «интеллигенция» в России. Считается, что оно возникает где-то в 60-е годы XIX века, и Петр Боборыкин приписывал себе заслугу этого изобретения. Кстати говоря, сегодня есть даже музей русской интеллигенции на родине Боборыкина, в Нижнем Новгороде.
Но в действительности слово «интеллигенция» используется в русском языке где-то начиная с 30-х годов XIX века, ну, собственно говоря, когда и формируется в России общественно-политический язык — тогда же, когда появляется слово «культура» и так далее. Приходит оно, разумеется, из французского языка; вот известно, что, например, Бальзак выступал за создание партии интеллигенции.
В истории понятия и группы под названием «интеллигенция» чрезвычайно важную роль играет сборник «Вехи», который, собственно говоря, был посвящен критике русской интеллигенции. Да, понятие «интеллигенция» использовалось первоначально в основном как критическое. Но в течение ХХ века и «интеллигенция», и «интеллектуалы» стали словами уже с позитивным значением. В позднесоветское время это понятие стало использоваться совсем по-другому — началась борьба за него, за присвоение этого понятия. Существует дискуссия о подлинной и неподлинной интеллигенции, например, знаменитая статья Солженицына про образованщину, которая не является подлинной интеллигенцией. Есть замечательная работа Александра Кустарева, который с разных сторон анализирует этот специфический запрос на понятие интеллигенции в позднесоветском обществе.
В постсоветский период борьба за то, чтобы называться интеллигенцией, исчезла из поля общественной дискуссии. Еще лет десять-пятнадцать назад я, например, считал, что как явление интеллигенция полностью исчезает и уступает место стандартному западному интеллектуалу. Но в действительности выяснилось, что это не так.
Я напомню, что, когда начались всякие события, связанные с протестами на Болотной площади, слово «интеллигенция» тут же всплыло. Наряду с такими квалификациями, как «рассерженный горожанин», «креативный класс», у нас тут же стало использоваться понятие «новая интеллигенция». Это чрезвычайно важный симптом, который говорит, что на самом деле эта группа никуда не исчезает.
Я хотел бы подчеркнуть, что чрезвычайно важна внутренняя форма этого слова: будь то «интеллигенция» или «интеллектуалы», оно отсылает все-таки к наиболее общей, к наиболее генерализованной способности человеческого разума.
Кто такие интеллигенты и интеллектуалы? Это те люди, которые могут оторваться от интересов своей группы, от интересов своего сегмента гражданского общества и начать говорить о том, что является общим для всех, не преследуя узкопартийную перспективу.
Слово «интеллигенция» известно как связанное с русским феноменом. Тот же Макс Вебер говорит о специфическом характере русской интеллигенции. То есть слово «интеллигенция» как бы закреплено за русской традицией. Западное понятие — понятие «интеллектуал».
Существует целый спектр теорий интеллигенции или теорий интеллектуалов. И можно сказать, что исходя из специфического российского самопонимания интеллигенции, особенно в поздний советский период, они скорее склоняются к определенной группе теорий. Я сейчас перечислю основные. Первая из них считает интеллигенцию группой, попросту наделенной определенным уровнем образования. То есть интеллигенция, инженерная интеллигенция, творческая интеллигенция — это люди, получившие высшее образование и работающие в соответствующей сфере. Вторая чрезвычайно влиятельная именно в российском контексте теория — это теория, которая связывает с интеллигенцией представление о том, что эта группа является носительницей определенных моральных, идейных характеристик. Интеллигенция — это этически антимещанская группа, а социологически это группа, которая стоит вне сословий, вне классов, и ее миссия заключается в том, чтобы добиться физического, нравственного, духовного освобождения человечества. То есть она является носительницей определенного рода ценностей. Третья теория рассматривает интеллигенцию или интеллектуалов как самостоятельную группу, даже класс, который преследует свои собственные интересы.
