Демократия как универсальный режим

Мы с вами не найдем ни одного политического режима в современном мире, ни одного государства, за редким исключением мусульманских петрократий Ближнего Востока, пожалуй что, и некоторых других стран, где до сих пор существует огромное влияние религии на общественную жизнь, где религия неотделима от образа жизни человека, где религия провозглашается этим самым образом жизни, — и вот да, там все понятно: власть — от Бога.

Но даже в соседних арабских странах, где существуют республиканские светские или полусветские режимы, власть, хочет она того или нет, вынуждена апеллировать к тому, что она происходит от народа. Король Иордании может ссылаться на то, что он родственник пророка Мухаммеда. Президент Египта — уже вряд ли, президент Сирии — тоже. Он будет апеллировать к демократическим принципам. Соблюдает он их или нет — это другой вопрос.

Мне нравится шутка одной моей немецкой коллеги: если государство выносит в свое название слово «демократическая», как, скажем, было с Германской демократической республикой или сейчас с Корейской народно-демократической республикой, то в таких случаях с демократией что-то не в порядке. Но замечу, вряд ли кто-то из правителей современного мира, по крайней мере там, где существуют светские режимы (а они существуют в большинстве государств мира), выйдет и скажет: я кровожадный, я беспощадный, я злой узурпатор. Нет. Он будет говорить о том, что он демократический лидер, о том, что он получил мандат от народа. Как уж он это будет объяснять — будет зависеть от каждой конкретной ситуации.

Критики демократии часто смешивают понятия. Они берут античную демократию, которая часто воспринималась как демократия прямого действия, демократия всеобщего участия, когда власть фактически принадлежит народному собранию, то есть собранию граждан. Это прямая демократия, а дальше по жребию, между прочим, а не в результате выборов, люди занимают те или иные должности.

В современном мире эта демократия действительно маловероятна и маловозможна, хотя удивительным образом именно в России ее с определенным упорством пытались повторить несколько раз. Как это выглядит? Когда одну мою одноклассницу спросили, как произошла русская революция, она сказала: «Народ вышел на площадь и взял власть». И в этом, конечно, неудовлетворительном ответе есть сермяжная правда нашего понимания того, как мы на массовом уровне это воспринимаем и понимаем.

Есть некая деспотическая власть, против которой происходит восстание. Это восстание носит формат прямого политического действия, когда все или значительное большинство активных граждан вовлечены в некое историческое событие. Они выходят на площадь, они кричат: «Мы здесь власть! Даешь!» или «Долой!» Они испытывают потрясающую эйфорию, потому что появляются какие-то лидеры, которых они обожают, которых они считают своими, в отличие от низвергнутых тиранов.

А дальше с неизбежностью происходит следующее действие: когда на смену эйфории приходит разочарование от того, что новые правители снова узурпировали власть, больше не нуждаются ни в каком совете с народом, все попытки выйти на площадь снова воспринимаются уже как контрреволюция и жестоко подавляются. При этом те, кто оказался у власти, называют себя демократами, обещают большую демократию, еще бо́льшую, чем раньше, но никакой демократии в действительности нет.

Между прочим, слово «демократия» в том виде, как я его описываю, возникло ведь не в новейшей России, оно возникло не после 1991 года. Отнюдь. Демократия — это часть лексикона большевистской диктатуры. О демократии (вы будете смеяться) говорил не только Ленин, но и Сталин, и Брежнев. В частности, когда принималась Конституция 1977 года, он говорил о том, что вот-вот мы перейдем к полной демократии, когда трудящиеся получат всю власть, но сейчас они еще немного не дозрели до этого. Вот нам, партии, еще нужно вести работу по воспитанию этого человека будущего, который будет жить в настоящей демократии.

