В России принято размахивать кулаками после драки; вот и после любого массового конфликта на почве ксенофобии разворачивается публичная дискуссия о его причинах. Одни обозреватели (назовем их стихийными приверженцами конструктивизма) во всем обвиняют прессу. Мол, если бы она не подчеркивала этнической, расовой или религиозной принадлежности конфликтующих сторон и вообще не говорила бы о существовании таких проблем, то тем самым не разжигала бы (не конструировала) психологические фобии как источник конфликта. Им возражают сторонники (также в большинстве стихийные) еще более модной ныне неоинституциональной теории. Они настаивают на том, что в основе конфликтов — несовершенство институциональной среды. Будь наше государство по-настоящему демократическим и правовым, исчезли бы фундаментальные предпосылки этнических и религиозных фобий.

Сомнения в обоснованности обеих позиций возникают при попытке применить их к американскому опыту. Соединенные Штаты, бесспорно, входят в число стран с наивысшим уровнем развития либерально-демократических институтов в сфере политики и права. По уровню же ограничений для прессы с позиций политкорректности на использование hate speech (языка ненависти, вражды) ей, пожалуй, нет равных в мире. Но с начала 2000-х годов в этой стране наблюдается заметный подъем ксенофобии в такой ее разновидности, как исламофобия.

Сказанное в какой-то мере объясняет наш выбор для сравнительного исследования (2010–2012 годы) столь разных стран, как США и Россия. Сопоставив их, мы хотели выявить влияние на ксенофобию, в том числе на исламофобию, фундаментальных политических условий, связанных с типом политического режима. Предполагалось, что страна, занимающая первые строчки мировых рейтингов по уровню демократии, развитию гражданского общества, правовой защищенности граждан и защищаемых государством нормам толерантности, лучше справляется с задачей снижения фобий к представителям ислама, чем страна с заметными признаками авторитаризма и слабым, по сути зачаточным развитием институтов гражданского общества. Реальность оказалась сложнее гипотетических конструкций. С самого начала исследования выяснилось, что исламофобия (различные формы предубеждения к исламу как идеологии и к его носителям как религиозному сообществу) более характерна именно для Америки; для современной России пока присущи иные проявления ксенофобии, а именно: этнофобия (ненависть, страх, предубеждения к этническим сообществам, объявляемым «чуждыми»), а также мигрантофобия.

«Инородцы» или «иноверцы»

Почти с самого основания Соединенных Штатов основной формой ксенофобии здесь была расовая нетерпимость. К началу XXI века удалось значительно притушить «белый расизм» — проявляющиеся в массовом сознании предрассудки в отношении афроамериканцев. Этому имеется множество свидетельств: данные социологических исследований; фиксируемые ФБР показатели снижения доли преступлений на почве расовой ненависти, включая нарушения норм политкорректности, и, разумеется, рост доли афроамериканцев на высоких государственных постах. Однако некоторое затишье на фронте преодоления ксенофобии было недолгим. После террористического акта 11 сентября 2001 года в стране наблюдается взрыв нового проявления ксенофобии — исламофобии.

По данным национальных опросов общественного мнения, проведенных исследовательским центром Pew Research Center, менее чем за год после сентябрьского теракта (к началу 2002 года) неблагосклонность к мусульманам выросла почти вдвое — с 17 до 29%, а к 2007 году ее стали выражать уже более трети американцев (35%). Несмотря на то, что с 2001 года террористические акты в США не повторялись, антиисламские настроения не идут на спад. Их во многом подогревают внешнеполитические кризисы, развившиеся как эхо американской трагедии 2001 года. Это вооруженные действия Соединенных Штатов в Ираке и Афганистане, а также немалая вероятность вооруженного конфликта с Ираном. Материалы социологических исследований различных исследовательских коллективов (Pew Research Center, Gallup, Cornell University) за 2008–2011 годы указывают на следующие тенденции в массовом сознании американцев. Во-первых, ислам оценивается более негативно, чем другие религии («45% опрошенных высказали убежденность в том, что ислам в большей степени, нежели другие религии, поощряет насилие среди своих адептов»). Во-вторых, антиисламские настроения в той или иной форме охватывают все более значительные массы населения — от 40 до 53% американцев (по оценкам разных социологических служб).

