<…>

Утром 7 декабря, в субботу, Ельцин прибыл в Минск во главе делегации. Сопровождали его, кроме прочих, второй в иерархии РСФСР чиновник — госсекретарь Геннадий Бурбулис, а также зампредседателя правительства по вопросам экономической политики (то есть ответственный за реформы в экономике) Егор Гайдар, министр иностранных дел Андрей Козырев и государственный советник по правовой политике Сергей Шахрай. Сорокашестилетний Бурбулис был старшим в свите Ельцина. Самым молодым, Гайдару и Шахраю, исполнилось лишь тридцать пять лет. Формальной целью поездки считалось подписание соглашений между двумя республиками — главным образом о поставках российских нефти и газа. Тем не менее Ельцин, выступая в белорусском парламенте, поведал, что посещение Минска — лишь первый этап визита и что в его намерения входит не только содействие нарождающимся российско-белорусским контактам: «Руководители славянских республик будут обсуждать четыре или пять вариантов союзного договора. Встреча трех руководителей государств, возможно, станет исторической».

Один из вариантов предложил российский министр иностранных дел в четырехстраничной записке на имя Ельцина. Козырев составил документ в спешке, опуская детали, и проект мог послужить лишь основой для выработки политического курса. Вечером перед отъездом в белорусскую столицу Козырев встретился в московской гостинице «Савой» с Алленом Вайнстайном. Во время путча Козырев поддерживал контакты в первую очередь с Вайнстайном. Теперь Вайнстайн, бывший профессор Бостонского университета, отвечал на расспросы приятеля о том, чем различаются федерация, ассоциация и содружество. В тот же день, 6 декабря, участвуя в переговорах с премьер-министром Венгрии Йожефом Анталлом, российский госсекретарь Геннадий Бурбулис набросал две схемы переустройства Советского Союза. Одна предполагала мягкую конфедеративную конструкцию из всех бывших республик, кроме прибалтийских; вторая — объединение России, Украины, Белоруссии и, может быть, Казахстана.

Об идее восточнославянского союза первым громко заявил Александр Солженицын. Бывшего узника сталинских лагерей и писателя (<…> «Архипелаг ГУЛАГ» прославил автора на Западе <…> а в СССР попал под запрет) изгнали с родины в 1974 году. В предпоследний год существования Советского Союза, живя в штате Вермонт, Солженицын сочинил трактат «Как нам обустроить Россию?» (с вопросительным знаком). Открывается он следующим пассажем: «Часы коммунизма свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами». Здесь Солженицын показал себя старомодным империалистом и изобразил великороссов, украинцев и белорусов по-дореволюционному, тремя ветвями единой нации. Он предлагал этому широко понимаемому народу сбросить бремя чрезмерно обширной империи и создать Российский союз из России, Украины, Белоруссии и севера Казахстана («южной Сибири и южного Приуралья»), заселенного в то время преимущественно славянами.

В сентябре 1990 года это произведение напечатали одновременно «Комсомольская правда», в СССР по тиражу превосходившая все периодические издания, и «Литературная газета». «Как нам обустроить Россию» (по ошибке без вопросительного знака) широко обсуждали, а несколько месяцев спустя идея писателя-диссидента получила шанс: руководители трех восточнославянских республик и Казахстана направили Горбачеву меморандум, где предлагалось образовать объединение суверенных государств, к которому смогли бы присоединиться другие республики СССР. Горбачев зарубил проект, а после стрельбы в Прибалтике превратился в заложника «ястребов». Тем не менее в марте 1991 года Ельцин, Кравчук и лидеры Белоруссии начали обсуждать создание восточнославянского союза. Их консультации приостановились только после расхождения Горбачева с «ястребами» и внезапного призыва к руководителям республик поддержать новый союзный договор.

Ельцин попытался склонить президента СССР к замыслу славянского союза, как только узнал итоги украинского референдума, но Горбачев не желал ничего слышать — он рассчитывал, что его проект обновленного союза осуществится благодаря среднеазиатским республикам и что это позволит ему удержаться у власти. Правительство же России беспокоили в первую очередь намерения Киева. Бурбулис позднее рассказывал в интервью: «После 1 декабря мы начали переписываться-перезваниваться со всей этой украинской вольницей. Мы быстро почувствовали, что надо скорее собираться, потому что самый ключевой вопрос — это как быть с находящейся в эйфории Украиной».

Ошеломленный Ельцин спросил:
— Что, и Донбасс проголосовал «за»?
— Да, — ответил Кравчук, — нет ни одного региона, где было бы менее половины голосов. Ситуация, как видите, изменилась существенно. Нужно искать другое решение.

Кравчук вылетел в Минск с небольшой группой советников 7 декабря — в тот же день, когда в Белоруссию прибыл Ельцин. Утром Кравчук успел пообщаться с посланником президента Соединенных Штатов, помощником госсекретаря Томасом Найлсом. Президент Украины рассказал, что повезет в Минск целый ряд предложений и надеется, что итогом визита станет заключение двусторонних соглашений с Россией и Белоруссией, возможно даже, первые шаги к образованию содружества, подобного ЕЭС. Судя по мемуарам президента Украины, руководство его страны в то время добивалось одного: превратить статус независимого государства в политическую реальность. Для этого, однако, Украине необходимо было поддерживать добрососедские отношения с Россией. Итоги референдума оставались главным козырем Кравчука в предстоящей игре с Ельциным. «Принципиальное отличие этой встречи от предыдущих, — вспоминал Кравчук, — заключалось в том, что на нее я приехал, вооруженный результатами всеукраинского волеизъявления. Более того, уже в статусе президента».

