Крушение коммунизма в Чешской республике (в то время Чехословакии) в 1989 году вызвало необычайную эйфорию среди чехов и привело к поразительно сильному единению страны. Как реформаторы мы понимали, что подобное единение играло отрицательную роль. Люди объединились «против чего-то», а не «в пользу чего-то». К счастью, нам было этого достаточно, чтобы начать создавать стратегию на будущее. Сейчас это кажется практически невероятным, но для большинства людей не капитализм, а утопический «третий путь» казался тогда альтернативой коммунизму. Сторонники третьего пути были против создания политических партий, выступали в защиту так называемой «политики вне политики» (ссылка на Вацлава Гавела и его тезис о моральной составляющей в политике: «Для политика необходимы принципы и хорошие манеры», октябрь 1991 года. — Примеч. пер.) и претендовали на исключительную роль интеллектуальной и культурной элит в управлении страной. Они хотели образования неоколлективистского общества, которое отвергало либеральную демократию. В сущности, сторонники третьего пути выступали в поддержку «постдемократии».

Сторонники третьего пути не хотели менять существующую экономическую систему; они хотели лишь углубить перестройку. Они хотели осуществить идею 1960-х годов о сближении экономических моделей социализма и капитализма. Они не доверяли рынку. Вместо этого они верили в «умный» экономический центр, который бы был способен разумно организовать экономику с помощью интернета и популярных брошюр по административному управлению. Они хотели приватизировать только малый бизнес и передать более крупный в управление его работникам. Они боялись продавать «фамильное серебро» за границу и т.д.

Во внешней политике сторонники третьего пути планировали превратить Чешскую республику в мост между Востоком и Западом и создать новый мир, который бы устранил недостатки обеих прежних систем. Они хотели положить конец одновременно и Варшавскому пакту, и НАТО. Они были идеалистами, лишенными реалистического понимания внешней политики; они насмехались над долгосрочными национальными интересами Чехии.

Необходимо помнить, что в то время конфликт был не между истинными реформаторами с одной стороны и сторонниками старого порядка и бывшими коммунистами с другой. Коммунистам было хорошо известно, что они проиграли, и потому у них не оставалось никаких политических амбиций, по крайней мере в краткосрочной перспективе. В тот момент, когда в Чехии начались экономические реформы, коммунисты не оказывали никакого влияния на дискуссию об их курсе.

Противники радикального пересмотра чешской экономической системы принадлежали к двум влиятельным группам. К первой принадлежали коммунисты-реформаторы 1960-х годов, исключенные из коммунистической партии после советского вторжения 1968 года. Они стремились воплотить в жизнь свою программу реформ двадцатилетней давности. Вторая группа состояла из диссидентов, выходцев из культурной и интеллектуальной среды. Под руководством Вацлава Гавела, моего предшественника на посту президента Чехии, эта группа хотела создать нечто новое, нечто, не имеющее недостатков либеральной демократии или коммунизма. Они считали, что мир должен управляться лишь немногими избранными. Им казалось, что рыночные силы унижают достоинство людей. Неудивительно, что г-н Гавел сказал недавно, что «невидимая рука совершает различные явно видимые преступления» (Вацлав Гавел. Вопросы Вацлава Моравеча: часть 1. ТВ1. 1 января 2006 года).

Мы знали, что ожидание бессмысленно, поскольку эйфория, последовавшая за крушением коммунизма, оставила нам мало времени и возможностей для осуществления непопулярных и болезненных шагов.

Другая, относительно небольшая группа людей не боялась сказать, что целью реформ в Чехии являются капитализм и парламентарная демократия. Эта группа знала, что необходимо заявить, в каком направлении и каким путем они намереваются идти, и убедить чехов последовать их примеру. Та группа, к которой принадлежал и я, подталкивала осенью 1990 года к принятию Федеральным парламентом Чехословакии «Программы экономических реформ». «Программа экономических реформ» стала компромиссным документом, включившим основные меры по ликвидации институтов плановой экономики, а не просто частичные корректировки, предлагаемые остальными. Эти меры включали аннулирование тысячи указов и запретов, блокировавших чешским и иностранным хозяйствующим субъектам выход на рынок, либерализацию цен и внешней торговли и приватизацию государственных предприятий.

Все это время мы помнили о двух непреложных условиях успешных экономических реформ — макроэкономической стабильности и постепенном создании необходимой для функционирования рынка инфраструктуры. Все те из нас, кто в то время думал об экономических реформах, осознавали, что необходимо было осуществлять все эти меры одновременно. Все они были для нас одинаково важны. Как бы невероятно это ни звучало сейчас, нам пришлось тяжело бороться за каждое предложение «Программы экономических реформ».