Ведущую роль в конструировании и распространении «образа врага» играют массмедиа. Американские исследования контента трех наиболее влиятельных и респектабельных политических газет — The New York Times, The Los Angeles Times, The Washington Post — показывают, что после событий 11 сентября 2001 года все три издания изображали мусульман более негативно, чем прежде. Оказалось, что ограничения, вытекающие из строгих американских норм политкорректности, легко обойти. Чтобы испортить имидж, не требуется даже специально употреблять по отношению к мусульманам негативные определения. Достаточно просто соединить в одном тексте такие термины, как «террористы», «экстремисты», «радикалы», «фанатики» и «исламские фундаменталисты». В прессе усилились и так называемые мифологические репрезентации, которые состоят в том, что те или иные качества человека прямо связывают (или косвенно соединяют упоминанием в другой части текста) не с его социальными характеристиками, местом проживания, образованием, а с вероисповеданием, с исламом.

Если есть спрос, то будет и предложение. После 2001 года в США проявился массовый спрос на негативный образ мусульманина, и массмедиа как разновидность бизнеса работает на его удовлетворение (можно сказать, эксплуатацию), тем самым усиливая негативные образы и расширяя зону распространения сложившихся предрассудков. Все заслоны на этом пути оказываются легко преодолимыми.

В Соединенных Штатах примерно 7 млн мусульман (это около 2,5% населения). В списке религиозных сообществ они занимают лишь четвертую строчку по численности верующих, но по притяжению к себе различных фобий — первую. В Российской Федерации намного больше мусульман (не менее 20 млн человек, около 15% населения), ислам является второй религией по числу приверженцев, но в силу ряда исторических обстоятельств он пока находится в поле преобладания нейтральных и позитивных оценок населения.

В России межрелигиозная вражда сравнительно менее заметна, чем межэтническая, что подтверждается результатами многолетнего мониторинга ксенофобии, проводимого «Левада-центром». Мониторинг свидетельствует об избирательном отношении большинства россиян к представителям ислама, и эта избирательность сугубо этническая. Так, негативное отношение социологи фиксируют с середины 1990-х годов только к «северокавказской», сравнительно наименьшей группе мусульман (около 6 млн человек), да и то не ко всей, а лишь к отдельным ее народам. К наибольшей же группе коренных российских мусульман, «поволжско-урало-сибирской» (татары, башкиры, коренные поволжские и уральские казахи и другие, всего около 8 млн человек), в массовом сознании россиян устойчиво преобладают нейтральные и позитивные оценки. В США же этнические различия в рамках исламофобии не проявляются или по крайней мере не улавливаются специальными исследованиями. Американские респонденты, как правило, слабо отличают мусульман-арабов от мусульман-иранцев, турок от пакистанцев. Расплывчатость образа порой приводила к курьезам: негативное отношение распространилось даже на индусов-сикхов только потому, что их религиозный головной убор дастар напоминает исламскую чалму.

В России ксенофобия одно время была сильно сфокусирована на определенные этнические общности. Ее взрыв приходится на период Первой чеченской войны. Мониторинг «Левада-центра» показывает, что именно в 1994 году (начало боевых действий в Чечне) впервые за все годы наблюдений доля негативных оценок по отношению к одной из этнических групп (в то время это были только чеченцы) превысила долю позитивных, составив 51% опрошенных. С конца 1990-х годов ксенофобия расползлась вширь: негативные оценки стали преобладающими по отношению к большинству других этнических групп Кавказа. В 2000-х годах список «нелюбимых» национальностей пополнили различные этнические группы мигрантов из региона, который поставляет большую их часть в Россию, — Средней Азии. Такая концентрация этнических фобий на представителях народов, исторически связанных с исламом, неизбежно влечет за собой дополнение этнофобии в России исламофобией.