Кравчука сопровождал, кроме прочих, премьер-министр Витольд Фокин, пятидесятидевятилетний горный инженер из Восточной Украины. Подобно Ивану Силаеву, тогда уже бывшему главе правительства РСФСР, Фокин был порождением аппарата плановой экономики. Хотя он и приветствовал движение Украины к экономической самостоятельности, с каждым месяцем все более заметной, его беспокоил распад единого народнохозяйственного пространства Советского Союза. Национал-демократов в делегации представляли два депутата Верховной Рады: Михаил Голубец, ученый-эколог, специалист по лесоводству, и Владимир Крыжановский, инженер-строитель, прорвавшийся в политику благодаря первым свободным выборам весной 1990 года. В парламенте они присоединились к Народной раде, которая до путча составляла оппозицию Кравчуку и его опоре — коммунистическому большинству.

В Минске украинцев встретил председатель белорусского Верховного совета Станислав Шушкевич. У Голубца остались самые лучшие воспоминания: «В помещении аэропорта нам устроили теплый прием. Председатель Верховного совета Белоруссии, профессор физики Станислав Шушкевич — чрезвычайно милый человек, прекрасный дипломат и мудрый руководитель государства». Голубец явно почувствовал родственную душу. Путь к восхождению на вершину власти тому открыла перестройка, окончательно же — провал путча. Шушкевич, родившийся в Минске в 1934 году, посвятил себя науке (он занимался радиоэлектроникой) и преподаванию и уже в тридцать шесть лет получил степень доктора физико-математических наук. В 1986 году он занял должность проректора Белорусского государственного университета, своей альма-матер.

В годы перестройки карьера Шушкевича пошла в гору. В 1989 году он стал народным депутатом СССР и примкнул к Межрегиональной депутатской группе. Это объединение демократической оппозиции возглавляли академик Андрей Сахаров (создатель водородной бомбы и один из известнейших диссидентов), историк Юрий Афанасьев (аппаратчик, превратившийся в непримиримого критика коммунистического режима), а также Гавриил Попов и Анатолий Собчак, которые позднее одержат победу на выборах градоначальников Москвы и Санкт-Петербурга. В 1990 году Шушкевича избрали еще и в Верховный совет Белорусской ССР, и он стал первым заместителем председателя. В августе 1991 года Шушкевич выступил против путчистов и подписал заявление с осуждением их действий. В сентябре, когда консерваторы утратили свои позиции в парламенте республики, его избрали уже председателем — фактически главой нарождающегося государства.

Белоруссия славилась, среди прочего, предприятиями по производству электроники для военно-промышленного комплекса. Уровень жизни в республике считался по советским меркам высоким, в том числе благодаря развитому молочному животноводству: население исправно получало молоко, масло и сыр и в те годы, когда в других уголках империи эти товары появлялись на полках нечасто. Но 26 апреля 1986 года идиллию нарушил взрыв реактора на Чернобыльской АЭС на севере Украинской ССР, почти у границы. В первые дни около 70 % радиоактивных выбросов отнесло ветром на север. Хотя загрязнению подверглась пятая часть пахотных земель Белоруссии, республика осталась способна прокормить себя. При этом энергетическая сфера находилась в зависимости от России и других республик, и руководство Белоруссии воспользовалось визитом Ельцина прежде всего для того, чтобы получить гарантии поставок нефти и газа.

Днем 7 декабря Шушкевич объяснил Кравчуку, что руководство Белоруссии заинтересовано в опубликовании совместного заявления со следующими тезисами: Горбачев утрачивает контроль над ситуацией; подготовка нового союзного договора зашла в тупик; положение в политической и экономической сферах ухудшается. Шушкевич уже обсудил эту идею с прибывшим утром Ельциным. Кравчук бесстрастно выслушал собеседника и ответил, что ему, президенту Украины, ради такого прилетать не стоило. Шушкевич растерялся. Тогда он сказал Кравчуку, что российский коллега составит им компанию позднее, в Вискулях.

Озадаченный Кравчук спросил, при чем здесь Вискули. Шушкевич ответил, что было бы прекрасно отдохнуть от государственных дел и от назойливых журналистов. Вискули — одна из охотничьих резиденций советских вождей, построенных в правление Никиты Хрущева — находятся в Беловежской Пуще, в восьми километрах от польской границы. До Первой мировой войны эта местность принадлежала Российской империи и входила в состав Гродненской губернии; впоследствии ею два десятилетия владела Польша. После заключения пакта Молотова–Риббентропа (1939) Пуща досталась Советскому Союзу. Во время Второй мировой войны в беловежских лесах шла партизанская война и укрывались евреи из соседних районов.

В 1957 году по приказу Москвы в Пуще учредили заповедно-охотничье хозяйство. В том же году Хрущев впервые наведался туда. Местные жители запомнили его как великолепного стрелка, уступавшего лишь венгерскому вождю Яношу Кадару. Тянуло в Вискули и преемника Хрущева Леонида Брежнева. Выше всего в беловежском сафари ценился зубр. Его мало кому удавалось подстрелить, так что охотники довольствовались кабанами и, конечно, не упускали случая выпить зубровки. В июне 1991 года Беловежскую Пущу предложили Горбачеву для встречи с германским канцлером Гельмутом Колем, но тогда главы государств предпочли Киев. В декабре же Восточнославянский саммит должен был пройти в Вискулях, и белорусская сторона позаботилась, чтобы зубровки хватило на всех.

