Подход. Социология родины

Социология родины — особое занятие, оно сложилось, когда мы с петербургскими и псковскими социологами стали системно и постоянно наблюдать российский регион изнутри. Не в экспедиции, как это обычно бывает, а постоянно, из года в год. Понимая, что все наблюдения из Москвы и Петербурга поверхностны. Понимая, что все наши наблюдения должны быть сугубо прикладными, полезными — иначе они слишком произвольны и безответственны. И понимая, что Россия крайне мало и из рук вон плохо исследована, труднодоступна и требует особенного подхода. Мы основывались на фундаменте понимающей социологии Макса Вебера, так что, суммируя эти исходные пункты, социология родины сложилась для нас как веберианская прикладная социология российской провинции.

Псковская область типична, как все нищие провинции России, и уникальна, как всякая провинция. Социология родины велит оставить уникальность туристам и краеведам и сосредоточиться на том, чем в самом деле живут люди. Поэтому постарайтесь прочесть этот текст не про Псков, а про себя — для этого мы больше не назовем ни город, ни область, где проходили исследования.

1. Общий фрейм. Ветерания, или Превращенная меритократия

Первое, что нужно понять про наш регион, — здесь около 40% ветеранов труда: эта цифра звучала на заседании администрации области лет пять-семь назад, когда обсуждали ветеранские льготы. Ветераны — сплошь высоко ценящие себя и свой трудовой вклад люди. Подавляющее большинство из них работало с крайне низкой производительностью и еще меньшей осмысленностью труда, так что большинство предприятий и учреждений либо разорилось вовсе, либо так и не может умереть, поскольку остались государственными и живут на дотации. Здесь убыточны даже монополист автобусных перевозок и крупнейшая типография области. Пока рядовые сотрудники изнуряли себя перекурами и чаепитиями, их менеджмент работал вслепую, не ведая о современных стандартах организации труда, не имея стратегий и слегка подворовывая.

При этом в сознании трудящихся царит меритократический рай: безработица крайне низкая, на уровне 3%, увольнения за плохую работу — редкость и катастрофа, знакомая далеко не каждому предприятию. «Мы все с вами по праву гордимся…», «из года в год не жалея сил…», «свой доблестный труд на благо нашего города, нашего края…» — все это не пустая демагогия, а предмет веры, особого меритократического верования в некие воображаемые достоинства, умножаемые на стаж. Стаж, срок службы — ключевая добродетель; попытки ее измерять не годами, а рациональными индикаторами, вроде KPI, суть осквернение этого верования.

Прямое продолжение идеи собственных заслуг — интерпретация бедности (и личной, и региональной) как состояния а) незаслуженного, а потому б) временного и в) которое нам всем уже должны исправить, надо только потерпеть. Найти в области человека — хоть во власти, хоть в оппозиции, хоть в курилке богадельни — с уверенностью, что он беден, поскольку неэффективно и мало трудился, вам не удастся.

Под таким гипнозом сползание области в нищету, череда банкротств, распад институтов и упрощение технологий прошли в постсоветские годы незаметно и для элит, и для большинства. Кстати, большинство населения области состоит из сети пересекающихся меньшинств, каждое из которых дискриминировано как имущественно, так и статусно. Женщины, разнорабочие, сельчане, уволенные из разорившихся предприятий безработные, поселковые предприниматели, госслужащие, муниципалы, пенсионеры — все это дискриминированные меньшинства, формирующие социальный фундамент области, его электоральное и демографическое большинство.

В таком состоянии наша область встретила 2019 год. В нем же она встречала и три-пять предыдущих лет — и еще встретит с десяток-другой последующих.

2. Областной центр. Три заповедника

Областной центр знал и красивую архитектуру, и развитие городского транспорта, и рост населения. Но во Второй мировой войне он был практически уничтожен — и с тех пор, после бомбежек, самым страшным для него были и остаются только стройки: дешевая типовая архитектура без какого-либо внятного замысла организации пространства и с примитивнейшим планом застройки.

После освобождения от города остались отдельные здания, руины, схема улиц и несколько десятков выживших. И тогда, в послевоенные годы, никто бы не стал восстанавливать древний город с его белокаменными палатами и церквами — налепили бы типового «жилья», и был бы город как все, просто советский. Однако в стране был послевоенный хаос, и рядом с безработицей и голодом порой начинались уникальные проекты — многие из которых, например, сейчас не прошли бы по конкурсу. А тогда Юрий Спегальский создал концепцию архитектурного заповедника, и многое удалось реализовать: весь центр города организован сочетанием малоэтажных современных зданий и отреставрированных памятников архитектуры, обнесен крепостной стеной, а в центре воссоздан кремль с кафедральным собором. Этот заповедник — живой проект, за послевоенные годы проведены десятки раскопок, часть археологической коллекции представлена в музее, несколько поколений горожан свои первые деньги заработали, помогая подростками на этих раскопках, и в городе сложилось мощное архитектурно-археологическое градозащитное сообщество.