К этому подталкивала и эскалация внутреннего российского терроризма на всей территории страны, связываемого в массмедиа с «исламским фактором». Кроме того, на Северном Кавказе этнический сепаратизм уступает место главной идеологической основы для консолидации вооруженного подполья другой идеологии — исламскому фундаментализму. И все это влияет на изменение отношения большинства населения к исламу. Известный исследователь Алексей Малашенко отмечает двойственное отношение к исламу в российском обществе. С одной стороны, он традиционно считается «своим», а с другой — со временем все больше воспринимается как чужеродное явление. Отвечая на вопрос «Какая религия кажется вам наиболее чуждой?», относительное большинство респондентов (26%) указывает на ислам.

И все же пока исламофобия в России не достигла того уровня, который наблюдается в США. В 2011 году один из авторов этой статьи провел опрос по однотипной анкете интернет-аудитории Соединенных Штатов и России. На вопрос «Как вы относитесь к мусульманской религии?» ответов, характеризующих отрицательное отношение к исламу в США, было почти вдвое больше, чем в России (40% к 24%), положительное отношение проявили 22% россиян и 18% американцев, нейтральное отношение выразили подавляющее большинство респондентов из России — 52%, а в Америке таких было 35%.

Как справедливо отмечают исламоведы Георгий Энгельгардт и Алексей Крымин, российская ксенофобия направлена на «инородцев», а не на «иноверцев». Наилучшим свидетельством этого является лексикон русской ксенофобии: в нем множество широко известных оскорбительных названий этнических и расовых групп. В последние годы к ним добавились еще и оскорбления в адрес мигрантов («понаехавших»), но в этой лексике нет оскорбительных названий религий.

Past dependence

Этническая основа ксенофобии характерна для постимперского общества. Этнофобии преобладали в Российской империи и в Советском Союзе, которые объединяли в одном государстве разнородные этнические территории. В постсоветское время на некоторых из них отчетливо проявился этнический сепаратизм и на всех — развитое этническое самосознание населения. Религиозное же сознание в России никогда не было чрезмерным, а уж в советское время оно и вовсе было подорвано. Россия не прошла этап Реформации, как многие западные общества, и, возможно, поэтому конфессиональные различия не были столь значимыми для социальной и политической жизни.

Иную роль религия играла в англосаксонской культуре. Как раз со времен Реформации важнейшие политические коллизии на Британских островах тесно переплетались с религиозным противостоянием. На противоборстве протестантов и католиков были густо замешаны политические конфликты Англии с Шотландией, Англии с Ирландией, а затем политическая борьба времен Английской революции XVII века. Она прочно соединялась в массовом сознании с борьбой реформаторов-протестантов («пуритан») с традиционалистами-католиками («папистами»). Как отмечают историки, «радикальный пуританизм, выступавший за углубление Реформации, стал идеологическим знаменем Английской революции 1640–1649 годов». Пуритане стояли и у истоков Соединенных Штатов. Именно с поселения пуритан в штате Массачусетс фактически началось (1620 год) английское заселение Северной Америки. Временами пуританизм, консерватизм здесь перерастал в протестантский фундаментализм. Напомним, что и сам термин «фундаментализм» возник в США (1909 год) применительно к его протестантской разновидности.

В Соединенных Штатах религия и ныне играет важную роль. По данным международного социологического опроса Bertelsmann Foundation (2007 год), проведенного в 21 стране мира, американцы лидируют по доле верующих даже в сравнении с католическими странами Европы: «Верующими называют себя около 88% населения США, это намного больше, чем в большинстве развитых стран мира». По разным оценкам, от 21 до 41% американцев посещают церковь не реже чем раз в неделю. В России же доля тех, кто посещает храм не реже одного раза в неделю, среди этнического большинства составляет, по разным оценкам, от 3 до 7%.

Все 44 президента Соединенных Штатов были христианами, из них 43 — протестантами. Социологические исследования показывают, что «идея избрать президентом атеиста или мусульманина пока не поддерживается большинством американцев». Не только религиозная принадлежность, но и религиозные убеждения политика по-прежнему важны для американских избирателей. В России же эти признаки пока не имеют политического значения. Два первых российских президента по характеру службы и партийной принадлежности в советское время обязаны были быть «воинствующими атеистами». В постсоветский период мало кто из россиян ставил им это в укор, также как мало кого из избирателей интересовала мера искренности их демонстративной постсоветской религиозности. Иное дело этничность — к ней присматриваются внимательнее. В периоды понижения популярности российских президентов им непременно придумывают фальшивые биографии, изображая нерусскими, «инородцами».

