«Не пугает ли вас, что в Москве строится так много „неосталинских“ зданий? — вопрошают заезжие иностранцы. — Не кажется ли вам, что реабилитация сталинской архитектуры созвучна централизации власти? Не означает ли это, что страна возвращается к тоталитаризму?»

Первое, что хочется ответить, — что пугает, конечно, совсем другое. Что Москву продолжают сносить, что из ожерелья центральных площадей выпадает то один, то другой прекрасный камушек и что умерить аппетиты сносителей не может ничто. И что жертвами этого прожорства становятся как раз яркие образцы тоталитарной архитектуры: «Москву» снесли, от дома Жолтовского на Моховой осталась одна стенка, на очереди — гостиница «Пекин».

Если же говорить о той «неосталинской» архитектуре, мода на которую завелась пару лет назад, то страха почему-то нет ну никакого. После всех постмодернизмов это даже как-то чудно — полагать, что, если архитектор построил массивное здание с колоннами, значит, он внес вклад в укрепление вертикали власти. Хотя понять иностранцев можно: они с такой надеждой следили за тем, как мы тут нашего дракона мочим, а мы — не прошло и 15 лет! — давай его обратно «Клинским» отпаивать. Но это такой правильный взгляд со стороны, подразумевающий, что за каждым знаком непременно есть означаемое… А есть ли оно?

Страшно, конечно, оказаться простодушным обывателем, не различившим своевременно грозной поступи очередного средневековья. Тем более что историк Владимир Паперный еще 30 лет назад предупреждал, что придет, придет снова «культура два» — имперская, парадная, подавляющая. Придет просто по логике цикличности истории, тем более что и сталинский ее вариант начинался со сноса Сухаревой башни и стены Китай-города — того, что «было ей наиболее созвучно».

Но пока мы видим одну бутафорию. Да, новая «неосталинская» архитектура и централизация власти рифмуются, но сказать, что у зодчих есть политический заказ, было бы заполошным диссидентством. Никакой архитектурной идеологии у федеральной власти нет, она вообще в архитектуре слабо разбирается (хотя и заходится в экстазе при слове «недвижимость»). Оно, конечно, и к лучшему: мало нам, что ли, было за 70 лет партархитектуры?

Заказ тем не менее есть, только идет он не от власти. У моды на «сталинскую» архитектуру как минимум три составляющие. Первая — рынок. И история, и стиль стали товаром. Если есть потребитель стиля «сталин», будет вам дом в этом стиле. Откуда такой потребитель? Это верхний слой среднего класса, в основном (по наблюдениям риэлторов) иногородний и старше среднего возраста. Как у всех людей, выросших при советской власти, у них есть твердое ощущение, что лучше всего жить именно в сталинском доме. Крепкие стены, высокие потолки, широкие подоконники, большие комнаты, балкончики с балясинками.

Что такое жить в хай-теке — никто не знает, а через «сталинки» все прошли. Ну, может, планировки там были неважные, так все это будет учтено. Сделаем вам «мерседес» под «победу». Так к привычным радостям элитного жилья прибавляется момент исторического самоутверждения: дед при Сталине жил в бараке, а я буду жить там, где при Сталине жили наркомы. Так что вполне закономерно, что две трети «неосталинок» — это жилые дома.

Вторая причина — профессионального порядка. В девяностые годы, когда новую архитектуру делали исключительно с оглядкой на старую, зодчими были освоены практически все эпохи: модерн, классицизм, «русский» стиль, конструктивизм. А вот сталинская архитектура, определяющая облик половины города, была абсолютно не востребована. Почему — понятно: в постперестроечные годы ни с чем другим, кроме как с ГУЛАГом, сталинские дома не ассоциировались. И воспроизводить ту эпоху в какой-либо форме казалось невозможно и даже опасно: страна все время балансировала на грани, норовя соскользнуть в прошлое.

Поэтому моду на «неосталинскую» архитектуру можно расценить как полное и окончательное выздоровление общества. Мы не забыли своего прошлого, но мы его не боимся и можем даже себе позволить с ним позаигрывать. Как рассказывают друг другу на ночь страшные истории, щекоча нервы и надеясь отвести зло. Хотя на самом деле повсеместная ностальгия по той эпохе свидетельствует о другом: именно с ней связываются массовые представления о покое, порядке, стабильности. Которых так всем не хватало в девяностые и ради которых второй раз был выбран нынешний президент. Недаром «неосталинский» стиль расцвел именно с его воцарением.

