В мае 1987 года в литературно-общественном журнале «Новый мир» в разделе «Из редакционной почты» публикуется текст «Где пышнее пироги?» за подписью Ларисы Попковой. Набранная мелким шрифтом небольшая статья («письмо в редакцию») вызывает огромный общественный резонанс — впервые в советской подцензурной печати на фоне ширящихся дискуссий о необходимости увеличения доли «рынка» в социалистической экономике автор прямо говорит о том, что социализм нереформируем и никакие ссылки на Ленина, в свое время введшего новую экономическую политику (НЭП), спасшую страну в 1920-е годы и свернутую Сталиным, не могут примирить либеральную экономику и плановое обобществленное хозяйство. Обществу придется выбирать, говорит Попкова, между возвращением к капитализму или продолжением социалистического хозяйствования. Редакция «Нового мира» вынуждена сделать специальное заявление (1987. № 7), оправдывая публикацию текста Попковой политикой гласности.
Лариса Попкова — псевдоним экономиста Ларисы Ивановны Пияшевой (1947–2003), в то время старшего научного сотрудника экономического отдела Института международного рабочего движения АН СССР.
В статьях на тему экономики сейчас особенно много ссылок на В. И. Ленина, которого используют как высший авторитет в деле защиты «социалистических» рыночных идеалов. Ленин действительно был неизмеримо гибче и смелей последующих деятелей, которые не только в своих теоретических построениях, но и на практике подчас доводили социалистические принципы до того абсурда, против которого он боролся в конце жизни. Слова в защиту «коммерческого» или, как теперь начинают говорить, «хозрасчетного» социализма действительно встречались в его статьях и выступлениях. Но из этих работ и речей при желании можно надергать какой угодно набор цитат, что и делают в своей полемике товарники и нетоварники («купцы» и «кавалеристы»)...
Я давно спрашиваю себя: ответственно ли утверждать, что Владимир Ильич Ленин, для которого слово «либерал» (либерализм, свобода в западном смысле, конкуренция) было ругательным, принципиально стоял за рыночные отношения?
Можно ли списывать со счетов всю последующую практику и теорию социализма, в которых рыночной экономике, хозяйственному либерализму, конкуренции места не было, нет и, как мне думается, никогда не будет? Никогда — потому что социализм, и это мое глубокое убеждение, несовместим с рынком по сути своей, по замыслам своих создателей, по инстинкту тех, кто сознательно воплощал и продолжает воплощать в жизнь соответствующие начала и порядки.
В самые разные периоды советской истории самые разные политики и теоретики пробовали свернуть страну на рыночный путь, но она так и не продвинулась по нему ни на шаг. Случайно ли это?
У меня есть некоторый опыт изучения «третьего пути», по которому пробовали вести свои страны западноевропейские социал-демократии в послевоенные десятилетия.
«Социал-демократическое десятилетие» со всей наглядностью подтвердило правильность ленинского убеждения, что третьего не дано. Нельзя быть немножко беременной. Либо план, либо рынок, либо директива, либо конкуренция. Искать и применять что-то среднее можно, но рассчитывать на успех, на то, что удастся усидеть на двух стульях, не приходится. Либо действующая по точным, жестким, одинаковым для всех и каждого законам рыночная экономика со всеми ее плюсами (эффективность, например) и минусами (огромное неравенство доходов, безработица...), либо плановое обобществленное хозяйство — тоже со всеми его плюсами (например, уверенность человека в завтрашнем дне) и минусами (дефициты, бесхозяйственность).
Получив власть, социал-демократы сразу занялись перераспределением богатств, наведением социальной справедливости — и экономическая ситуация в странах Западной Европы стала резко ухудшаться. Такие лозунги, как «справедливое распределение», «равенство в распределении», «социальное благосостояние», звучали сладко, но плоды оказались горькими. По мере того как внеэкономический напор на собственников крепчал, как подрывались рыночные механизмы накопления, как росли налоги во имя «общественного благосостояния», как ширились программы «полной занятости», с помощью которых пытались сохранять рабочие места в теряющих конкурентоспособность отраслях и тормозить технологическую перестройку, — по мере всего этого экономическое положение ухудшалось, падали темпы роста, разгуливалась (до двузначных цифр!) инфляция. Социал-демократические правительства щедрой рукой печатали деньги, чтобы таким нехитрым способом повышать заработную плату и социальные выплаты, осуществляли протекционистскую защиту отечественной промышленности от конкуренции внешнего рынка и... за что боролись, на то и накололись.
Ни в одном из социалистических учений должного места рынку не было и нет, а тот уголок, который выгородили для него западные социал-демократы, никого, кроме них самих, не устроил и ничего путного не дал.
А проанализируйте «третьи пути» («конкуренция — насколько возможно, планирование — насколько необходимо») на других континентах, окиньте взглядом практику «индикативного планирования», загляните на кухню развивающихся стран под углом зрения «план или рынок», и вы увидите, как стремительно догоняют нас те, кто выбрал рынок, и как голодно там, где на рынок косятся с подозрением и угрозой, где с ним (в интересах, разумеется, голодных — чего-чего, а благих намерений всегда хватает) обращаются без особых церемоний. Посмотрите, наконец, на социалистические страны: где больше рынка, там пышнее пироги.
