Где нам искать свое будущее?

Мы живем в государстве, будущее которого туманно. Куда мы движемся? Что будет с нами через три-пять лет? Ответа на эти вопросы сегодня не знает никто, и даже руководители страны не знают. Будущее время как бы вовсе исчезло из политического языка лидеров. Нас даже перестали обманывать скорым благоденствием. Прямо и цинично нам было заявлено: что есть, то есть, и другого ничего не ждите… А что есть-то?

Темпы роста советской экономики падают год от года, и ожидается, что годовой национальный доход, который уже и теперь упал до 2 %, будет и дальше сокращаться. Нас ждут застой и обнищание — в общегосударственном масштабе… В стране, богатейшей в мире по своим природным ресурсам, не хватает элементарных продуктов питания, одежды, предметов первой необходимости; миллионы семей не имеют мало-мальски сносного жилья. Цены тайно, но неудержимо растут… Как нам жить? Застойный характер имеет и политическая жизнь: в государстве, существующем уже две трети века и давно миновавшем пору становления, террор остается основным методом политического правления… Политическая нетерпимость оказывает дурное влияние и на общественную и нравственную сферы: в обществе, имеющем богатейшие духовные традиции, ложь становится нормой поведения; мертвенный цинизм, пьянство, разврат, наркомания — эти явления широко распространились и у всех на виду… Что же будет дальше?

Когда в 1939 году Сталин обещал процветание и обещал в десять-пятнадцать лет догнать и перегнать развитые страны по уровню производства, этому не то чтобы верили, но понимали, что право на заявления такого рода у него было: в силу целого ряда причин (впрочем, от Сталина не зависящих) темпы роста промышленного производства в стране были в пять-шесть раз выше, чем в США. Если его обещания и воспринимались сведущими людьми как обман, то как обман заданный и хорошо рассчитанный — обман сильного политика, оправдывающего кровавый террор ради некой (а вдруг и благой) цели в будущем.

Когда в голодном 1962 году Хрущев заявил, что вот-вот догонит Америку по производству мяса и молока на душу населения и что уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, мы смеялись, но понимали, что динамика общественных и экономических процессов после XX съезда чрезвычайно высока. Что он там имеет в виду под словом «коммунизм», это было его дело, но развитие общества к лучшему было весьма вероятно…

Брежнев уже не только не сулил догнать Америку, но скромно обещал хотя бы перестать покупать зерно в Америке — и ему никто не верил. Сама модель общественной и экономической жизни страны, которую предъявил населению Брежнев и его соправители и которую теперь продолжают поддерживать наследники, лишена динамики — в ней нет пусть даже обманчивой надежды на благие перемены.

<…>

Экономика. Здесь нас нельзя задавить

Нормальная, здравая экономика для чего существует? Чтобы отвечать общественному спросу на товары и услуги, отвечать потребностям общества. Есть потребности — будет производство! Есть потребности — будет товар… Но советская экономика для другого. Тут потребности общества на втором плане. Потребности-то колоссальные, а товаров — нет. Экономика служит прежде всего политическим целям. Это хорошо объяснил Сталин еще в 1929 году: «Нам нужен ведь не всякий рост производительности народного труда, — говорил он в своей речи против Бухарина. — Нам нужен определенный рост производительности народного труда, а именно — такой рост, который обеспечивает систематический перевес социалистического сектора народного хозяйства над капиталистическим». Но как же такой перевес обеспечить? Очень просто: запретить рыночные отношения в экономике. И всё!

Уже сегодня советская экономика могла бы дать народу втрое больше товаров и услуг — это позволяется современной техникой и технологией. Втрое! Но нет, партийные руководители никогда не пойдут на это. Им невыгодно.

Какую зарплату платить работнику? Какую цену назначить на готовую продукцию? Какую установить структуру и объемы для производства потребительских товаров? Все это определяется не потребностями общества — пусть хоть голодают, — не спросом, но решает по своему произволу правящий аппарат страны. Прежде всего он решает политические задачи: оплачивает собственную безопасность, безопасность своей власти, вооружение, армию, партийный и государственный аппарат, КГБ, систему пропаганды. А уж минимум, который остается, опять-таки под строгим контролем сверху распределяется работнику, обществу…

Наша экономика — лишь политический механизм, механизм власти правящего страной партийного аппарата. Уже сегодня советская экономика могла бы дать народу втрое больше товаров и услуг — это позволяется современной техникой и технологией. Втрое! Но нет, партийные руководители никогда не пойдут на это. Им невыгодно. Ведь для этого хоть отчасти нужно поступиться своей абсолютной властью. Сегодня долю власти уступишь, а завтра и вовсе без власти останешься — таков закон политики! И поэтому «нам нужен не всякий рост производительности народного труда».

А что же общество, что же мы? Может быть, и впрямь возможно как-то сократить потребности общества, привести их в соответствие с интересами правящей доктрины, как-то воздействовать на сознание людей? Нет, наши потребности, потребности общества — объективны. Они сформированы всем ходом истории. Они не зависят от политического момента или экономической ситуации, от воли Сталина, Брежнева или Андропова. Нельзя пренебрежение потребностями сделать постоянной политикой. Общество сопротивляется как может.

А может общество много!

Государство недоплачивает работнику, не считается с его потребностями? Но тогда и работник, верный не коммунистической доктрине, а здравому смыслу, начинает недодавать государству свой товар — рабочую силу. Мера за меру! Надо ли удивляться, что через десять лет в стране, по подсчетам экономистов, не будет хватать тридцати миллионов пар рабочих рук? Нехватка рабочих рук — понятие относительное и показывает прежде всего низкое качество наличного товара — рабочей силы. А уж низкое качество рабочей силы отзывается и низкой же производительностью труда. Когда в стране не хватает рабочих рук, это значит, что плохо работают те, что есть.