Так что ничего нового, скажем, в 1985 году по поводу демократии у нас не возникло. Эта демократия, понимаемая как власть широких беднейших слоев общества, как демократия прямого действия, как воля большинства, которая превыше всего, в том числе, обащу ваше внимание, закона. Закон можно изменить любой, только если у нас есть большинство и воля этого большинства. Подобного рода демократия широких слоев, стоящая над законом, обязательно превратится либо в олигархию, либо, хуже того, в тиранию. Здесь можно добавить еще одну вещь, уже из другой эпохи. Кант говорит нам о том, что демократия плоха тогда, когда мы ее понимаем (Кант ее понимает именно в этом античном смысле) как ситуацию, при которой все принимают решения по поводу одного, когда существует некое давление огромного большинства, и оно вам говорит: но мы же все считаем, что, скажем, надо идти в колхоз или что этот полуостров — это наша гордость и слава боевая.

А вы один, и вы говорите: «А я так не считаю». Это ваша свобода, это ваш личный выбор. Но вот ведь какая штука: все-то против вас. И эти все при этом не все, потому что есть вы один, который не согласен со всеми, которых нет, потому что вы существуете. И это страшная форма давления, куда более страшная, чем дурак-король, над которым все смеются. И вы вместе с ними со всеми смеетесь. А тут все вам говорят, что вы неправы. Нужно кричать «Зиг хайль!» — а вы не хотите; нужно идти убивать женщин, стариков и детей, потому что их объявили врагами, — а вы не хотите. Вы вырожденец, отщепенец, враг и ничтожество.

Большинство должно понимать, что прав может оказаться тот один, против которого все. И значит, этому одному следует дать шанс сохранять свою правду, говорить о ней и, более того, — возможно, убеждать в этом других. Поэтому демократия — это еще свобода слова, свобода собраний, это права меньшинства, это возможность повторить выборы, на которых власть может поменяться, победит другая партия, победит другая политическая группа, придут другие люди, которые скажут: вы были неправы, мы сейчас немного изменим политический курс.

Как сократить риски демократии?

Я, конечно, хожу на выборы, я активный политический участник, но я не собираюсь участвовать в народном собрании, принимать там законы, ораторствовать. У меня на это нет времени. Все, что мне нужно, — мне нужны представители, которым бы я доверял и которые бы адекватно делали то, что мне представляется нужным и хорошим.

А вот здесь возникают проблемы, потому что мое доверие моим представителям — это одна из ключевых проблем современной демократии. В какой степени эти представители действительно отражают мою волю? В какой степени демократия действительно позволяет избежать ряда проблем, во избежание которых она, собственно, создана? В частности, произвола, олигархии, то есть узурпации власти некими группами в своих корыстных интересах, неравенства и его роста внутри общества, и как следствие, конфликтов внутри общества. Демократия, собственно, предполагает публичность политики, то, что все политические решения принимаются открыто, гласно. Разве это так в современной политике? Конечно, нет. И это касается не только каких-то закулисных сговоров, но, например, также и такой огромной проблемы, как параллельное государство.

Бизнес, управление корпорациями, как правило, построены не демократическим путем, а путем командным. Бюрократия, которая играет колоссальную политическую роль в современном государстве, — это совсем не государственный институт. Часто наследственный, совершенно малопрозрачный. Опять же, это касается самых разных стран, не только в Азии, не только в России, но и в Европе. Это всё проблемы, которые сегодня обсуждаются в связи с современной демократией, в связи с тем, что демократия, конечно же, уязвима.

За этим стоит постоянное опасение, которое высказывает еще Макиавелли. А именно то, что демократия всегда имеет риск переродиться в авторитарный режим, диктатуру. Макиавелли говорил об этом в связи с римской историей, а именно в связи с тем, что Римская республика превратилась в итоге в империю, в правление императоров. И этот риск всегда сидит в голове тех, кто рассуждает о демократии.

Но и когда мы критикуем демократию, мы должны задавать себе вопрос: во имя чего эта критика? Это критика во имя того, чтобы избежать рисков, которые перед ней стоят? Добавим текущие проблемы, которые сегодня совершенно ясно видны на свежем материале, — популизм. Демократия, так или иначе, несмотря на приверженность правам меньшинств, вынуждена все-таки апеллировать и действовать в основном в соответствии с волей большинства. В какой степени эта воля большинства осмысленна? В какой степени она может быть опасна для государства и для самой демократии? Каким образом различать демократически избранные силы? Ведь некоторые говорят о том, что Гитлер победил демократическим путем, хотя исторически это не совсем так.