В ста верстах от центра Семен Гейченко придумал и построил в Михайловском и окрестных усадьбах уникальный Пушкин-лэнд — тот, в котором халтурил экскурсоводом в 1970-е Сергей Довлатов. В предместье центра возник и третий заповедник с древнейшей из русских крепостей. Эти три заповедника сделали областной центр туристическим, и горожане хотя бы изредка видят себя частью двух великих воображаемых сообществ — России и Европы.

Но несмотря на три заповедника и силу местной интеллигенции, город остался невостребованным в сценарии страны. В нем строили мало и плохо, горожане увязли в типовых спальных районах и стали бежать. В последние годы депопуляция центра остановилась за счет притока мигрантов из сел области — но ресурс этих сел невелик, и депопуляция продолжится, а может, уже возобновилась.

3. Взлет. Культурная политика

Города, мечтающие о туристах, — сплошь «в активном поиске» своей уникальности. Городу, теряющему население, нужна привлекательная внутренняя среда, где стандарты важнее уникальности. В этом ракурсе хорошо видно, что понятие стандарта во много раз дороже для культуры — и для культурной политики, — чем все редкости и странности вместе взятые.

В Москве и Петербурге цель культурной политики — вовлекать как можно большие группы населения в восприятие произведений искусства, чтобы они могли усложнять свой повседневный опыт, узнавать, сколь разным бывает человек и мир, и сами становиться сложнее, а значит, терпимее и свободнее в самореализации. Для провинциального центра это вторая цель культурной политики. А цель №1 — делать культурное потребление в городе первосортным, не уступающим Москве и Петербургу. Провинциальному центру это нужно для того, чтобы привлекать менеджмент. Своих специалистов по организации труда в российской провинции почти нет; без менеджеров регион неизбежно деградирует; привлекать профессионалов только деньгами неправильно — получите много аферистов и большую текучку привлеченных кадров. Выходит, нужна комфортная среда, а точнее, общественная безопасность плюс культурное потребление — остальное они купят или получат в Москве. Вот и вся арифметика, невзирая на региональные уникальности.

В нашей области был поставлен эксперимент: реализовывать именно такую культурную политику через драмтеатр.

В течение двух сезонов театр привозил лучшие театры Европы и России, оркестры, фильмы, картины, искусствоведов и деятелей искусства. В театр пришли социологи, стали изучать публику, приглашать ее и рассказывать о своих исследованиях области. Кроме обсуждений спектаклей, фестивалей и выставок, в театре обсуждались экономические и политические проблемы региона, о которых не писали местные СМИ. А на двух сценах шли спектакли лондонского «Глобуса», Мариинки, Александринки, Таганки, театра Вахтангова, МТЮЗа, театра Ленсовета — кого только не было. Вместе с работой самого театра, выпуском спектаклей, производством декораций, зарплатами и всем прочим это стоило области около 80 млн руб. в год.

Для того чтобы такая политика дала устойчивые всходы, видимо, нужно ее сохранять пять, десять, пятьдесят лет. Но губернатор начал в театре реформу (о ней речь ниже), авторы культурного эксперимента ушли, а у тех, кто пришел им на смену, были свои задачи, не связанные с развитием региона.

Для жителей области все это было внезапно и необъяснимо: и начало новой театральной жизни, и ее конец, и очередная смена курса. Как всегда, они ни на что не повлияли и не получили стабильного качественного улучшения их жизни.

4. Падение. Отраслевые реформы

Мы живем в огромном ворохе реформ. Бывшие научные коммунисты, обкомовцы, контрразведчики и прочие широко мыслящие руководители реформируют все вокруг новыми стратегиями, госпрограммами и дорожными картами. Работают целые школы методологов-урбанистов, которые без устали штампуют уникальные документы развития для десятков регионов. Один из последних губернаторов нашей области привез нам стратегию развития. Область станет богатеть через а), б), в) туризм, туризм, туризм, г) приграничную логистику и транспорт и д) сельское хозяйство. В Москве очень хвалили новый системный подход к региональному развитию.