Низкая производительность труда, низкое качество рабочей силы при социализме есть как раз парадоксальное свидетельство жизнеспособности и духовного здоровья человека, проявление его естественных реакций на бесчеловечную экономическую систему, факт сопротивления общества давлению доктрины… Пока жив человек, иначе быть не может!

Не желая перестроить экономику так, чтобы она отвечала потребностям общества, правящий аппарат стремится искусственно, методами пропаганды пригасить наши потребности. Нас пытаются убедить, что трудности — не от порочной экономической политики, а от объективных причин: от неурожаев, от ошибок предшествующего руководства, от происков американцев. Пропагандисты произносят соответствующие заклинания… но потребности всё растут и растут. И происходит обратное: не экономический дефицит душит потребности, а растущие потребности все более и более разламывают монолит социалистической экономики. Люди ищут возможности удовлетворения своих потребностей вне «плановой», то есть строго нормированной экономической системы, развивают несоциалистические, традиционные, хорошо отработанные всем ходом истории рыночные формы хозяйствования. Когда хотят жить нормально, с доктриной перестают считаться.

Склоните сегодня к нравственному покаянию всех в стране снабженцев-толкачей, этих профессиональных взяткодателей, и завтра замрет вся экономическая жизнь в стране. Строго по доктрине можно только умереть.

Разве не факт общественного выбора (выбор — проявление мнения!) видим мы в том, что приусадебные участки крестьян и садовые клочки рабочих превращаются в настоящие микро-фермы, отодвигая на второй план «доктринные» колхозы и совхозы? «Теоретическому опыту» основоположников «научного» коммунизма, правящей доктрине крестьяне и рабочие противопоставляют свой практический опыт, свое мнение, свой здравый смысл.

Разве не факт общественного мнения, общественного выбора видим мы в том, что промышленность, строительство, транспорт настойчиво ищут формы независимости от «плановой», строго нормированной системы? И находят! Не в системе половинчатого «бригадного подряда», а в прямой системе взяточничества, приписок, «липовых» нарядов, подставных лиц, дополнительных выплат и т.д. Нарушают закон? Нет. Нарушают искусственные барьеры и запреты, поставленные властями на пути свободного движения экономики.

Я понимаю, может показаться странным, что мошенничество, взяточничество, обман мы рассматриваем не как безнравственные поступки, а как факты экономического сопротивления. Но в том-то и парадокс, что в советских условиях за этими поступками можно и нужно увидеть не изъяны личности, но лишь единственно возможный, здравый способ существования в предложенных неестественных условиях. Склоните сегодня к нравственному покаянию всех в стране снабженцев-толкачей, этих профессиональных взяткодателей, и завтра замрет вся экономическая жизнь в стране. Строго по доктрине можно только умереть. Жить можно лишь вопреки доктрине, лишь сопротивляясь.

Можно, конечно, предположить, что власти сознательно поступаются доктриной, рассчитывая, что со временем можно будет использовать (как при нэпе) все блага, которые будут добыты обществом при нынешнем исподволь развивающемся процессе десоциализации экономики. Но ведь при нэпе сектор государственной экономики был четко отграничен от экономики рыночной. Обе схемы существовали порознь. И когда пришла пора, то задавить частное предпринимательство было просто — и как легко задавили! — словно страничку со схемой выдрали из книги истории. Усомнимся: так ли легко будет задавить нынешнюю рыночную структуру, проникающую буквально во все клетки экономического организма? Нэп был демонстрацией силы молодой политической доктрины, силы ее идеологов и практиков. Экономической конкуренции они всегда готовы были противопоставить неэкономические аргументы — идеологические (светлое будущее, требующее жертв), политические (укрепление диктатуры пролетариата и борьба с внутренним врагом), военные (социалистическое отечество в постоянной опасности). Всего этого было достаточно, чтобы запретами и прямыми репрессиями обеспечить «систематический перевес социалистического сектора… над капиталистическим». Но сегодняшний-то процесс демонстрирует как раз слабость прежних аргументов: о светлом будущем никто не желает слушать, а миллионы убитых и десятки миллионов загубленных судеб в каждом из советских поколений — избыточная жертва для любой человеком вообразимой цели; политические аргументы тоже потеряли свою силу, поскольку партийные теоретики опрометчиво отказались употреблять термин «диктатура пролетариата» и поспешили провозгласить «общенародное государство», лишив функционеров-практиков возможности иметь внутреннего врага, на которого можно было бы списывать трудности, объявляя время от времени погромные чистки… Остается единственный серьезный аргумент — военный. Остается внешний враг.

Война или явная военная опасность — вот что может вновь сделать советскую экономику (а с ней и всю общественную ситуацию) подконтрольной и упорядоченной. Появится возможность — и даже необходимость! — ввести карточную систему, запретить приусадебные хозяйства и все другие легальные формы рыночной экономики, приравнять трудовую повинность к воинской и, соответственно, приравнять хозяйственные нарушения к воинским преступлениям, предусмотрев, скажем, наказание за взятку вплоть до расстрела… Возможно такое? Возможно. Более того, все это нам хорошо знакомо, почти все это и было у нас до середины 50-х годов. Неужели возобновится? Поразмышлять о такой возможности у нас будет случай несколько далее. А пока нам важно, что в экономике общество активно сопротивляется правящей доктрине.

Пока человек жив, пока живы его потребности, он будет сопротивляться…

Фотография на обложке: Лев Тимофеев, 90-е годы / Коммерсантъ