Различия в соотношении этнических и религиозных фобий (исламофобии) в России и США в немалой мере обусловлены спецификой генезиса исламского сообщества в обеих странах. В России не менее 3/4 мусульман представляют собой коренное население. При этом численно наибольшая и наиболее дружественная русским часть (татары и башкиры) проживает совместно с ними в одном государстве уже более пяти веков. В Америке, напротив, 2/3 мусульман представляют собой исторически недавних мигрантов многочисленных национальностей, прибывших из разных стран почти всех континентов. Вместе с тем особое внимание обращают на себя те 35% американских мусульман, которые являются коренными жителями Соединенных Штатов, — в основном это афроамериканцы. Лишь небольшая их часть — потомки рабов, привезенных в Америку из исламских стран Африки еще в XVII веке. Подавляющее же большинство составляют люди, принявшие ислам в результате активного призыва, проведенного во второй половине XX века афроамериканскими религиозными организациями, такими как Nation of Islam. Подобные организации боролись с расовой сегрегацией, зачастую используя идеологические средства, определяемые рядом авторитетных экспертов как идеология «черного расизма». Крайним, радикальным проявлением такого расизма была левацкая «Партия черных пантер» (Black Panther Party for Self-Defense), которая выступала «за вооруженное сопротивление социальной агрессии белых» в интересах особой «афроамериканской справедливости». Часть членов этой вооруженной, фактически террористической организации также приняла ислам. В то время смена веры была актом демонстративным, символизировавшим не только протест против государственной политики сегрегации, но и разрыв с доминирующими культурными нормами — культурой белого протестантского большинства. Так это воспринималось и многими представителями расового большинства Америки, которые с тех пор оценивают не только афроамериканский ислам, но и всю эту религию в целом как вызов, как свою антитезу. События сентября 2001 года усилили в массовом сознании этот образ ислама.

Подведем некоторые итоги. Рост ксенофобии в таких разных странах, как Россия и США, как будто бы подтверждает известную гипотезу о несоциальной и неполитической природе этого явления. По мнению ряда этологов, ксенофобия является биологически детерминированным феноменом, что объясняет ее иррациональность, неподверженность рациональным доводам. Если это верно, то ксенофобия в принципе неустранима в человеческом сообществе — она лишь переходит из одной формы в другие, например, расизм может трансформироваться в исламофобию. Однако вовсе не биологическая природа играет ведущую роль в проблемах ксенофобии.

Ее структура, а именно соотношение расовых, этнических и религиозных фобий, задается не биологией, а преимущественно историко-культурными особенностями развития той или иной страны. Вместе с тем такая структура слабо связана с типом политического режима и другими важнейшими признаками политического устройства государства.

Подъемы, всплески, взрывы ксенофобии не имеют прямого отношения к биологической природе человека (она-то как раз практически не изменяется), но также не связаны и с типом политического режима. Чаще всего они обусловлены несистемными социально-политическими факторами, радикально изменяющими привычное течение жизни. Это могут быть крупные террористические атаки (например, события 11 сентября 2001 года); длительные вооруженные столкновения инсургентов с регулярной армией (типа чеченской войны); а также различные кризисы — межгосударственных отношений, демографические (когда большинство становится или может стать меньшинством), экономические и др.

Раз так, возникает вопрос: способны ли либерально-демократические институты и другие фундаментальные политические условия демократического государства оказать сдерживающее влияние на распространение ксенофобии, в том числе такой ее разновидности, как исламофобия?

Централизованная беззащитность и сетевая самозащита

Более двух веков в России существует централизованная система организации и православных, и мусульманских сообществ, тесно совмещенная с вертикалью государственной власти. В 1788 году по аналогии с православным Священным Синодом в России было учреждено Магометанское духовное собрание. Почти полтора века Духовное управление мусульман (под разными названиями), так же как и Священный Синод, подчинялось непосредственно императору. После недолгого перерыва на революцию 1917 года и Гражданскую войну Централизованное духовное управление возродилось — НКВД РСФСР (!) в 1923 году утвердил Устав Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ). В дальнейшем в СССР происходили реорганизации управления духовными делами мусульман, но так или иначе сохранялась централизованная структура (ЦДУМ или ДУМ) и контроль над ней со стороны государства. В декабре 1965 года был создан союзный государственный орган — Совет по делам религий при Совмине СССР — «в целях последовательного осуществления политики Советского государства в отношении религий».