Помню, как я, еще будучи студенткой плехановского института, радовалась маленькой книжечке «План и рынок» Г. Лисичкина, как старательно сдавала госэкзамен по экономической реформе (тогда еще учили, что она — реальность). Теперь же, с прежней страстью проклиная нетоварников-«кавалеристов», я скептически отношусь и к товарникам-«купцам», развивающим иллюзорные идеи «рыночного социализма». Для меня это словосочетание — абсурд. Там, где есть социализм, места рынку и либеральному духу нет и, повторяю, быть не может. Эту свою уверенность я распространяю и на нынешние попытки настроить народное хозяйство на волну потребителя. В условиях плановой экономики закон стоимости с плюсом работать не может, социализм несовместим с рынком. В этом ни Маркс, ни Ленин не ошиблись. Социализм — система планового хозяйства. Другое дело, что была, кажется, несколько преувеличена экономическая эффективность этой системы, ее возможности обеспечивать быстрый и устойчивый рост благосостояния.
В первый день 1987 года я прочитала в «Литературке» у Д. С. Лихачева, что «полуправда есть худший вид лжи». Мне полностью трудно согласиться с этими словами — жизнь научила меня ценить иной раз и полуправду, — но академик в данном случае, похоже, точно определил одну из особенностей наших дней.
От прямой лжи некоторые действительно переходят к полуправде. Перечитывают, например, Маркса, чтобы сказать, что в его юношеских работах была обозначена возможность эволюционного, мирного перехода от капитализма к коммунизму и что мир только по своей безграмотности и невниманию к «Марксу в целом» вычитал из «Манифеста», что строить социализм следует революционным вмешательством в отношения собственности, разрушая все в старом, эксплуататорском, гниющем обществе. Нас хотят убедить, что Маркс не был таким воинственным человеком, что не это — не идея «экспроприации экспроприаторов» — самое важное в гении Маркса, ведь где-то между строк, в сносках, в письмах, в юношеских тетрадках он допускал и мирный путь развития, и вот мы сейчас должны, мол, взять на вооружение эти сноски и обосновать ими, обосновать Марксом наш «новый мирный путь», наши усилия совместить наконец «план» и «рынок», наши попытки немножко забеременеть.
Новые цитатнички к очередному случаю...
Мы перечитываем В. И. Ленина с тем, чтобы показать, что в борьбе с «кавалеристами» он произнес такие-то и такие-то добрые слова о «купцовских» способах хозяйствования, а их, этих слов, кто-то недослышал, и в результате был построен не совсем тот социализм, который был нам завещан.
Тот! Слышите: тот!
Именно тот, ибо другой, «купцовский», — это вовсе не социализм.
Ни один из противников рыночной стихии, собственничества, стяжательства и эксплуатации — от самых примитивных до самых серьезных — не допускал мысли о независимом от идеологии, от политико-идеологического центра механизме порождения и отбора новшеств и открытий, лучших способов взаимодействия человека и природы, человека и общества. Фаланги утопистов и их фаланстеры нуждаются в расчищенном, свободном от всех следов старого быта пространстве. Всмотритесь в чертежи городов будущего, оставленные нам Томасом Мором, Кампанеллой и другими предтечами научного коммунизма, обратите внимание на регулярность, правильность расположения всех построек, на отсутствие простора для малейшей случайности, игры, фантазии, необъяснимости. Гениальные мечтатели в отличие от некоторых нынешних их ученых последователей были без всяких оговорок преданы идее рационального устройства жизни — и гордились этим.
Так что принцип «немножко хорошего плана, немножко хорошего рынка» мне так же чужд, как и всем убежденным коллективистам всех времен. Либеральную рыночную схему с презрением браковал социализм всех оттенков от катедер-социализма до «демократического реформистского». Ни в одном из социалистических учений должного места рынку не было и нет, а тот уголок, который выгородили для него западные социал-демократы, никого, кроме них самих, не устроил и ничего путного не дал.
Уроки, на которых следовало бы учиться. Но почему для наших политэкономистов высшим баллом всегда является тройка?
...Два замечания под конец.
И западные социалисты, и наши товарники считают, что эра чисто рыночной экономики безвозвратно ушла в прошлое. Я же иногда думаю, что западный мир только еще стоит на ее пороге, он в самом начале пути. Свободное предпринимательство было долго придушено остатками феодализма и деятельностью всякого рода утопистов, из-за чего двадцатый век оказался таким кровавым, — придушено, но, как мне кажется, не задушено, у него есть серьезное будущее, нравится это нам или не нравится. Реальности надо смотреть в глаза.
Второе замечание — относительно возможного вопроса о том, где пребывают идеологические симпатии автора, на стороне плана или рынка. Интересующимся этим я хотела бы напомнить известные слова Энгельса, что у человека науки идеалов быть не должно, поскольку наличие идеалов означает предвзятость, мешает видеть действительность такой, какая она есть.