Интервью 2015 года публициста Ильи Будрайтскиса интересно тем, что в нем не скрыт страх перед философией Рэнд — а именно она в куда большей степени, чем литературные достоинства «Атланта», привлекает миллионы российских читателей Рэнд. И их становится все больше: что бы ни вычитывали в трилогии высоколобые интеллектуалы, молодые люди видят в ней в первую очередь гимн предпринимательству как занятию, создающему реальный мир.

В России влияние Рэнд в будущем, видимо, будет даже больше, чем в остальном мире, — в постсоветском обществе, где бизнесмен изначально рассматривался как мошенник, предприниматели еще долго будут ощущать себя одинокими героями в духе Рэнд.

Роман Айн Рэнд «Атлант расправил плечи» — одно из самых влиятельных художественных произведений современности. По опросам библиотеки Конгресса, это вторая после Библии книга, которая изменила жизнь американских читателей. Проект «Открытое чтение» публикует интервью с историком и публицистом Ильей Будрайтскисом о моральном кризисе в середине прошлого века, авторитаризме Айн Рэнд и актуальном статусе буржуазии.

<...>

«Атлант» Рэнд <...> не совсем литература — это пропагандистское произведение, которое из себя представляет своеобразное зеркальное отражение социалистического реализма в его худших образцах. В нем действуют персонажи-функции, индивидуальные особенности которых соответствуют их политической роли. Например, у плохих персонажей, которые придерживаются неправильных идей, нездоровый цвет лица, бегающие свинячьи глазки, у положительных, наоборот, — высокий рост, красота, сексуальность, здоровые зубы, и в основном они еще, как правило, голубоглазые и блондины (что Айн Рэнд особенно подчеркивает). Однако, учитывая ее увлечение ницшеанством и различными человеконенавистническими идеями своего времени, это вполне объяснимо.

— А чем вы объясняете колоссальный успех, которым этот роман пользуется по всему миру?

— Роман этот интересен, конечно, в силу своего политического послания, потому что в отрыве от этого послания его обсуждать довольно сложно. Послания, которое обладает мощным воодушевляющим эффектом. И в этом тоже есть сходство с произведениями соцреализма, так как соцреализм не просто описывает некую реальность и присущие ей специфические конфликты, но должен заряжать бодростью одну из сторон этого конфликта. В этом отношении, конечно, роман Айн Рэнд написан именно с такой целью: он должен вселить уверенность в тех, кто эту уверенность в определенный исторический момент потерял. И совсем неслучайно, что этот роман появляется именно в конце 40-х годов. Его своевременность, кстати, отмечал в своем восторженном письме к Рэнд Людвиг фон Мизес.

<...> Автор «Атланта» рисует масштабную картину противостояния между обезумевшими сторонниками социального государства и государственного регулирования — и немногими «атлантами», лучшими людьми, которые возвышаются над серой массой и обладают разумом, способным преобразовывать действительность. Эта особенность разума, согласно Рэнд, и является отличительной особенностью настоящего капиталиста. Вообще, капитализм «Атланта» мало похож на логику капитализма, существующую в реальности. То есть капиталисты, «атланты», — это люди, которые очень не похожи на настоящих капиталистов, и их функции не соответствуют тем функциям, которые реальные капиталисты выполняют на рынке. Речь там идет прежде всего о творчестве, о производстве, но не о капитале как таковом. Неслучайно банкиры почти не появляются в книге и уж точно не становятся главными героями.

— Какими были исторические условия в момент выхода книги? Как они отразились на содержании романа?

— Это произведение было создано в момент, когда практически весь мир — и не только восточная, но и западная его часть — окончательно начал отходить от принципов «свободного рынка», бывших непререкаемой догмой элит на протяжении десятилетий. Именно этот отказ привел к той страшной катастрофе — не только материальной, но и моральной, — которую Рэнд описывает в своем романе. Причем моральный кризис для автора «Атланта» очевидно является ключевым. И здесь есть интересный момент.

Если обратиться к истокам либерализма, то можно заметить, что вопросы морали всегда занимали в нем важное место — однако ответы на них были совсем не похожи на версию Айн Рэнд. Для либералов мораль как нечто, существующее за пределами нашего опыта, за пределами нашего чувственного мира, всегда была идеологической фигурой, которая должна быть вытеснена по мере рационализации личного существования. Либеральная модель прогресса подразумевает, что развитие человечества есть путь постоянной рационализации естественного стремления к максимальному личному комфорту. С этой точки зрения мораль как то, что возвышается над индивидом и задает какие-то общие категории, которые не могут быть до конца рационально осознаны, стоит на пути прогресса. <...>

— В чем заключается основа <...> морального кризиса человечества в романе Айн Рэнд?

— В том, что люди перестают использовать собственный разум, надеясь на разум кого-то другого, кто придет и примет за них решение. Таким образом нарушается и ломается модель утилитарного разума, который всегда единичен, всегда ориентирован на расширение пространства комфорта и меряет окружающую действительность категорией пользы. Это «использование разума» превращается из магистрального пути развития человеческого общества в своеобразную аристократическую привилегию, принадлежащую немногим «атлантам». То, что было естественным и неотвратимым, становится добродетелью, доступной немногим.

«Моральный кризис», связанный с массовой потерей рассудка, похож на эпидемию опасной болезни, которая превращает правило в исключение, а безумие — в правило. Откуда пришла эта напасть?

С начала XIX века мир, в интерпретации либералов, становился все более разумным, предсказуемым и богатым. Поступательное расширение понимания собственной пользы делало людей более сдержанными, приводило их к снижению уровня насилия и конфронтации. Так, для либералов государство не связано с идеей принципиального разрыва между естественным и гражданским состоянием. Государство — это продукт эволюции, постепенной исторической рационализации, когда люди сначала создают законы, для того чтобы они могли сосуществовать друг с другом и защищаться друг от друга, а затем постепенно приходят к тому, что для личной пользы стоит выстраивать не позицию защиты по отношению к другому, а позицию кооперации. Именно взаимодействие, добровольный обмен является основой свободы. То есть свобода — это не универсальное качество, не универсальная ценность, а то, что обретается человеком в процессе его самореализации как рыночного агента. И в этом отношении казалось, что мир действительно становится чрезвычайно разумным. Войны постепенно исключаются из его меню или выносятся на периферию, то есть туда, где люди еще не научились настолько рационально мыслить, как в развитых странах.

Эта идиллия нарушается в начале XX века, когда человечество настигает самая страшная на тот момент война из всех возможных. За войной следует еще не виданный мировой экономический кризис, и за ним — новая война. Казалось бы, все эти три связанных между собой бедствия явно указывают на какие-то нарушения модели. Например, из них можно сделать вывод, что свободная экономика не ведет к уменьшению насилия, а, наоборот, ведет к его увеличению. И критики свободного рынка вполне убедительно доказывали, почему это происходит.

Либералы делают из этого другой вывод, который предопределен их чрезвычайно схематичной моделью прогресса. То есть, если люди, пройдя определенный путь рационализации, затем снова возвращаются в состояние отупения и варварства, это происходит в силу того, что они в какой-то момент утратили разум. Люди отказываются от свободного рынка и, например, в Америке приходят к идеям рузвельтовского «Нового курса», который для либералов австрийской экономической школы, на которую ориентировалась Айн Рэнд, был не альтернативной позицией, но разновидностью безумия.