Духовные управления мусульман (ДУМ) сохраняются и ныне, так же как и патерналистское отношение к ним со стороны государства. Основные изменения по сравнению с советскими временами связаны, на наш взгляд, с тем, что нынешние ДУМ больше зависимы от региональных властей, чем от центральной. Эта тесная связь ДУМ с властью делает их малопригодными для защиты мусульман от произвола тех же властей — местных, когда речь идет о беспрецедентном даже для России размахе коррупции, и федеральных — в нередких случаях расширительного толкования силовыми органами «борьбы с экстремизмом». Не находя защиты от произвола со стороны официального ислама, верующие все чаще обращаются к альтернативному течению в исламе — салафизму. Но тогда власть открыто принимает сторону официального суфийского течения ислама, объявляя салафизм врагом. С конца 1990-х годов едва ли не основным направлением «борьбы с экстремизмом» в республиках Северного Кавказа стали силовые действия против приверженцев салафитского течения ислама. В сентябре 1999 года был принят республиканский закон «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан», по которому религиозное направление было приравнено к экстремизму. Это, по сути, привело к полномасштабной гражданской войне между представителями двух течений ислама. Она обернулась уже тысячами жертв (убитых, раненых, пропавших без вести). Сегодня большинство дагестанских политиков, включая депутатов Федерального собрания и самого президента республики Магомедасалама Магомедова, признают, что закон принес много вреда, но пока он не отменен.

Духовные управления мусульман, воспринимаемые как продолжение государственной власти, оказались в тяжелом положении в условиях роста недоверия к ней населения. Многочисленные исследования показывают, что быстро увеличивающаяся популярность салафитского ислама прямо связана с нарастанием социально-экономического и политического протеста населения северокавказских республик. При этом боевики в Дагестане и ряде других регионов чаще покушаются на жизнь имамов, чем на представителей исполнительной власти. Лишь полицейские несут бо́льшие потери, чем имамы мечетей традиционного суфийского толка. Таким образом, без защиты оказываются не только рядовые верующие, но и священнослужители, опирающиеся на единую вертикаль власти и религиозных организаций.

В Соединенных Штатах нет и никогда не было централизованной структуры исламского духовенства, контролируемой государством. Организации исламского сообщества являются частью гражданского общества. Приверженцы ислама шиитского и суннитского, во всех их многочисленных проявлениях, добровольно создают локальные организации и сами же выбирают те общенациональные сети, в которые готовы включиться. Эти структуры намного более независимы от государства (в организационном, правовом и экономическом отношении), чем исламские учреждения в России, и более влиятельны, чем российские.

Исламское сообщество США входит в пятерку крупнейших меньшинств страны, и уже потому с ним вынуждены считаться политики, которые получают свои посты в результате выборов. Кроме того, это сообщество институционально хорошо организовано, что делает его одной из самых влиятельных сил в электоральном отношении. Так, в 2004 году Совет американо-исламских отношений (CAIR) — одно из множества объединений — провел кампанию в СМИ, затратив единовременно 50 млн долларов. По словам исполнительного директора CAIR Нихада Авада, его организация ежегодно тратит 10 млн долларов на проведение медийных кампаний. Весьма значительными финансовыми ресурсами располагают более крупные общественные объединения исламских организаций, такие как Федерация исламских ассоциаций Соединенных Штатов и Канады (FIAUSC), Исламское общество Северной Америки (ISNA), Совет американских мусульман (AMS), Мусульманский совет по общественным делам (MPAC), Американский альянс мусульман (AMA) и другие.

С 2004 года в Соединенных Штатах вещает англоязычный общенациональный телеканал для мусульман Bridges TV. (В России, где мусульман втрое больше, у них нет общефедерального телеканала, хотя этого давно добиваются религиозные деятели.) В ряде штатов существуют мусульманские телепрограммы, в некоторых — не только на английском, но и на испанском языке.