Блестящим образцом такого рода теории является теория отечественного марксиста Евгения Лозинского, который в 1907 году публикует работу «Что же такое наконец интеллигенция?», где, собственно говоря, он классифицирует интеллигенцию как особый своекорыстный класс, «паучье отродье», как он выражается, который стремится максимизировать свои собственные интересы, блага и так далее. Очень любопытная теория, она, кстати, широко распространена в так называемой консервативной критике интеллектуалов на Западе, позже очень хорошо разработанной. Например, один из лучших ее образцов — это работа Гельмута Шельски «Работу делают другие», где он рассматривает интеллектуалов как такой новый клир, то есть, фактически говоря, новую церковь, которая претендует примерно на те же блага, на то же внимание, как и прежний религиозный клир.
И четвертый тип теорий считает интеллигенцию группой не самостоятельной, а в действительности обслуживающей интересы отдельных классов, и по большей части, если говорить о западных обществах, интересы господствующего класса. Это чрезвычайно влиятельная, я бы сказал, чрезвычайно инструментализированная теория интеллигенции Антонио Грамши. То есть, с точки зрения Грамши, любой класс формирует группу интеллигенции, которая работает в сфере образования, в сфере публичности, так сказать, в сфере культуры и, собственно говоря, навязывает обществу ту картину мира, то мировоззрение, которое отвечает интересам этого класса.
Под интеллектуалом я понимаю любого актора, который обладает двумя основными характеристиками: он связан со знанием или культурой, является, например, университетским преподавателем либо заметным культурным деятелем, а с другой стороны, выступает в поле публичности. По этой, кстати, причине американские исследователи, например, не относят к интеллектуалам Джона Ролза: несмотря на то что его теория справедливости чрезвычайно влиятельна, он никогда в жизни не выступал как публицист, не писал колонок и так далее. В то же время классическими интеллектуалами являются фигуры вроде Хабермаса или Германа Люббе.
В 1950–1960-е годы очень активно обсуждается вопрос об исчезновении интеллектуалов с американской сцены, и связано это как раз с чрезвычайным ростом университетов. То есть те люди, которые раньше активно присутствовали в прессе с колонками, с выступлениями и так далее, попросту ушли в кампусы. Очень любопытно здесь появление европейских образцов в американском контексте. Например, Вальтер Беньямин почему вдруг становится такой популярной фигурой? Потому что в Штатах он начинает восприниматься как человек, который не был погружен в университетскую жизнь, но при этом активно, публично выступал со своими работами.
Это действительно любопытный феномен, когда интеллектуалы возникают в зависимости от каких-то специфических и социальных процессов, и именно интеллектуалы являются главными производителями идеологии. Только они и способны эту идеологию формулировать просто в силу своих компетенций. Я бы сказал, наверное, сегодня, что интеллектуалы — это те, кто производит следующую публичную функцию: они осуществляют способность суждения, выносят какие-то оценочные суждения по поводу происходящих процессов. В этом смысле, кстати, их существенное отличие от журналистов, потому что базовая профессиональная функция журналистов — это все-таки излагать факты. А вот выносить суждения о фактах — это публичная функция интеллектуала.
Естественно, если мы говорим о взаимоотношении интеллектуалов и идеологии, интеллектуалы также претендуют на то, чтобы не только производить идеологии, но еще и их критиковать. Естественно, любая критика идеологии тоже осуществляется с определенного рода идеологических позиций. Поэтому я бы сказал, что это вполне комплементарные функции.
На советское общество можно взглянуть не как на общество, где победил рабочий класс, а на общество, где победила группа интеллигенции. Вот ровно по теории интеллигенции как особого класса. Если мы посмотрим на основную властную группировку, то это, безусловно, интеллектуалы.
