Составить список обязательной литературы к курсу — обязанность автора; впрочем, особенности именно этого курса в том, что какого-либо совершенно обязательного чтения Дмитрий Бутрин слушателям ОУ уверенно рекомендовать не в состоянии. Пять предложенных ниже книг будут полезны скорее как набор камертонов: самые разные аспекты того, что будет в дальнейшем обсуждаться в курсе, заведомо может быть качественно проиллюстрировано цитатами из этих пяти книг, поскольку это — важная часть библиотеки постсоветского человека 1990-х, который в итоге и создал известную нам современную культурную реальность. Объединяет же эти книги, по мнению автора курса, лишь одно: нравится нам это или нет, но в них хорошо звучат наши идеалы. Конечно, они смешно звучат — но уж какие есть.
1. Агния Барто, «Стихи детям»
Новое — это хорошо забытое старое, а новый российский человек есть в первую очередь человек постсоветский. За сборник «Стихи детям», изданный в 1949 году, поэтесса Агния Барто получила Сталинскую премию. Барто, потерявшая в 1945 году 18-летнего сына, посвятила свою жизнь стихотворному описанию того, какими должны быть идеальные советские дети, да и просто дети — возможно, даже не будет преувеличением сказать, что литератора, оказавшего более значимое влияние на современные российские культурно-этические нормы, не существует. Вряд ли автор рассчитывал на это — описывая детскую игрушку, в четырех строках на десятилетия вперед примирить многие поколения с тем, что Россия — это в первую очередь терпение в ожидании собственной отлично известной судьбы. Это объяснялось и сейчас объясняется трехлетним детям, как мальчикам, так и девочкам, и они отлично понимают и по сей день: в России есть судьба, но есть и надежда.
Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
Вот доска кончается,
Сейчас я упаду.
Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь,
Не утонет в речке мяч!
2. Венедикт Ерофеев, «Москва–Петушки»
Поэма Венедикта Ерофеева, несомненно, опередила свое время. Хотя текст мог быть написан только в 1970 году, открытость к саморефлексии, необходимая для его понимания, стал вариантом нормы лишь в 1990-х. Тогда «Москва–Петушки» стала главным произведением, рассказывающим всякому желающему обыкновенному человеку о том, что на самом деле у него внутри, с предельной открытостью и с какой-то детской честностью. Ерофеев, умерший в 1990 году, ловил нового человека, всего лишь предлагая ему разделить с ним традиционную русскую чекушку. Те, кто был уловлен, уже никогда не стали прежними, поскольку уже не могли не знать: во всякую минуту мы можем беседовать с ангелами, и ангелам нас жалко.
Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновения, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и тих! Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом, — как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! — всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок, где не всегда есть место подвигу.
3. Иосиф Бродский, «Назидание», Ленинград, 1990
В некоторых случаях форма неотделима от содержания. Первый изданный в уже новой России сборник Иосифа Бродского, маленькая квадратная книжка, завоевал умы поколения, создававшего новую страну из самих себя, даже не в течение месяцев, а в течение нескольких недель. Без этого массового издания Россия, я уверен, была бы совершенно другой страной — после многих месяцев информационного взрыва перестройки и гласности просто необходимо было обобщение всего тайного, что стало явным, но на каком-то другом, более высоком уровне. Массовый сборник Бродского безжалостно и точно сделал эту работу.
Всегда выбирай избу, где во дворе висят
пеленки. Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят.
Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе,
чтоб приписать за твой счет что-то еще себе;
то же самое — баба. Прячь деньги в воротнике
шубы; а если ты странствуешь налегке —
в брючине ниже колена, но не в сапог: найдут.
В Азии сапоги — первое, что крадут.
4. Ричард Бах, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»
Кое-что о нас могут сказать наши юношеские увлечения. В том, что в России простенькие по нынешним непростым временам притчи американского авиатора-любителя Ричарда Баха были едва ли не главным массовым чтением конца XX века, теперь вряд ли кто-то отважится признаться. Тем не менее без этого знания понять то, как человек 80-х годов превратился в нас, видимо, совершенно невозможно. Мы не только читали эти странные дидактические тексты с налетом недорогой эзотерики — мы находили в них то, чего нам не хватало в целых больших библиотеках. Это была учеба на медные деньги, но, чтобы понимать, с кем в нашем лице вы имеете дело, нужно осознавать: новая общественная реальность создавалась таким чтением.
К утру Стая забыла о своем безумии, но Флетчер не забыл.
— Джонатан, помнишь, как-то давным-давно ты говорил, что любви к Стае должно хватить на то, чтобы вернуться к своим сородичам и помочь им учиться.
— Конечно.
— Я не понимаю, как ты можешь любить обезумевшую стаю птиц, которая только что пыталась убить тебя.
— Ох, Флетч! Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе не должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должен тренироваться и видеть истинно добрую чайку в каждой из этих птиц и помочь им увидеть ту же чайку в них самих. Вот что я называю любовью. Интересно, когда ты, наконец, это поймешь?
5. Джеймс Джордж Фрэзер, «Золотая ветвь: Исследование магии и религии»
С какой целью «Золотую ветвь» издали в СССР в 1980 году, наверное, сейчас уже никто не скажет — первое издание антрополога-классика было напечатано в Лондоне за девяносто лет до советского массового издания, и первые несколько лет сборник вполне надежно устаревших этнографических наблюдений XIX века, сведенных воедино не менее устаревшей (хотя для своего времени и революционной) антропологической концепцией начала XX века, мирно себе лежал на полках районных библиотек. Все изменилось в 90-е. Несвоевременный Фрезер стал антропологической Библией для студенчества России тридцатилетней давности, и теперь уже, видимо, не будет книги, которая отразилась бы на российских представлениях о закономерностях развития культуры сильнее. Бог весть, что имел в виду автор книги. Важно лишь то, что́ мы в ней вычитали. Это модельная ситуация, она затем повторится с десятками других подобных ученых трудов, от Плотина до Хейзинги. Интеллектуальное пространство России почти целиком состоит из подобных конструкций: и российский феминизм, и русский национализм, и отечественная литературная критика этим похожи друг на друга. Фрезер же важен именно как строитель островка культурной антропологии для одной шестой части суши, не так давно открывшей для себя остальные пять шестых: может, он этого и не хотел, но кто б его спрашивал.
Большими специалистами по части взятия приступом царства небесного являются китайцы. Когда они испытывают нужду в дожде, они изготовляют из бумаги или из дерева огромного дракона, изображающего бога дождя, и целой процессией таскают его повсюду. Если дождь и после этого не идет, мнимого дракона проклинают и разрывают на куски. В других случаях китайцы угрожают богу и бьют его, если тот не дает дождя. Они публично смещают его с должности божества. Если же желанный дождь выпадает, то специальным императорским декретом бог возводится в более высокий ранг.