Это лишь некоторые штрихи к характеристике институциональных возможностей сети американских исламских организаций. После 2001 года эта могучая сеть, проявляя недовольство политикой Джорджа Буша, многое сделала для победы его оппонента. По данным исследователей из конфедерации мусульманских организаций США, «почти 90% мусульманских избирателей голосовали за Барака Обаму», что сыграло не последнюю роль в исходе президентских выборов в 2008 году.

Важнейшим условием, предотвращающим перерастание ксенофобии в насильственные действия, является доверие населения к власти. Даже при высоких показателях ксенофобии общество с прочными традициями правовой культуры и законопослушным в своей массе населением не прибегает к насилию, если уверено, что «суд разберется» и «полиция защитит».

Американские объединения мусульман ставят своей целью защиту правоверных от дискриминации и обеспечение их возможности быть услышанными в публичном пространстве. Они же отстаивают точку зрения мусульман в органах законодательной и исполнительной власти. Нужно отметить, они неплохо справляются со своими задачами даже в условиях нынешнего беспрецедентного размаха исламофобии. Согласно исследованию Cornell University 2008 года, около 44% американцев считали необходимым ввести ограничения гражданских свобод в отношении мусульман. Однако ни одно антиисламское требование не переросло в законодательную норму. Оно даже не доходило до рассмотрения ни на федеральном уровне, ни на уровне законодательных органов отдельных штатов, во многом потому, что исламские правозащитные организации, опираясь на антидискриминационное законодательство, пресекали в зародыше такие попытки. Они же помогли переломить сопротивление многих жителей Нью-Йорка идее строительства мечети на месте террористического акта 2001 года.

Сетевые структуры исламских общин играют заметную роль в помощи мигрантам из мусульманских стран, стремящимся адаптироваться к социально-экономическим и культурным условиям Америки. В десятках университетов, колледжей, а также в муниципальных офисах организованы центры такой адаптации, в которых представители общин сотрудничают с органами местного самоуправления и государственной власти.

Принцип партнерства составляет сущность государственной политики США во взаимоотношениях с религиозными и этническими общинами. Этот принцип кардинально отличается от российского патернализма власти, ее стремления к подчинению себе всего общественного.

В наибольшей мере идея партнерства, сотрудничества с исламскими организациями реализуется в политике Соединенных Штатов по предотвращению угроз терроризма. О значении стратегии сотрудничества можно судить по официальным документам, например докладу Государственного департамента от 9 мая 2007 года. В нем отмечается, что «сотрудничество требует создания доверенных сетей для вытеснения и маргинализации экстремистских сетей…» Еще лучше характеризует партнерство американская повседневная практика. Так, при каждом полицейском управлении существует общественная палата из представителей этнических и религиозных общин. Некоторые из них добровольно и безвозмездно являются советниками начальника полиции в том или ином городе.

А теперь попробуйте представить себе это в российских условиях, применительно к отечественным национальным и религиозным меньшинствам и полицейским управлениям. Большинству это покажется просто фантастикой. В Америке же такая практика прижилась. Согласно выводам Pew Research Center, 68% американских мусульман не только готовы к сотрудничеству, но и активно взаимодействуют с правоохранительными органами. Сотрудничество коммунитарных структур с властью дает позитивные результаты. Сколь высокой ни была бы исламофобия, но террористические акты под флагом борьбы за интересы ислама в США не повторяются уже более 10 лет. Заезжие террористы-иностранцы, такие как те, кто задумал, организовал и совершил теракт 11 сентября 2001 года, не имеют достаточной опоры в местном мусульманском сообществе.