Ну, например, кто такой Сталин? Это интеллигент в классическом своем смысле слова, который ненавидел режим, при котором он существовал, спокойно шел в тюрьмы по этому поводу, и прочее, прочее, осуществлял разного рода антигражданские акци. Позднесоветская интеллигенция себя тоже жестко противопоставляет партии. Партия — это прежде всего партийная бюрократия, которая на самом деле претендует на что? На то, чтобы быть умом, честью и совестью. То есть интеллигенция и власть в России — это взаимосвязанные вещи. Когда у нас человек становится активным критиком власти и на нее всячески обрушивается?.. Это люди, которые, если мы посмотрим на постсоветский период, побывали во власти, но, отпав от нее, тут же превращаются в ее критиков. Можно посмотреть на судьбу разного рода и функционеров, и советников президента, которые такого рода эволюцию осуществляют. Поэтому далеко не бессмысленно рассматривать феномен советского общества как общества, где победила определенного рода интеллигенция.
И, собственно, сама природа этого общества такова, что она, вообще-то говоря, реализовала радикализм, который, безусловно, присущ интеллигенции, которая формулирует острые суждения, направленные против общества, против несуществующей справедливости и так далее. Можно, кстати говоря, и на нацистский режим таким же образом взглянуть, потому что Адольф Гитлер — это тоже, безусловно, интеллигент, интеллектуал, художник, публицист. Не только господствующие группировки нанимают интеллигенцию, но новейшая история дает нам хороший образец того, чтобы подумать над следующей проблемой: что происходит в обществе, если власть захватывает самостоятельная группа интеллигенции — как нам, собственно, Лозинский и говорил про вот это вот «паучье отродье», которое добилось того, чего хотело, то есть захватило власть.
Вполне очевидно, что общенациональную повестку дня у нас производят столицы, есть специфические медиа, которые ее выражают.
Есть чрезвычайно важный вопрос, связанный с тем, как более глубинным, внемедийным образом устроена у нас интеллигенция. И вот наши исследования показали, что уже в 2000-х годах понятие интеллигенции утратило свою привлекательность, еще до всяких там болотных событий. В одном из исследований я ввел даже такую категорию — «безымянные», то есть люди, которые очевидно выполняют функцию интеллектуалов, не идентифицируют себя в качестве какой-то группы.
Чрезвычайно интересным является вопрос о том, кого люди считают интеллигенцией, особенно в провинциальных небольших городах. И мы такой вопрос регулярно имплементируем в свои фокус-группы. Кстати говоря, любопытно, что сегодня люди не готовы считать интеллигенцией, например, преподавателей. Потому что внутренняя форма слова, такая глубинная семантика понятия интеллигенции все-таки предполагает, что люди выступают с какой-то универсальной перспективы. Вот сегодня носители знания, будь то школьного или университетского, не рассматриваются в таком качестве. Их аудитория видит в них носителей просто определенного рода профессии, не более того. Поэтому сегодня люди с большим трудом могут сказать, кто такая интеллигенция. Значение этого понятия у нас семантически выветрено.
Есть совершенно определенный также вопрос, который связан с, я бы сказал, советской интеллигенцией, ее судьбой в наши дни, вот в нашей текущей ситуации, вопрос, который меня сейчас действительно чрезвычайно волнует. Он связан с существованием инфраструктуры культурных учреждений. То есть это работники музеев, работники библиотек, работники театров и так далее, то есть той системы учреждений, которая сформировалась в советский период и, собственно говоря, существует до настоящего времени с наименьшими изменениями. Мы на самом деле видим, что эта группа, не звуча в нашей медийной повестке дня, все-таки как бы локально чрезвычайно влиятельна. Мы видим, кстати, довольно сильные высказывания этих вот старых интеллектуальных интеллигентских групп.
Те же деятели театра с осознанием собственного достоинства комментируют, например, какие-то процессы, уголовные дела, связанные с их коллегами, и говорят: наше слово должно быть услышано. Так не звучит на самом деле позиция, например, представителей таможенной службы. Я бы сказал, что интеллигенция у нас вот в каком-то таком низовом смысле продолжает существовать, играть важнейшую функцию, и, собственно говоря, она часто занимается какой-то важной, но не идеологической, а локально-культурной активностью.