Почему регионы так любят развиваться через туризм? Даже там, где есть на что смотреть, он дает около 3% ВРП; с учетом всех скрытых эффектов — не больше 7%. Поэтому туризм — красивый локомотив развития, но очень маленький, скорее игрушечный.

Сельское хозяйство — отрасль с крайне низкой производительностью труда. А когда строят сверхтехнологичные мегафермы с высокой производительностью — вдруг оказывается, что на этих фермах достаточно где тысячи работников, а где и ста. А народу в поселке 10–15 тысяч, и все хотели бы поработать. Словом, в Нечерноземье локомотивы развития бывают только промышленными.

Приграничная логистика действительно аккумулирует хорошие деньги. Тут на границах десятки дальнобойщиков неделями стоят в очереди. Это началось много лет назад, и вместе с очередями выросли приграничные сервисы. Но государственная граница РФ не имеет никакого отношения к приграничным регионам: это сугубо федеральное хозяйство, и все налоги остаются в Москве. Регион может ставить свои терминалы (и заработать на этом три копейки) и делать платные дороги к пропускным пунктам границы (еще три копейки) — собственно, он это и делает, — но для ВРП это крохи.

Губернатор, приехавший на трех этих локомотивах, был лучшим из трех последних, но оставил область полным банкротом.

Почему у губернатора оказалась плохая стратегия? Десять лет назад в администрацию области приехали крупные специалисты-методологи и выступили на заседании администрации: всем подразделениям сдать отчетность, перечень пунктов каждому комитету пришлем; на все месяц. Рядовые чиновники — не те, которые умело подтасовывают миллиардные конкурсы, а те, кто перед обедом в общем кабинете ест домашние бутерброды, чтобы в обед пробежаться по магазинам, сэкономить и время, и деньги, — простые исполнители получили длинные списки вопросов. И никаких пояснений, поощрений, понимания задач и контроля. Методологи с ними вообще не разговаривали. И им прислали абы что, все равно никто ничего не проверял.

Впрочем, работать по стратегии никто и не собирался: из Москвы рассылают реформы, и тут уж не важно, у кого какой путь развития.

Особая зона. Идея такова: давайте те производства, что уже есть в области, трогать не будем, как будто их нет, — и в чистом поле построим новую промзону. Чтобы туда кого-то заманить, давайте подведем все коммуникации и дадим резидентам налоговые льготы на первое время. Конечно, проще было бы вовсе не строить зон, а помогать модернизировать существующие производства — но пришлось бы считаться с местными, а государству этого не нужно. Проще построить зону на брошенном заводе в черте города — но пришлось бы договариваться с хозяином, а государству это неудобно.

Зона годами стояла пустая, пока из Москвы не потребовали сделать хоть что-то, или отнимут налоговый статус. Тогда там обустроили всю инфраструктуру и заселили кого-то насильно. Теперь вот посадили директора зоны.

Примерно так же для сельского хозяйства были продуманы агрогородки: несмотря на сотни угасающих сел, давайте устроим такие специальные точки роста, где будут и жилье, и работа, и клуб с современной аппаратурой… Но как-то отвлеклись и не построили. А построили бы — у каждого агрогородка была бы такая же перспектива, как у особой экономической зоны.

Особая дирекция. Идея такова: зачем и в театре директор с бухгалтером, и в филармонии, и в… что там еще у вас в регионе? И объединили филармонию с драматическим и кукольным театрами, а теперь взялись объединять и музеи — центральный с пригородным. При взгляде «сверху вниз» все логично. В результате административных должностей стало больше, то есть в плюс к существующим появилась администрация объединения, над которой, как и прежде, комитет по культуре. Кто за что отвечает, неясно, но спектакли ставить по-прежнему разрешают. Правда, на зарплаты артистам остается совсем немного.

Особая дирекция даже стала проводить все новые и новые фестивали, городские праздники, работать с туристами и вообще активно обрастать новыми функциями. Кстати, Пушкинский театральный фестиваль в исполнении дирекции действительно хорош и известен театральному миру страны. Про остальное говорить сложно — но вот что важно учесть: все остальное хозяйство культурной отрасли попросту «оптимизируют» на корню. В области за последние 10–15 лет закрыты десятки библиотек и клубов, а все недобитые живут впроголодь. Недавно взялись за музеи: объединять, раздавать музеи-усадьбы кому удастся — словом, реформируют. А особая дирекция пока на плаву.