Да, новая «неосталинская» архитектура и централизация власти рифмуются, но сказать, что у зодчих есть политический заказ, было бы заполошным диссидентством. Никакой архитектурной идеологии у федеральной власти нет, она вообще в архитектуре слабо разбирается (хотя и заходится в экстазе при слове «недвижимость»).

Это причина третья, и вроде бы самая неприятная. Но вот что забавно: все эти ценности (прочность, порядок, стабильность) присущи архитектуре имманентно. Она утверждает их и безо всякого заказа. Однако весь ХХ век именно с ними архитекторы яростно боролись. Гнули стены, делали их прозрачными, превращали дома в облака, в цветы, в водопады — короче, всячески пытались отменить основополагающие качества архитектуры. Русская архитектура, при том что она не всегда шагала в ногу с мировой, этими настроениями тоже отравлена. И когда наши зодчие оказались перед лицом нового социального заказа, они не могли не отреагировать на него весьма специфическим образом.

С первого взгляда наши «неосталинки» вполне нормальны: и в город они вписываются, и комфортные условия создают. Но стоит присмотреться — и в каждой из них обнаруживается какая-нибудь чудовищная несообразность. И если в худших своих образцах неосталинская архитектура тупо компрометирует первоисточник, то в лучших — блистательно дезавуирует.

Вот, например, бизнес-центр «Галс-тауэр» около Маяковки. Дом отлично вписался в улицу: пропорциями, членениями, деталями. Но архитектор не просто берет у Тверской то, что у нее есть, — он выжимает ее квинтэссенцию. На фасаде столько деталей, что хочется назвать его энциклопедией сталинской архитектуры. Арки, арочные окна, колонны, пилястры, карнизы, наличники, тяги, портики пяти типов, эркеры плоские и выпуклые, балконы с балясинками и без, декоративные шишечки и выкружки…

Зачем столько? Затем, чтобы, сохраняя масштаб Тверской, сообщить зданию большую человечность. Ведь именно детали — необходимый проводник от одного масштаба к другому, от человека к зданию. И именно этого первоисточник часто лишен: взять, например, громоздкие дома Жолтовского или Щусева на Ленинском проспекте. Наряжая свой дом деталями, архитектор Павел Андреев намеренно «улучшает» прообраз. Если дома Тверской грузны, степенны и одеты в одинаковые серые костюмы, как члены Политбюро, то этот дом похож, скорее, на поэта Сергея Михалкова, который и в сталинские-то времена был неподобающе высок и худ, а в старости и вовсе обрел какую-то загадочную эфемерность: держится молодцом, одевается стильно (не забывая орденские планки), да еще женился на молодой.

Но это впечатление устремленности вверх, стройности, легкости и прозрачности (достигаемое за счет вытянутости всех деталей, а также благодаря большому количеству стекла) категорически противоречит тяжести, непрозрачности и приземистости Тверской. Как противоречат ее стилистике мозаичные вставки, пришедшие из классово чуждой эпохи (модерна), и стеклянный эркер из не менее чуждого неоклассицизма. То есть на первый взгляд — контекстуальность, а на второй — полная деконструкция первоисточника. Все его образные характеристики: суровость, монументальность, античеловеческий масштаб — заменены на противоположные: легкость, праздничность, человечность.

В ту же игру играет и дом «Патриарх», чьи вполне «сталинские» объемы и членения полностью скрываются за нагромождением «архитектурных излишеств». Дом просто утопает в деталях, чья немасштабность, по словам автора Сергея Ткаченко, есть ироническое отношение к прообразу. При Сталине за такой гротеск, а также за «дворцовый» желто-белый окрас и «башню Татлина» на крыше архитектора услали бы на Колыму. На 20 лет без права переписки. И еще бы лет 5 накинули: за то, что оставил башню «Павелецкая-плаза» без шпиля. Ну явно же человек высотку рисовал: 26 этажей, ярусный силуэт, пилоны, карнизы, пинакли, мощный цоколь — а шпиля нет! Правда, по слухам, шпиль срезал лично мэр Москвы. Что, конечно, представляет собою забавную инверсию, потому как старым высоткам (опять же таки по слухам) шпиль велел приделать лично товарищ Сталин.