По прибытии в Беловежскую Пущу украинская делегация отправилась на охоту, не дожидаясь Ельцина. Эта «строптивость» не укрылась от Александра Коржакова. Позднее начальник охраны российского президента отозвался о руководителях Украины и Белоруссии так: «Леонид Кравчук… всегда стремился продемонстрировать „незалежное“ поведение, выпятить собственную независимость. Зато Станислав Шушкевич на правах хозяина принимал гостей подчеркнуто доброжелательно». Шушкевич изо всех сил пытался сгладить раздражение от «жеста доброй воли» Ельцина — подарка, преподнесенного белорусскому Верховному совету. Это была грамота середины XVII века, в которой царь Алексей Михайлович обещал городу Орше свое покровительство. В документе, который показался Ельцину и его свите достойным подражания примером дружбы восточнославянских народов, демократическая оппозиция в Минске увидела свидетельство живучести империализма. Депутаты ответили Ельцину криками «Ганьба!» («Позор!»); Борис Николаевич растерялся и потом винил в этом конфузе приближенных.

На пути в Вискули Ельцина сопровождал глава правительства Белоруссии Вячеслав Кебич. В правящем тандеме, который образовали председатель Верховного совета и председатель Совета министров, власти у последнего было несколько больше. Подобно Кравчуку, пятидесятипятилетний выходец из номенклатуры родился в межвоенной Речи Посполитой, однако его карьера напоминала скорее ельцинскую, поскольку связана была с управлением, а не с идеологией. Кебич занимал руководящие должности в машиностроительной промышленности, стал гендиректором Минского производственного объединения по выпуску станков, а затем — вторым секретарем Минского комитета Коммунистической партии Белоруссии. В начале перестройки его повысили до зампредседателя Совета министров БССР, а в 1990 году он возглавил правительство. Кебичу прочили пост председателя Верховного совета в сентябре 1991 года, но осмелевшие после провала путча депутаты не приняли его кандидатуру. Кебичу ничего не оставалось, как на время уступить первое кресло Шушкевичу. При этом ему подчинялись министры — бывшие директора заводов и фабрик, недавние аппаратчики. Он надеялся на скорое учреждение поста президента, подобно тому как это произошло летом 1991 года в России и 1 декабря — на Украине.

Саммит начался вечером 7 декабря 1991 года с совместного ужина трех делегаций. Ельцин опаздывал, и голодным гостям пришлось его дожидаться. Когда президент России наконец явился, его усадили напротив Кравчука. Между ними как будто протянулась силовая линия, которая отвела лидерам Белоруссии и всем прочим роль статистов. Беседа двух президентов длилась больше часа. Соседи лишь вставляли реплики и пытались разрядить напряжение тостами за братство народов.

Борис Николаевич сдержал данное им несколько дней назад Горбачеву слово: он начал с союзного договора, который несколькими неделями ранее согласовывали в Ново-Огареве Горбачев и главы республик. От лица Михаила Сергеевича президент России предложил президенту Украины подписать этот документ и прибавил, что немедленно скрепит его и своей подписью. «Кравчук криво усмехнулся, выслушав эту преамбулу», — рассказывал впоследствии министр иностранных дел Белоруссии Петр Кравченко. Компромиссный вариант давал Украине право вносить изменения в текст договора, однако лишь после его заключения. Такая нехитрая уловка не пришлась бы по душе гостю из Киева, даже пожелай он вернуть Украину в Союз на особых условиях. А он и не желал. У Горбачева не появилось новых козырей, и Ельцин приехал в Беловежскую Пущу с пустыми руками. Кравчук московский проект отклонил.

Президент Украины пустил в ход свой главный калибр. Чтобы перехватить инициативу, он рассказал Ельцину и Шушкевичу о недавнем референдуме. «Даже не ждал, — пишет Кравчук в мемуарах, — что россияне и белорусы будут настолько поражены результатами голосования, особенно в традиционно русскоязычных регионах — в Крыму, на юге и востоке Украины. То, что подавляющее большинство неукраинцев (а их количество в республике составляло четырнадцать миллионов) настолько активно поддержало государственную независимость, оказалось для них подлинным открытием». Ошеломленный Ельцин спросил:

— Что, и Донбасс проголосовал «за»?

— Да, — ответил Кравчук, — нет ни одного региона, где было бы менее половины голосов. Ситуация, как видите, изменилась существенно. Нужно искать другое решение.

Борис Николаевич, сменив тактику, стал упирать на общую историю, дружбу народов и экономические связи. Кравченко был убежден, что Ельцин искренне пытался спасти распадающийся СССР. Однако, по словам белорусского министра, президент Украины был непоколебим. Улыбчиво и спокойно он парировал доводы и предложения Ельцина. Кравчук не хотел ничего подписывать! Его аргументация была предельно простой. Он говорил, что Украина на референдуме уже определила свой путь, и этот путь — независимость. Советского Союза больше нет, а создавать какие-то новые союзы ему не позволит парламент. Да Украине эти союзы и не нужны, украинцы не хотят идти из одного ярма в другое.