Особая редакция. Главные СМИ в нашей сельской области, где треть жителей разбросана на сотни километров по сотням поселков и деревень, — это муниципальные газеты. Как понять, что вы в некой огромной России, где растут новые кварталы, капиталы и просто цены, если на деле вы между Порховом и Новоржевом? Как узнать, что ваш регион еще жив, что там новый губернатор и у него масса прекрасных идей? Главное — через новостной поток ощущать свою принадлежность ко всему этому. Федеральные медиаресурсы показывают жизнь страны как сериал, и только местные СМИ — настоящие, жаркие, свои!

Когда мы с коллегами взялись их исследовать, в области было 27 локальных изданий, почти все муниципальные, с суммарным тиражом под 90 000 в неделю. Единственная областная газета имела тираж примерно в 45–50 раз меньше. Однако этот значительный ресурс почти вовсе не давал информации читателям: на первой полосе губернатор указал на явные недочеты, ниже обычно пряные поздравления коллективу ДРСУ, на второй полосе — очерк о ветеранах и предупреждение о падении льда, затем нечитаемым шестым кеглем два разворота постановлений местного собрания депутатов о переносе границ земельных участков — и объявления о продаже коз, кроссворд, плюс анекдот, плюс стихотворение «Весна». Ни новостей, ни комментариев экспертов, ни слова о проблемах, ни слова о практическом смысле всего, что напринимали власти всех уровней.

До нас «из области» годами в редакции не приезжало ни души — нас встречали как армию-освободителя, с салатами и столичным коньяком. Никто не пытался вложить навык и труд в развитие этих изданий. Никто не сделал ни шага, чтобы защитить редакторов и журналистов от местных глав районов. Вместо этого им присылали указания написать о Дне народного единства, фестивале «Славься, Русь!» и прочих острых темах — и порой материли по телефону.

Мы создали детальнейший проект, как спасать редакционные коллективы, — и услышали секретную директиву: вот сейчас тихонько пройдем выборы губернатора — и объединим их все в холдинг, да и продадим, покупатель уже есть. Это очень распространенный среди отечественного чиновничества симптом — вера в крупного инвестора, который своими деньгами разом заткнет все проблемы.

После очередных губернаторских выборов областное начальство похвалили и забрали в Москву. Так что газеты никто не объединил и не купил, а когда приехал новый губернатор, их решили закрыть. Вернее, оптимизировать: сделать единую редакцию в областном центре, а в районах оставить по одному-двум корреспондентам, которых потом можно будет уволить совсем незаметно.

Особый мусорный оператор. Это реформа будущего. Но общий принцип универсален: существующий уклад неэффективен, и указом из Москвы по всем регионам его «оптимизируют», а вместо него придумывают нечто централизованное. Те коммерческие формы, которые вывозили мусор из областного центра, а с ними и муниципальные или околомуниципальные фирмочки, которые вывозили мусор по области, отстранены от работы. Особый мусорный оператор заместить их не в состоянии. Ему надо бы в каждой волости — их порядка 100–130 — провести переговоры с жителями, договориться о местах сбора мусора, обустроить их… Все это могут делать только местные предприниматели, так нужные нашим вымирающим селам, — но им теперь нельзя заниматься этими вопросами.

Но это де-юре, а де-факто особый оператор сможет их всех привлечь к работе и стать фикцией на их плечах.

Так в нашей области работает все «особое» и все «единое»: и зона, и дирекция, и редакция, и оператор, и партия.

5. Перспективы: развитие местных сообществ

Когда-то в области жило полтора миллиона человек. Была своя внутренняя авиация. В областном центре ходили трамваи. Трудно представить, что в Гдове побывали Петр I, Екатерина II и Александр II, — сейчас там живет пара тысяч человек. Область деградирует под разрушительным воздействием федерального центра, который не имеет на нее значимых планов и присылает перспективных и юных посидеть губернаторами, «понюхать пороху» — и снова в уютные кабинеты замысловатых федеральных структур.

Села и города области пустеют, а в 300 км к северу пухнут многоэтажные каменные мешки вдоль петербургской КАД. И в этих мешках ничего не нужно оптимизировать.

Область, казалось бы, должна поддерживать местные сообщества и весь третий сектор — хотя бы потому, что кроме местных сообществ она едва ли кому-то нужна.

Но федеральное чиновничество строит великую державу — и наша область трясется в судорогах новой централизации. Кому великая Россия, тому и великие потрясения. Так что теперь ждем, когда президент подпишет указ о развитии местных сообществ.

Фото: Кристина Кормилицына / Коммерсантъ