Можно было бы порадоваться тому, что мэр сознательно избегает нежелательных ассоциаций. Но они проклюнутся и без него. Вот «Триумф-палас». Детали тут тоже можно обсуждать, но они не главное. Главное, что это «восьмая высотка». А в чем была задача высоток? Во-первых, строился Дворец Советов, и высоткам предназначалась роль ожерелья. Во-вторых, и без этого было очевидно: город растет вширь, рядовая застройка тянется вверх, прежние высотные ориентиры (колокольни) утрачены, нужны новые. Ими и стали семь зданий, поставленных в самых ответственных местах города, отмечая площади и скрещенья важных трасс.

О том, почему при распределении высоток московский северо-запад был обойден вниманием, история умалчивает. Говорят, из соображений не афишировать стратегическую трассу Москва — Ленинград. Ставя свою высотку в глубине парка, в стороне от проспекта, «ДОН-Строй» хранит верность оборонным традициям. Дом, конечно, видно отовсюду, но никаких перспектив он не замыкает и никаких узловых точек не маркирует. Более того, все фасады старых высоток обращены к принципиальным магистралям: «Украина» смотрит на Новый Арбат, Котельники — на реку, МИД — на Садовое и Кутузовский. Есть, правда, и высотки без главного фасада — на площади Восстания и на Каланчевке. Но у «Триумф-паласа» наличие главного фасада очевидно — вот только смотрит этот фасад во дворы, а к Ленинградке дом обращен торцом. Так что потенциальный враг будет начисто дезориентирован: куда лететь, чего бомбить — непонятно.

Помимо градостроительных функций, у сталинских высоток наличествовала и политическая задача: это был не только триумф победы над Гитлером, но и наш ответ небоскребам Америки. Понятно, что таковой ответ должен был опираться на национальную традицию, сообразовываться с колокольнями и башнями Кремля. Отсюда богатый силуэт, ярусность, обилие деталей, активная пластика стен. В отличие от них «силуэт „Триумф-паласа“, — как пишут его авторы, — имеет более плавные очертания». И этими своими геометрическими формами, уплощенными стенами, минимумом деталей и какой-то общей гладкостью дом больше походит как раз на чикагские и нью-йоркские небоскребы. Но в том-то все и дело, что война кончилась, победил постмодернизм, и теперь можно смело цитировать все что угодно.

Более того, с постмодерном в Москве случилась странная история. Стиль, главными составляющими которого были некая общая раскованность, легкость в обращении с цитатами, ирония по отношению к истории, стал вдруг официальной московской политикой, превратившись в «лужковский стиль». С «Триумф-паласом» же ситуация обратная. Семантику государственную (право на высоту, право на историю) транслирует частная компания. Транслирует лихо и бравурно, весело добавляя долю космополитизма, — в результате получается модное сегодня ар деко.

Конечно, его влияние очевидно и в старых высотках. Но в чем суть ар деко? Это была архитектура, искавшая одного — стильности. Ни классические законы, ни функциональность (а именно между этими двумя партиями шла борьба весь ХХ век) ее не волновали. Она вообще ни с кем не боролась. Не имея метафизического измерения, она зависела исключительно от таланта зодчего: сумеет он стильно декорировать дом или не сумеет. У нашей нынешней архитектуры этого измерения тоже нет, она не озабочена проблемой истинности, поэтому логично, что зодчие приникают к ар деко как к роднику стильности. А искусствоведы теперь находят больше общего между сталинской архитектурой и ар деко, нежели между сталинской и гитлеровской.

«Необходимо некое зеркало, — пишет Григорий Ревзин, — при взгляде в которое сталинская архитектура окажется чем-то другим, чем-то принципиально отличным от архитектурного оформления сталинизма. Это и есть ар деко. …Но ар деко — стиль принципиально неидеологичный. Это стиль роскоши, богатства… Именно эта открытость ар деко к простой радости от богатства является тем основанием, которое позволяет ему войти в современность. …Этот гедонизм как-то подозрительно неглубок, но полезно на какое-то время отделаться от многомыслия. Возвращение ар деко есть симптом выздоровления от идеологичности архитектуры».