К сожалению, принципиально иная ситуация в России. В нашей стране все известные теракты (более двух десятков в разных городах страны) совершили российские граждане. Проблема их вовлеченности в террористические организации, прикрывающиеся идеями исламского фундаментализма, с годами лишь усиливается, поскольку сеть расползается по стране. Об этом свидетельствует, например, проводимый нами мониторинг прессы южных регионов России. Даже если мы ограничимся только последней информацией, полученной непосредственно при подготовке этой статьи, то и она показывает, что в мае–июне 2012 года в Ставрополе, Астрахани и Волгограде были проведены судебные заседания, установившие, что в этих регионах действовали вооруженные организации, состоящие из местных жителей. Они уже участвовали в террористических актах (нефтекумская вооруженная группировка Ставропольского края) или готовили их. Это значит, что угроза терроризма для населения российских краев и областей исходит ныне не только от заезжих гастролеров из республик Северного Кавказа (еще недавно только их и опасались), но и от своих соседей, местных жителей.

Вертикальное государство — горизонтальные проблемы

Важнейшим условием, предотвращающим перерастание ксенофобии в насильственные действия, является доверие населения к власти. Даже при высоких показателях ксенофобии общество с прочными традициями правовой культуры и законопослушным в своей массе населением не прибегает к насилию, если уверено, что «суд разберется» и «полиция защитит». Во многом этим обстоятельством объясняется тот факт, что в США после 2001 года не наблюдаются массовые стычки, напоминающие погромы, какие были в России.

Возьмем за точку отсчета тот же 2001 год и ограничим территорию инцидентов только краями и областями за пределами Северного Кавказа, к тому же выделив исключительно столкновения представителей этнического большинства с меньшинствами, связанными с исламом. При всех этих ограничениях число конфликтов и погромов в Российской Федерации оказывается устрашающе большим в сравнении с американской ситуацией. К 2012 году насчитывается как минимум десяток таких столкновений с участием более 100 человек.

Одним из основных мотивов нападавшей стороны всегда была месть за то, что этническим меньшинствам покровительствуют коррумпированные власти. На этой же основе в декабре 2010 года состоялась многотысячная демонстрация на Манежной площади Москвы, а затем волнения охватили 15 городов России. Поводом для них стала уверенность футбольных болельщиков (возможно, неоправданная) в том, что выходцы c Северного Кавказа, участвовавшие в убийстве Егора Свиридова (одного из лидеров движения фанатов), были отпущены на свободу в результате подкупа полицейских. Такие подозрения весьма характерны — в России общий уровень доверия властям оценивается по результатам многочисленных сравнительных исследований как один из самых низких в мире.

Недавнее стихийное бедствие (июль 2012 года) в городе Крымске Краснодарского края продемонстрировало почти поголовное недоверие жителей этого города к властям. На территориях с полиэтническим и поликонфессиональным составом населения недоверие к власти неизбежно усиливает и «горизонтальное недоверие» к соседям, особенно к «чужакам», и с этим приходится сталкиваться повседневно в различных сферах жизни нашей страны.

Одним из общепринятых в современную эпоху защитных барьеров на пути перерастания ксенофобии как состояния массового сознания в конкретные действия, угрожающие жизни представителей меньшинств или препятствующих реализации их потребностей и интересов, является законодательство в сфере противодействия расовой и религиозной дискриминации.

В мировой практике сложились основные требования к антидискриминационному законодательству. Во-первых, должно быть очень подробно прописано определение дискриминации. При этом помимо прямой обозначается и «косвенная дискриминация», т.е. нормы и практики, которые ставят в менее благоприятное положение представителей меньшинств различного типа. Во-вторых, оно должно содержать указания на сферы общественной жизни, на которые распространяется запрет дискриминации: занятость, профессиональное образование, начальное и среднее образование, доступ к товарам и услугам, включая здравоохранение и жилье, а также социальная защита. В-третьих, важный компонент антидискриминационного законодательства — правоприменительная практика. Прежде всего должны существовать конкретные механизмы, с помощью которых жертвы дискриминации могут защитить свои права, а нарушители антидискриминационного законодательства понесут наказание. В-четвертых, обязательный компонент антидискриминационного законодательства — институционализация политики равноправия. Для этого определяются специальные функции и ответственность органов власти, местного самоуправления, а также предусматривается специализированное независимое ведомство по вопросам равенства. Этот орган должен обладать некоторыми судебными функциями, в частности иметь право на проведение собственного расследования.