Геннадий Бурбулис, правая рука Ельцина, именно Киеву приписывал последний гвоздь в гроб СССР. «Действительно, самым настойчивым, самым упорным в отрицании Союза был Кравчук, — рассказывал Бурбулис в интервью. — Убедить его в необходимости даже минимальной интеграции было очень сложно. Хотя он и разумный человек, но он себя чувствовал связанным результатами референдума. И Кравчук в сотый раз объяснял нам, что для Украины нет проблемы союзного договора — Союза просто нет, и никакая интеграция невозможна. Это исключено — любой союз, обновленный, с центром, без центра». Дискуссия зашла в тупик. Шахрай, главный юридический советник Ельцина, позднее вспоминал, что представители «Руха» в украинской делегации зароптали: «Нам тут вообще нечего делать! Поехали до Киева…» По другой версии, Леонид Макарович поддел Бориса Николаевича: «Ну хорошо, вы не подписываете. И кем вы вернетесь в Россию? Я вернусь на Украину как избранный народом президент, а вы в какой роли? По-прежнему в роли подчиненного Горбачева?»

Кравчук полагал, что перелом в переговорах случился, когда Ельцин, услышав отказ коллеги подписывать договор, заявил, что Россия присоединяться к нему без Украины не станет. Именно после этого главы трех государств задумались над заменой Советскому Союзу. Кравченко заслугу поворота дискуссии приписывал Витольду Фокину: «В соответствии с протоколом и с политической этикой он не мог прямо оппонировать своему президенту и выбрал другую тактику. Фокин, постоянно цитируя Киплинга, стал говорить о чувстве крови, о единстве братских народов, о том, что у нас одни корни. Делал он это очень корректно, в форме мягких реплик и тостов. А когда Кравчук завелся и начал спорить, Фокин привел экономические аргументы». Только тогда, по словам Кравченко, президент Украины смягчился: «Ну, раз большинство за договор… Давайте подумаем, каким должно быть это новое образование. Может, действительно не стоит нам далеко разбегаться…»

Ельцин настаивал, чтобы итогом встречи стало нечто ощутимое, зримое. Россияне предложили: эксперты составят проект соглашения между тремя восточнославянскими государствами, а на следующий день главы этих государств подпишут документ. Никто не возражал. По воспоминаниям Вячеслава Кебича, президент России спросил Шахрая и Козырева, не приготовили ли те какие-нибудь проекты. «Младореформаторы» признались, что есть совсем сырые черновики, и получили указание вместе с коллегами из Украины и Белоруссии готовить договор. Когда советники покинули зал, Борис Николаевич высказал все, что думал, о ненавистном ему Горбачеве. Президента СССР, по мнению Ельцина, перестали принимать всерьез и внутри страны, и за рубежом, а это лишало западных лидеров сна: хаотический распад Советского Союза грозил попаданием ядерного оружия неведомо в чьи руки. По словам белорусского премьера, Ельцин рубил сплеча: «Горбачева надо смещать. Хватит! Нацарствовался!»

Для делегации хозяев такой результат переговоров стал настоящим потрясением. Они-то готовили заявление, в котором предостерегали Горбачева, что Союз развалится, если тот не пойдет на уступки республикам. В крайнем случае они готовы были перестроить Союз, урезав полномочия центра… но отвергнуть Союз как таковой? Никто подобного не предвидел. «После ужина почти вся белорусская делегация собралась в домике Кебича, не было только Шушкевича, — припоминает Михаил Бабич, телохранитель премьера Белоруссии. — Стали говорить о том, что Украина не хочет оставаться в составе СССР и нам надо думать о том, как быть дальше, как сблизиться с Россией». Возможно, судьбоносное решение приняли там же: Белоруссия с Россией составит новое объединение либо вместе с ней покинет прежнее. Вскоре после этого белорусы пригласили гостей в баню. Украинцы этой возможностью пренебрегли, зато большинство российских делегатов (исключая Ельцина) — Гайдар, Козырев, Шахрай и другие — от парилки не отказались.

Позиции Москвы и Минска стали еще ближе, когда «младореформаторы» после бани составили компанию Петру Кравченко и другим белорусским экспертам. В домике, который занимал Егор Гайдар, началась работа. Представители украинской стороны не явились, но их линию приходилось учитывать. Отразилось это и на предложенном вначале заголовке: «Соглашение о создании Содружества Демократических Государств». Союз предстояло заменить Содружеством. За ужином в тот вечер украинская сторона требовала отбросить понятие «союз». «Кравчук даже попросил запретить это слово, — вспоминал Бурбулис. — То есть оно должно было быть вычеркнуто из лексики, из сознания, из переживаний. Раз Союза нет, значит, и союзного договора нет». С другой стороны, термин «содружество» не имел мрачных коннотаций — напротив, скорее положительные. Кравченко позднее так описывал ход мысли свой и коллег: «Вспомнили Британское содружество наций, которое казалось чуть ли не идеальным примером постимперской интеграции». Эксперты придумали заглавие и растерялись, не зная, с чего начать собственно текст. Гайдар вспомнил о заключенном год назад соглашении между Россией и Белоруссией. Московская делегация привезла с собой экземпляр для двусторонних переговоров с белорусами. Кравченко вспоминает: «Гайдар взял свой текст и стал его с нашей помощью редактировать, превращая из двустороннего в многосторонний. Эта работа заняла довольно много времени и продолжалась примерно до пяти часов утра». Гайдару пришлось написать текст от руки — в охотничьей усадьбе не оказалось ни машинистки, ни даже пишущей машинки. В пять утра уже 8 декабря охранники уехали за машинкой, и поиски заняли не один час. Пока доделывали черновик, прошло еще шестьдесят минут. Когда бодрствовавшие всю ночь авторы документа стали расходиться, чтобы поспать, радио разразилось гимном. Хор гремел: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…», а помощники правителей Великой и Белой Руси повалились на кровати, изнуренные трудами по обращению «вечного» союза в преходящий. Так начался последний день СССР.