Мы знали, что ожидание бессмысленно, поскольку эйфория, последовавшая за крушением коммунизма, оставила нам мало времени и возможностей для осуществления непопулярных и болезненных шагов. Мы знали, что было необходимо воспользоваться временным ослаблением различных групп интересов, которые, по утверждению Мэнкура Олсона (известный американский экономист и социолог, изучавший роль групп интересов в демократических режимах. — Примеч. пер.), в нормальных условиях препятствовали бы переменам, занимаясь продвижением собственных интересов. Мы знали, что любая коренная перемена в свободном демократическом обществе представляет собой не упражнение в прикладной экономике, а ежедневный социальный процесс, который не может быть создан и пошагово воплощен в жизнь конструктивистами. (Поэтому совет, который был дан Джозефом Штиглицем, о том, что необходимо, подобно Китаю, сделать ход наших реформ более постепенным, просто нелеп). Также мы должны были избежать частичного реформирования, поскольку оно создает новые дисбалансы, которые губительны для экономики в целом. Поэтому было необходимо сделать решительный шаг и осуществить «критическую массу» реформ, что означало бы, что нет пути назад.

Мы также сознавали, что можем дестабилизировать экономику и таким образом поставить под удар миллионы человеческих жизней. Мы должны были минимизировать инфляцию, равно как и неизбежные потери в производстве — к сожалению, многое было потеряно безвозвратно. Мы пытались добиться наилучшей формы хорошо известной J-кривой (графическое изображение реакции торгового баланса на девальвацию. — Примеч. пер.). Если бы мы создали собственный «Индекс Тобина» (ссылка на гипотетический индекс, главными компонентами которого были бы показатели уровня спада производства и инфляция. — Примеч. пер.), который бы отображал ущерб чешской экономики от реформ, я уверен, у нас был бы самый благоприятный показатель среди всех стран с переходной экономикой.

Ключом к уменьшению ущерба от проведения реформ была осмотрительная бюджетная — в частности, бюджетный профицит 1990 года — и рациональная кредитно-денежная политика. Эти меры позволили нам избежать рискованных последствий либерализации цен и внешней торговли, а также спирали заработной платы и цен и спирали обменного курса. Можно сказать, что мы действительно избежали их, несмотря на то что — особенно когда в конце сентября 1990 года мы пытались найти оптимальный предел девальвации чехословацкой кроны — это стоило нам нескольких бессонных ночей.

В конце концов мы сделали лишь то, что нам позволил сделать социальный и политический консенсус того времени. Однако это было далеко не все, о чем мы мечтали и что мы считали правильным. На очереди стоят другие эволюционные, а не революционные изменения, и в будущем система будет усовершенствована в рамках сложного процесса парламентарной демократии. (Я полагаю, что многое в отношении тех вызовов, с которыми нам пришлось столкнуться, не было понято теми, кто критиковал нас в то время, и все еще не понято теми, кто критикует нас сегодня.)

Многие годы нас критиковали за либерализацию цен в условиях монополистической экономики. Однако мы знали: преобладание в экономике монополистической структуры заставило нас начать параллельно проводить либерализацию внешней торговли. В сущности, нам пришлось «импортировать» конкуренцию. Результаты подтвердили наш метод, и уровень инфляции в нашей стране оказался самым низким из всех стран, где проводилась либерализация цен.

Нас также критиковали за уровень девальвации кроны, однако за счет темпа девальвации мы добились нашей основной цели — равновесия платежного баланса. Мы также победили в споре с МВФ, отказавшись осуществить еще большую девальвацию, к которой призывал нас фонд. Обменный курс продержался на уровне, выбранном нами в декабре 1990 года, в течение долгих 6 лет.

Мы приняли доминирующую в то время доктрину, в соответствии с которой фиксирование обменного курса считалось единственно возможной точкой опоры для подверженной резким колебаниям переходной экономики — несмотря на то что я опасался этого показателя. Мы хотели либерализовать цены и торговлю, а после этого зафиксировать обменный курс. Результаты оказались обнадеживающими. К сожалению, несколько лет спустя мы упустили момент, когда мы должны были отменить фиксированный обменный курс. Эта ошибка отчасти привела к возникшим в 1997 году проблемам с обменным курсом. (У меня вызывает улыбку недавняя критика того, что я выступал в поддержку фиксированного обменного курса, а сейчас не хочу вновь зафиксировать наш обменный курс за счет введения евро. В 1990 году фиксированный обменный курс был ключевым элементом стабилизации нашей экономики, в то время как сейчас он привел бы к ее дестабилизации.)

Более того, мы настаивали на приватизации государственных предприятий в том состоянии, в каком они находились, а не как хотели наши оппоненты, предварительно решив их финансовые проблемы. Если бы мы дожидались, пока бизнес встанет на ноги, реформы бы остановились. Также неверными были призывы отложить начало реформенного процесса до тех пор, пока экономические институты и правовые условия не достигнут совершенства (что вряд ли в принципе возможно). Мы знали, что институты и законодательство являются системами, зависимыми от внутренних, а не от внешних факторов. Поэтому мы знали, что им придется развиваться постепенно. Разумеется, чем быстрее это случилось бы, тем лучше, однако мы также сознавали, что институты и правовое регулирование не могли быть искусственно взращены в кабинетах нескольких реформаторов.

Перевод с английского — сайт Вацлава Клауса

Фотография: Вацлав Клаус, 1996 / Reuters