Другое дело, что на роскошь вечно не хватает. Вот Владимир Ходнев строит на Большой Академической жилой дом. В проекте — мощный руст цоколя, благородная темная середина, тщательная деталировка деталей, башня (как у Наркомата обороны на Колымажной) — короче, все почти аутентично. А построили здание — ни тебе башни, ни деталей, ни цветов. Гладкий, вялый, банальный дом. А вот дом более эффектный, с характерным названием «Ностальгия». Качество строительства примерно то же, но детали, цвет, пропорции — все это архитектору Владимиру Дунаеву удержать удалось. Но видели бы вы, что это за место — улица маршала Тимошенко. Какие тут дома, какие дворы, какие гаражи, а какие свалки! ЦКБ, правда, напротив (о чем неизменно твердят риэлторы), но это лишь добавляет дому какого-то ветерански-пенсионерского настроения. На обочине города, зато при полном параде, только домино не хватает.

А вот другая история про контекст. Банк на Новинском бульваре, архитектор Дмитрий Бархин. Мощный, красивый дом, почти настоящая классика: колонны с коринфскими капителями, арки, руст, раскрепованный карниз. Не то Палладио (Лоджиа дель Капитаниата в Виченце), не то его ученик Жолтовский («дом на Моховой»). Но, приглядевшись, понимаешь, что продиктован образ дома исключительно средовым принципом. Он крупногабаритный, монументальный, классицизирующий, потому что все Садовое кольцо такое. Он палладианский, потому что рядом дом Жолтовского. Он, наконец, рустован именно до того уровня, до которого дотягивается мезонин соседа справа и где кончается дореволюционная часть соседа слева. Но разве же подлинно имперская архитектура могла себе позволить так приседать перед средой, так тщиться вписаться? Нет, конечно! Классика — сама себе царь, она замкнута и самодостаточна, она являет собою воплотившийся Золотой век, она абсолют и мера всех вещей.

И так на каждом углу. Что ни «сталинка», то обязательно какое-нибудь колечко в ухе. Вот куб «Ростелекома» на 1-й Тверской-Ямской (архитектор Александр Локтев). Вписался опять-таки неплохо, но что за фривольный розовый фриз? А глобус на крыше — откуда этот безродный космополитизм? Вот жилой дом «Сокол» на улице Куусинена (архитектор Владимир Колосницын). Тоже вполне сомасштабен окружающей сталинской застройке, но что за легкомысленная керамика покрывает все его стены? Откуда эта хундертвассерщина? Вот жилой дом в Тепличном переулке (архитектор Владимир Трофимов). Отчетливо милитаризированный декор на «гвардейскую» тему — а наверху две абсолютно бутафорские башенки, как из русской народной сказки.

Вот офисное здание того же Павла Андреева в начале Долгоруковской улицы. Оно удачно подхватывает пропорции примыкающего к нему сталинского дома, вместо поганых мансард — ожерелье лоджий с мощными, почти римскими, карнизами плюс благородное сочетание болотного и терракотового цветов. Но архитектор на несколько градусов разворачивает плоскость главного фасада по отношению к основному объему — и этот легкий сдвиг разом отменяет всю подобающую случаю симметрию и монументальность. Похожим образом работает и розетка вышеупомянутой башни на Павелецкой: вместо ожидаемых часов, вместо символа единения народа, спешащего в один и тот же час к станку, — декоративная блямба.

Проще всего было бы сказать, что, мол, рисовать разучились, мастерство пропили. Только уж больно отчетливы и сознательны все эти жесты. А главное — повсеместны. Построить честный сталинский дом никто не хочет. То ли сравнения с мастерами боится, то ли разбудить ненароком лихо. Или просто не может: ну не получается сталинской архитектуры в отсутствие Сталина, но при обязательном наличии в доме боулинга. А потом — уж на что мастера были в ту эпоху, и не только зодчие, но и Пырьев с Александровым, Дейнека с Вучетичем, Лебедев с Кумачом, а все равно, пересматривая те фильмы и слушая те песни, невозможно избавиться от шизофренического ощущения: как все это совмещалось?

В современной русской литературе есть попытка описать сталинскую эпоху как сон, как галлюциногенный бред. Это роман Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева «Мифогенная любовь каст»: вроде как про войну, про ту самую, но в ней почему-то участвуют сказочные герои, звери разговаривают, пни… И это, по-видимому, единственный адекватный способ работать с тем временем — в котором «Кубанские казаки» соседствовали с коллективизацией, песня «Широка страна моя родная» — с концлагерями, а прекрасная архитектура Тверской — с бараками и коммуналками.

Фотография на обложке: Бизнес-центр Галс-Тауэр / OfficeScanner