Но это проблема. Проблема ответственности общества, проблема ответственности граждан, проблема их просвещенности. Действительно ли они делают свой выбор, или этот выбор навязывается путем манипуляций — большой вопрос. Однако нужно признать, что современный мир вынужден, хочет он того или нет, признавать за демократией лидерство на мировой арене.

Демократия сама по себе означает, конечно, не демократию прямого действия, не власть народа, — это представительная власть, власть представителей, избранных народом и периодически переизбираемых; власть, действующая на основании принципа верховенства права, принципа равенства всех граждан перед законом, в том числе тех, кто находится во власти (их в первую очередь), принципа подозрительности в отношении людей во власти — и эту функцию выполняют средства массовой информации, общественные деятели, которые не будут никогда и не должны давать избранным властям спать спокойно и радоваться своим успехам. Они обязаны их непрерывно критиковать.

Это еще один очень важный момент, о котором здесь нельзя не сказать: демократия может быть описана также как полиархия, наличие конкурентных сил внутри политической системы — желательно больше чем двух. Потому что соревнование двух сил обычно приводит к тому, что побеждает одна. А вот когда их три и больше, всегда возникает непредсказуемая конфигурация, в которой есть альтернатива. Вы можете создать выборы, разделение властей и принять Конституцию, но если у вас в стране 80% населения зависит от бюджета государства, то есть фактически от одной кассы, — у вас, скорее всего, не будет демократии. У вас будет гегемонистский режим.

Наконец, это права меньшинств. Потому что на самом деле никакого большинства нет, это лишь совокупность случайно отобранных мнений, здесь и сейчас, которые через пять лет могут быть пересмотрены и обязаны быть пересмотрены. Это отсутствие страха потерять власть, отношение к этому, наоборот, как к норме. Вот, наверное, совокупность критериев, соблюдение которых или приближение к которым может нам позволить изменить свой взгляд на демократию.

Демократия требует работы

Милль, один из классиков теории демократии, говорил о том, что демократия — это не картошка, она не растет сама по себе, она не растет, когда мы спим. Вот картошку можно посадить, она будет расти. Демократия требует от нас постоянных усилий.

Нельзя демократию построить навсегда и дальше сесть, закурить и включить телевизор. В этот момент демократия закончилась. Демократия требует постоянной борьбы за нее, постоянных гражданских усилий, ответственности и участия. И ее никто не дарует и не приносит на блюдечке. Демократия — это то, за что мы боремся, если мы живем в демократической стране. Завтра могут появиться политики, которые будут угрожать демократии, — это нормально и абсолютно закономерно.

Это требует от нас лишь одного — не спать и делать свою работу, отстаивая свою свободу и тот порядок, а демократия — это порядок, вопреки тому, как принято понимать в России, — который обеспечивает нам эту личную свободу.

Своей жизнью человек может распоряжаться только сам. Если в какой-то момент ему надоело это делать по тем или иным причинам, он должен отдавать себе отчет, что ровно с этого момента, когда он скажет, что его не интересует его личная свобода, он совершит довольно странный обмен, который часто предлагается людям: обменять личную свободу на безопасность, предсказуемость, стабильность и так далее. Если мы рациональные люди, то мы должны отдавать себе отчет, что ровно с этого момента вся предсказуемость, стабильность и безопасность заканчиваются. Потому что наша воля с этого момента не имеет никакого значения, а значение имеет воля кого-то другого.

Это либо добровольное рабство, либо согласие быть убитым под тем или иным предлогом. Вдруг выяснится, что по каким-то высшим соображениям нужно, чтобы вы умерли — погибли на войне или сдохли от голода в деревне, потому что надо проводить индустриализацию. Ну, уж тогда не жалуйтесь. Вот что я могу сказать по-русски: не жалуйтесь уж тогда.