Новый раунд переговоров стартовал после завтрака, за которым российско-белорусская дружба окрепла несколько неожиданным образом. Ельцин подарил Шушкевичу часы в благодарность «за поддержку президента России в трудную минуту». Накануне, после ужина, Ельцин едва не упал с лестницы, и Шушкевич успел его подхватить. Еще до завтрака измотанные российские и белорусские эксперты показали черновое соглашение хорошо отдохнувшим украинским коллегам. Последние одобрили текст с оговоркой: содружество надлежало составить из «независимых», а не «демократических» государств. Никто с этим не спорил: о подлинной демократии большинству советских республик можно было лишь мечтать.

После завтрака, за которым подавали «Советское шампанское», три восточнославянских лидера удалились в бильярдную, повышенную в статусе до зала заседаний. Избранный для работы формат, при котором Россию представляли Ельцин и Бурбулис, Украину — Кравчук и Фокин, Белоруссию — Шушкевич и Кебич, оказался особенно удобен для киевских гостей. Советников Ельцина — Гайдара, Козырева, Шахрая и прочих — вынудили ждать в соседней комнате вместе с украинскими и белорусскими коллегами, которые несколько хуже ориентировались в обстановке. Кравчук, не теряя времени, взял инициативу в свои руки — он вызвался составить новый текст соглашения, словно бы игнорируя российско-белорусский черновик. «Я взял чистый лист бумаги, ручку и сказал, что буду писать, — вспоминал Кравчук. — Так мы начали. Сами писали, сами редактировали, без помощников. Если по старому протоколу, то раньше никогда не было, чтобы руководители государств сами писали государственные документы».

— Вячеслав Францевич, это же самый настоящий государственный переворот! Я доложил обо всем в Москву, в КГБ… Жду команды Горбачева…

Предыдущей ночью глава украинского государства запретил подчиненным работать с россиянами и белорусами. Впрочем, он и не нашел бы никого для такой работы. Кравчук признавался в интервью: «У меня экспертов не было». Если премьер-министр Фокин желал уберечь хотя бы остатки Советского Союза, то советники президента из «Руха» добивались как раз обратного, но у них не было ни политического опыта, ни понимания формальной стороны дела. Кравчук мог полагаться лишь на собственные таланты аппаратчика-идеолога и результаты референдума, а также на неприязнь Ельцина к Горбачеву и желание российских «младореформаторов» как можно скорее приняться за экономические преобразования. Во время рабочего ужина 7 декабря президент Украины умело разыграл свои козыри. Первый раунд он выиграл, наотрез отказавшись подписывать соглашение, подготовленное в окружении Горбачева, или вести Украину в обновленный Союз. Теперь же Кравчуку удалось преподнести идею заключения какого бы то ни было договора как свою уступку. Позволь он приближенным участвовать в работе российско-белорусской группы, украинцы стали бы стороной этого процесса и Кравчук чувствовал бы себя связанным предложениями экспертов. Его тактика заключалась в том, чтобы удержаться в статусе арбитра, оценивающего проект непредвзято. Кравчук пользовался черновиками соглашения о заключении восточнославянского союза, подготовленными в начале 1991 года по инициативе его и Ельцина. Горбачев идею похоронил. Осенью того же года специалисты в Верховной Раде доработали текст, и в ночь на 8 декабря Кравчук штудировал именно его. Спать украинский президент отправился в три часа. Его противником в словесном теннисе выступал главным образом Бурбулис с собственными «шпаргалками». Опираясь на российско-белорусский проект и на бумаги Кравчука и Бурбулиса, главы государств начали постатейное обсуждение. Член украинской делегации Михаил Голубец, который провел утро 8 декабря в комнате советников, уверяет, что первые тридцать-сорок минут из бильярдной не доносилось ни звука. Потом оттуда вышли Фокин и Бурбулис, явно обеспокоенные, и в режиме блица обсудили с экспертами несколько вопросов. Еще через четверть часа из бильярдной донеслось «ура»: начальство наконец-то привело свои позиции по первой статье к общему знаменателю. По предложению Ельцина, успех отметили бокалом шампанского. После этого обсуждение пошло довольно гладко.

Всего в соглашении о создании Содружества Независимых Государств четырнадцать статей. Первые лица договорились соблюдать принципы территориальной целостности и неприкосновенности границ каждой теперь суверенной республики. Заявили и о намерении установить объединенный контроль над арсеналами стратегических вооружений, о желании проводить сокращение своих войск и двигаться к полному ядерному разоружению. Участники СНГ получали право объявить о своем нейтралитете и безъядерном статусе. Возможность присоединиться к Содружеству оставалась открытой для всех республик СССР и даже других государств, если они разделяют цели и принципы, закрепленные в договоре. Координирующие органы СНГ должны были располагаться в Минске, а не в Москве: столице двух империй предпочли белорусскую.

Три государства гарантировали исполнение международных обязательств (собственных и вытекающих из договоров СССР), со дня подписания соглашения не допуская применения на своей территории общесоюзных законов. «Деятельность органов бывшего Союза ССР на территориях государств — членов Содружества прекращается», — гласила заключительная статья. (Логичный финал для текста, который открывался преамбулой: «Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина, как государства — учредители Союза ССР, подписавшие Союзный договор 1922 года… констатируем, что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».)