В самом полном виде антидискриминационная система сложилась в США и Канаде, а из европейских стран — в Швеции. Менее развита она в других странах ЕС. Что касается России и СНГ, то в них такое законодательство, как целостная система, пока вообще отсутствует.

Ряд федеральных законов России содержит понятие «дискриминация». Наиболее подробные положения, относящиеся к равенству и запрету дискриминации, приводятся в Трудовом кодексе РФ, и, на первый взгляд, они обеспечивают защиту от дискриминации в сфере труда и при приеме на работу. Однако правоведы отмечают два фундаментальных недостатка этих норм. Во-первых, это нормы отраслевого законодательства, не вмонтированного в полноценное антидискриминационное. Во-вторых (и, наверное, это главное), они не имеют практического значения. Как в теории, так и на практике остаются непроясненными вопросы, при каких обстоятельствах, в чей адрес и какие именно требования можно заявлять при предполагаемом нарушении. Не существует установленных процедур выявления дискриминации. В России отсутствуют административные механизмы противодействия ей: на государственные и муниципальные органы управления непосредственно не возложена обязанность решать такие вопросы. В результате дискриминация широко практикуется в России.

Исследования Центра этнополитических и региональных исследований показали, что ксенофобия порождает фактическую дискриминацию национальных меньшинств, прежде всего при найме на работу, а также при покупке и аренде жилья. Так, при экспериментальных исследованиях на 50 предприятиях юга России, дававших объявления о найме работников, было установлено, что в более чем 40% случаев отказ от приема на работу мог быть определен как проявление дискриминации по национальному признаку.

В вертикальном государстве законы защищают власть и политический строй, а не рядового человека. Этим определяется фундаментальная проблема постсоветского, в том числе и российского, правозащитного законодательства — оно декларативно и лишь имитирует защиту гражданина. И поэтому не только не способно предотвратить массовые волнения и межгрупповые конфликты, но и само провоцирует их.

Ксенофобия сознания и ксенофобия действия

Итак, ответим на вопрос, вынесенный в название статьи. На наш взгляд, демократическое правовое государство способно противостоять ксенофобии (исламофобии) — ее разрушительным последствиям, хотя и не может остановить взрывные подъемы фобий в массовом сознании, так же как оно не в силах предотвратить глобальные экономические кризисы или экологические катастрофы. Мы полагаем, что стоит изменить традиционную постановку целей политики в отношении ксенофобии. Такая политика должна быть направлена не столько на манипуляцию массовым сознанием (для выдавливания из него фобии), сколько на предотвращение перехода ксенофобии идей и оценок в ксенофобию действий. Иными словами, речь идет о переносе усилий властей и общества в сторону блокирования опасных последствий любых перемен в массовом сознании. Такой барьер способно выставить демократическое правовое государство, контролируемое гражданским обществом и опирающееся на него. Присущие такому государству политические условия создают возможность выживания, самореализации и обеспечения безопасности меньшинств даже в условиях сравнительно высокой ксенофобии как состояния массового сознания.

В России сложились лучшие, чем в США, историко-культурные предпосылки для дружественного, партнерского взаимодействия исламских меньшинств с большинством населения страны. Но как наши богатейшие природные ресурсы не сделали Россию самой богатой страной, так и историко-культурные предпосылки дружбы народов зачастую не реализуются в реальном взаимодействии людей. В восьмерке ведущих стран мира Россия лидирует, к сожалению, не по своим экономическим достижениям, а по числу террористических актов и крупных межгрупповых столкновений на этнической, а в последние годы уже и на религиозной основе.

В России иная, чем в Америке, история исламского сообщества, его численность, расселение и характер взаимоотношений с большинством населения, но, несмотря на всю российскую специфику, давно назрела необходимость восприятия универсальной тенденции разгосударствления и «гражданизации» религии — включения религиозных сообществ в систему институтов гражданского общества. Еще очевидней необходимость создания и воплощения в реальную судебную практику антидискриминационного законодательства, соответствующего мировым нормам. Вопрос лишь в том, возможны ли эти частные преобразования при сохранении в стране политического режима нынешнего типа?

Фотография на обложке: Мигранты из Африки в центре помощи переселенам. Италия, 2014 / Fabrizio Villa, Polaris, East News