Предложение, что три республики, когда-то основавшие Советский Союз, не могут его покинуть, а должны его распустить, выдвинул советник Ельцина по правовым вопросам Сергей Шахрай. Советская Конституция сохраняла за республиками право выйти из состава СССР, и впервые этим правом, после многолетней борьбы, воспользовались в сентябре 1991 года прибалты. Шахрай объяснял, что выход России, Украины и Белоруссии в любом случае означает роспуск Советского Союза — ведь образовали его 30 декабря 1922 года именно РСФСР, УССР, БССР. (И еще Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика, включавшая Грузинскую, Армянскую и Азербайджанскую республики — но она была упразднена в 1936–1937 годах.) Поэтому вынести Союзу приговор имели право только три государства-основателя, доказывал Шахрай.

Кебич уверяет, что слова о роспуске Советского Союза в соглашение добавили по инициативе Бурбулиса, уже после того как полный текст прочитали и одобрили высшие руководители трех государств. По утверждению белорусского премьер-министра, Геннадий Эдуардович огорошил Ельцина тем, что в документе пропущена одна статья. «Но прежде мы должны денонсировать Союзный договор 1922 года, — убеждал шефа государственный секретарь. — Только тогда наши договоренности с правовой точки зрения будут абсолютно корректными». Главы государств с этим согласились. Кравчука вполне устраивал и выход из Союза вместе с Россией и Белоруссией, а вот Ельцину этого не хватило бы. Таким образом его страна лишалась прав на половину советских владений, не получала законных оснований на сохранение в них хотя бы части былого влияния и оставалась подчиненной обрубку империи во главе с набившим оскомину Горбачевым. Покинь РСФСР Советский Союз, не распуская его, у Михаила Сергеевича появился бы шанс сохранить трон и дальше царствовать в Москве — союзном центре и в то же время столице независимой России. Затягивать противостояние с советским президентом, принимавшее все более неприглядный вид, Ельцину было ни к чему. Поэтому российскому правительству ничего не оставалось, как пойти на роспуск Союза.

Церемония подписания прошла в два часа дня на первом этаже резиденции, в холле. Столы принесли из других залов, стулья — из жилых комнат. Кебичу поручили найти какую-нибудь скатерть; ее одолжили в столовой. Следующим заданием Кебича была обработка немногочисленных представителей СМИ. Журналист Яков Алексейчик запомнил его слова о том, что Ельцин «не совсем в форме». «Советское шампанское», которым президент России отмечал каждую согласованную статью, вероятно, сказалось не только на бракоразводном процессе советских республик. Журналистам посоветовали не задавать Борису Николаевичу вопросов. Тем не менее после официальной части Ельцин — явно в приподнятом настроении — сам решил выступить перед журналистами. Но глава пресс-службы Совмина Белоруссии, помня о приказе своего начальника, перебил высокого гостя: «Борис Николаевич, не надо ничего говорить, все же ясно!» Ельцин был изумлен. «Ну, если вам всё ясно…» — недоуменно изрек он и вышел из зала. На этом пресс-конференция кончилась.

Кравчук вспоминал, что тот день дался Ельцину нелегко. Он просчитывал ходы, обдумывал, на чью помощь надеяться и чьего противодействия ждать при неминуемом столкновении с Горбачевым. «Борис Николаевич заметно нервничал, — отмечал Кравчук в мемуарах. — Он боялся, что Горбачев сможет перетянуть Назарбаева на свою сторону». Нурсултан Назарбаев, глава Казахстана, был самым влиятельным руководителем в традиционно мусульманской части СССР. Горбачеву уже удавалось блокировать предложения лидеров восточнославянских республик благодаря поддержке Казахстана и его соседей из Средней Азии. Более того, Казахстан был единственной республикой, кроме России, Украины и Белоруссии, на территории которой находилось ядерное оружие. Немалую долю населения Казахстана составляли русскоязычные, поэтому в недавнем прошлом его видели частью «восточнославянского союза». Ельцин велел подчиненным звонить в Алма-Ату (еще не Алматы). Те доложили, что Назарбаев уже летит в Москву. Кравчук вспоминал: «Я предлагал Борису Николаевичу не волноваться, чувствуя, что обратного хода у этого процесса уже не будет». Однако это успокоить Ельцина не могло.

Президент России требовал обеспечить ему возможность разговора с Назарбаевым прежде, чем Горбачев начнет того обрабатывать. Он поручил задание Александру Коржакову, но тому оставалось лишь ждать. Попытка убедить старшего в диспетчерской службе «Внуково-2» передать сообщение на самолет Назарбаева ничего не дала. Генерал ответил, что у него другой начальник и что он не хочет и не будет выполнять просьбы полковника Коржакова. Последний в мемуарах сделал вывод: «Двоевластие всегда чревато тем, что люди в этот период ни одну власть не признают. Горбачева уже всерьез не воспринимали, издевались над ним. А Ельцину не хватало рычагов власти». Позднее выяснилось, что Горбачев запретил авиадиспетчерам соединять кого бы то ни было с президентом Казахстана, пока тот летит в Москву.

Ельцин все-таки дозвонился Назарбаеву — уже после того, как тот приземлился в Москве, — и принялся доказывать, что образованием СНГ они с Кравчуком и Шушкевичем воплотили в жизнь идею, высказанную самим Назарбаевым в 1990 году: новый четырехсторонний Союз. Назарбаев пообещал приехать в Вискули. Кебич даже отправил на аэродром машину — встретить старого друга из Алма-Аты, однако Назарбаев не появился. Сначала выяснилось, что пришлось дозаправлять самолет, затем — что в Беловежскую Пущу глава Казахстана не заглянет, ограничившись Минском, а после — что останется в Москве еще на сутки. По слухам, Горбачев уговорил гостя не ехать в Вискули, предложив ему (эфемерный в то время) пост председателя Совета министров СССР. Министр иностранных дел Белоруссии Кравченко рассказывал: «Известие, что Назарбаев не прилетит, произвело на всех тягостное впечатление. В тот момент оставалось только гадать, какие аргументы нашлись у Горбачева, чтобы Назарбаев изменил свои планы. Уж не готовится ли Горбачев и впрямь применить силу? И тут-то [председатель КГБ Белоруссии] Эдуард Ширковский зловеще пошутил: „А ведь достаточно одного батальона, чтобы всех нас тут прихлопнуть…“»

Но Ширковский вовсе не шутил. В первой половине дня 8 декабря он подошел к премьер-министру Кебичу:

— Вячеслав Францевич, это же самый настоящий государственный переворот! Я доложил обо всем в Москву, в Комитет [государственной безопасности]… Жду команды Горбачева…

Кебич остолбенел. «Я вроде бы не робкого десятка, — вспоминал он. — Но от этого сообщения забегали по спине мурашки, руки похолодели. Как ветром сдуло хмель».

Председатель правительства спросил главу тайной полиции:

— Ты думаешь, команда последует?

— А как же! Ведь налицо факт государственной измены, предательства, если называть вещи своими именами. Поймите меня правильно, я не мог не реагировать. Давал присягу.

Кебич предпочел бы услышать совсем другое.

— Ну хотя бы меня предупредил!

— Боялся, что не согласитесь. Да и не хотел втягивать вас. В случае чего всю ответственность возьму на себя.

Ширковский явно желал услужить двум господам сразу.

Премьер-министр не стал посвящать Шушкевича в подробности своей беседы с председателем КГБ. С другой стороны, нельзя исключать, что тот поставил в известность Ельцина или Кравчука. Гостям пришло на ум, что пора бы дать отдохнуть и хозяевам. Назарбаев задерживался в Москве, и не могло быть сомнений в том, что Горбачеву доложили, чем завершились переговоры в Вискулях. Связь усадьбы с миром успели к тому времени восстановить, и журналисты уже передали свои репортажи в редакции. Доведение новостей до сведения миллионов в бывшем уже СССР и за рубежом должно было стать лучшей защитой от нападения. Когда гости Вискулей собрались в холле, ожидая поездки на аэродром, главы теперь независимых государств уединились в апартаментах Ельцина. Первый звонок они сделали человеку, во власти которого фактически находились, — министру обороны СССР Евгению Шапошникову. В первые дни после августовского путча Шапошников получил этот пост благодаря настойчивости Ельцина. За три месяца подчиненный верховного главнокомандующего СССР не дал Борису Николаевичу повода усомниться в своей преданности.

Президент России дозвонился Шапошникову в десятом часу вечера по московскому времени. Он уведомил министра, что три страны образуют СНГ, и зачитал отрывки из договора, касавшиеся обороны. Шапошникову понравился способ решения проблемы стратегических вооружений: сохранение единого командования. Борис Николаевич нашел еще одну причину, в силу которой Евгению Ивановичу стоило держать его сторону, а не сторону Горбачева. Среди подписанных 8 декабря документов было решение о формировании Совета обороны СНГ. Первым постановлением этого органа Шапошникову поручалось командование стратегическими силами СНГ. Эту должность он принял. Маршал писал позднее, что «инициатива руководителей трех республик, по-видимому, вносила некоторую определенность, помогала обществу выйти из тупика».

«То, что вы сделали за моей спиной, согласовав с президентом Соединенных Штатов, — это позор, стыдобища!»

Едва Шапошников положил трубку, как ему позвонил на удивление хорошо осведомленный Горбачев. «Ну, что нового? — спросил вроде бы еще верховный главнокомандующий. — Ты ведь только сейчас разговаривал с Ельциным. Что там в Белоруссии?» Его собеседник не знал, что ответить. «Он извивался, как уж на сковородке, — писал Горбачев в мемуарах, — но все же сказал, что ему звонили, спрашивали, как он смотрит на характер объединенных Вооруженных сил в будущем государственном образовании. Откровенно врал». Если же верить Шапошникову, Горбачев сказал: «Не вмешивайся не в свое дело, предупреждаю!» Затем президент бросил трубку. Сергей Шахрай позднее утверждал, что Горбачев в тот вечер пытался дозвониться командующим военными округами. При фактическом дезертирстве министра обороны верховному главнокомандующему осталось лишь просить поддержки у чинов пониже. Но у него ничего не вышло. Егор Гайдар после рассказывал, что Горбачеву не удалось найти ни единого верного полка. Ельцин и его приближенные не уставали обхаживать генералов. Один раз, звоня из Вискулей, помощники президента России, желавшие связаться с Павлом Сергеевичем Грачевым, первым заместителем Шапошникова и спасителем Ельцина во время путча, по ошибке попали на пресс-секретаря президента СССР — Андрея Серафимовича Грачева.

Заручившись поддержкой Шапошникова, руководители трех восточнославянских государств отважились на звонок в Кремль. Ельцин говорить отказался, поэтому деликатное задание поручили Шушкевичу как хозяину. Но перед этим Бориса Николаевича соединили с Джорджем Бушем. По словам премьер-министра Белоруссии, российский лидер торопился со звонком в Вашингтон, пока никто из Вискулей не переговорил с Горбачевым. Ельцин якобы ответил тем, кто предлагал ему не нарушать субординацию: «Во-первых, СССР больше не существует, Горбачев — не президент и нам не указ. А во-вторых, во избежание неожиданностей лучше пусть он узнает об этом как о факте свершившемся, который уже нельзя отменить». Шушкевич согласился. По словам Кебича, председатель Верховного совета Белоруссии видел в звонке Бушу страховку. Кравчук давал объяснение в подобном же духе: «Это чтобы мир знал, где мы и что за документы принимаем. На всякий, как говорится, случай».

В США Ельцин позвонил после разговора с Шапошниковым. Сначала министру иностранных дел России Андрею Козыреву пришлось объяснять помощникам американского президента, кто он такой и зачем беспокоит: в Вашингтоне Козырева тогда мало кто знал. Длилась беседа почти полчаса. Ельцин известил Буша о решении, принятом в Беловежской Пуще, и подчеркнул стремление руководителей восточнославянских государств сохранить единый контроль над ядерным оружием и взять на себя международные обязательства Советского Союза. Не забыл президент России упомянуть и о взаимопонимании с Шапошниковым. Ельцин также заверил Буша, что на их стороне Назарбаев, который скоро прилетит в Минск и поставит подпись под соглашением. Действительно ли Борис Николаевич верил, что Нурсултан Абишевич решится их поддержать, или вводил заокеанского коллегу в заблуждение, — не ясно, но говорил он с Бушем от лица руководства четырех, а не трех бывших советских республик. «Все это очень серьезно, — объяснял Ельцин. — Наши четыре государства дают 90 % валового продукта Советского Союза». Не скрыл он и то, что Горбачеву о принятых решениях еще не сообщили. Как обычно, Буш повел себя осторожно. Он молча слушал собеседника, время от времени вставляя: «Ясно». Американец пообещал изучить текст соглашения. Ельцин добился своего: президент Соединенных Штатов ознакомился с его взглядом на положение дел и не выразил неприятия происшедшего в Вискулях.

Глава белорусского парламента Шушкевич взял на себя неблагодарный труд — заявить президенту СССР, что такого государства больше нет: «Я в двух словах его проинформировал: „Подписали вот такое заявление, и суть его сводится к следующему… Мы надеемся на конструктивное продолжение такого подхода и другого не видим“. Горбачев: „Да вы понимаете, что вы сделали?! Вы понимаете, что мировая общественность вас осудит! Гневно!“ А я уже слышу, что Ельцин разговаривает с Бушем: „Джордж, привет!“ — и Козырев переводит… Горбачев продолжает: „Что будет, когда об этом узнает Буш?!“ А я говорю: „Да Борис Николаевич уже сказал ему, нормально он воспринял…“ И тогда на том конце провода Горбачев устроил немую сцену… И мы попрощались».

Горбачев был в бешенстве. Он велел передать трубку Ельцину: «То, что вы сделали за моей спиной, согласовав с президентом Соединенных Штатов, — это позор, стыдобища!»

Горбачев хотел вызвать «славянскую троицу» на следующий день к себе. Ни у Кравчука, ни у Шушкевича желания ехать в Москву не возникло. У главы России выбора, естественно, не было. Договорились, что Ельцин озвучит позицию всех троих. Кто-то «порадовал» Кравчука и Ельцина, что их самолеты могут сбить по указке из Кремля, когда они поднимутся с военного аэродрома в Пружанах. Если верить слухам, дошедшим до американских дипломатов, Ельцин прибыл в Москву рано утром 9 декабря пьяным — его пришлось выносить из самолета.

Как будто еще в советской, но теперь уже российской столице Анатолий Черняев слушал новости. «Полночь, — записал он в дневнике. — Только что — радио: Ельцин, Кравчук, Шушкевич объявили о прекращении существования Советского Союза как субъекта международного права».

Что касается самолета президента Украины, то в полетное расписание включили рейс в Москву, но улетел он в Киев. Кравчук не предупредил никого, включая семью, куда направится из Вискулей, а находясь там, не сделал ни одного звонка. Когда же он добрался до своей загородной резиденции под Киевом, то увидел вооруженных людей. Леонид Макарович приготовился к худшему. Оказалось, однако, что это новая охрана. Только дома президент рассказал обо всем жене. «Так мы уже не в Союзе? — спросила Антонина Кравчук. — Что, уже всё?» Супруг ответил: «Кажется, всё». Узнав, что ночью звонил Горбачев, Кравчук махнул рукой. Он уже не считал советского вождя своим начальством.

Руководители Белоруссии решили остаться пока в Вискулях. Шушкевич, Кебич и Кравченко отправились спать. В Каменюках, приграничной деревне, директор заповедно-охотничьего хозяйства Сергей Балюк поздно вечером вернулся домой и разбудил жену: «Советский Союз распался!» «Я спросонья никак не могу понять, что случилось, куда бежать, — вспоминала Надежда Балюк. — А он такой возбужденный, нервный, всё повторяет: нету Советского Союза, нету».

Перевод с англ. Сергея Лунина