Рождение «другого»

События, с которых начинается понимание того, что другой — это прежде всего человек с другим цветом кожи, — это рабовладение, тот момент, когда начинается торговля людьми и слово «раб» приравнивается к слову «черный» или, как тогда употреблялось, слову «негр». Почему сегодня Европа и Америка не произносят это слово? Потому что оно имеет такую тяжелую историю для тех людей, которые участвовали в этих процессах, прежде всего их предки участвовали в процессе рабовладения.

Слово «негр» равнялось слову «раб» в XVI, XVII, XVIII веках, и в это время рабы продавались и покупались даже не как животные, а как предметы. Они абсолютно не имели никаких прав. Если вы посмотрите картинки, изображающие, как были устроены те суда, на которых перевозились из Африки в Америку рабы, то увидите, что людей просто клали в трюмах штабелями, и они перевозились даже не как скот, а просто как вещи в течение, скажем, двух-трех недель. И сколько из них добиралось до Америки, столько потом работало на плантациях, и при этом они были абсолютно дискриминируемы со стороны белого населения.

Сегодня используется совершенно другое понятие — это black или noir во Франции, то есть «черные». И оно имеет, конечно, совершенно другую коннотацию, нежели в России. В России у нас пока нет аналога этого понятия, и, к сожалению, у нас предпочитают говорить слово «негр», хотя это история, которая очень сильно задевает многих чернокожих людей.

Отмена рабовладения — шестидесятые годы XIX века. В это время в Европе активно происходят завоевания других территорий, которые находятся в основном в Африке и в Азии, то есть происходит распространение империй на другие континенты. Какие задачи ставят перед собой европейцы? Главная задача европейцев — это получить какие-то земли, а также богатства, которые существуют в тех землях, но еще им нужно оправдать свое появление на данных территориях. Основная идея колониальных завоеваний в том, что европейцы должны цивилизовывать этих дикарей, и эта цивилизаторская миссия оправдывает дискриминационные действия, которые происходят в это время в Африке, в Азии и прочих странах. Но при этом, что интересно, когда европейцы начинают ближе общаться с местным, с африканским населением, они понимают, что действительно это совершенно другое общество. Возникает такая ситуация, когда, с одной стороны, понимаешь, что ты должен нести цивилизаторскую миссию — христианскую, образовательную, — но, с другой стороны, понимаешь, что это другие.

В середине XIX века возникает антропология — как раз для того, чтобы понять, что такое иные. В конце XIX века в европейском обществе существуют также расистские идеи — это идеи Габино, Ваше де Лапужа, которые говорят о том, что существуют биологические признаки людей, и эти биологические признаки отличают одну расу от другой расы, существует низшая раса, существует высшая раса. Что происходит в Европе между двух войн? С одной стороны, происходит понимание того, что другие могут быть разными. Первые африканские элиты едут учиться в Европу, и первые африканские студенты появляются в Латинском квартале. С другой стороны, в тридцатые годы в Париже проходят живые зоопарки, зоопарки людей. То есть в Париже устраивают деревни, переносят африканскую деревню, например, на Марсово поле или в Jardin des plantes.

После Второй мировой войны Европа переживает шок. Что делать после всех жертв Холокоста? Что нужно делать для того, чтобы у людей было понимание, что нет другого, нет чужого, нет того, кого можно убить, как во время Второй мировой войны? Для этого собирается ЮНЕСКО. Клод Леви-Стросс пишет книгу, которая говорит о том, что рас больше не существует, не существует этого биологического различия, которое так активно артикулировалось в конце XIX — начале ХХ века и на основании которого появилась вся идеология нацизма.

В этот же период происходит еще одно важное событие — падение колониальных держав. Европа, признавая то, что бывшие колонии стали свободными странами, тем не менее нуждается в рабочей силе, и первые, о ком думают европейцы, кого приглашать работать в Европу, — это жители бывших колоний. Можно ли говорить о том, что Европа в первый раз в шестидесятые годы ХХ века столкнулась с другими на своей территории? Нет, нельзя, потому что до этого времени приезжали работать во Францию, в Великобританию, в Бельгию и другие страны выходцы из европейских стран, но из стран Южной Европы, и в то время, до шестидесятых годов, арабами во Франции были португальцы и испанцы.

Сделать другого своим

В шестидесятые годы Европа активно строила социальное жилье, откуда и появились мигрантские этнические районы, в которых сегодня живут мигранты, выходцы из мигрантской среды. Дети мигрантов выросли в этих районах. Они выросли в социально изолированных, в социально исключенных районах. Если такой молодой человек подавал резюме в какую-то компанию на какую-то позицию, и если работодатель видел — а существует очень много исследований, которые показывают, что это действительно так, — что этот молодой человек происходит из этого мигрантского района, то чаще всего работодатель откладывал это досье. В восьмидесятые годы эти же молодые люди в основном и вышли на улицы, эти же молодые люди устроили марши протеста против расизма и против дискриминации со стороны принимающего общества, и эти молодые люди сделали себе карьеры. Они стали лидерами молодежи окраин.

С 1980-х годов европейские государства понимают, что они сталкиваются с проблемами расизма и дискриминации в обществе и начинают проводить различного рода программы, направленные на воспитание населения в духе толерантности. Когда я делала еще первое исследование во Франции, это было в двухтысячные годы, и моими респондентами были те молодые люди, которые в начале восьмидесятых годов учились во французских государственных школах. Они рассказывали, что учительница могла подойти и обозвать ученика — за то, что ты никогда не сможешь выучить этот материал, потому что ты, например, алжирец, ты никогда не заговоришь на французском языке, потому что это не твой родной язык. Это была совершенно нормальная ситуация, когда учительница могла таким образом говорить с ребенком. Учителя с какого-то момента не могли больше говорить подобным тоном с учениками. Они ходили на специальные курсы, где им рассказывали, как говорить с такими детьми, как общаться с детьми — выходцами из другой среды, как общаться с иноэтничными детьми, как общаться с детьми, которые не говорят на том или ином языке.

Простым убеждением, конечно, действовать невозможно. Рассказать, что ты вчера был чужой, а сегодня ты свой — это не действует. Что для этого нужно? Первое — были выделены так называемые городские зоны, которые требовали дополнительного финансирования и дополнительных программ, в которых существуют специальные, условно говоря, дома культуры для молодых людей, в которых существуют бесплатные спортивные секции, в которых специально разрабатываются программы, где в этих же спортивных секциях преподают сами выходцы из этой мигрантской среды. То есть происходит интеграция этих молодых людей на низовом уровне. И для очень многих, кто посещает эти, скажем, кружки театра, спорта и так далее, это является трамплином, социальным лифтом, для того чтобы выйти из этого замкнутого сообщества.

Я вам могу объяснить, почему французская сборная состоит в основном из выходцев из Африки, как черной, так и северной Африки. Все эти ребята — выходцы как раз из этой мигрантской среды, живущие в таких районах. Вот Зидан как раз был выходцем из такого социального квартала. Эта программа французской интеграции была похожа на советские программы, когда приходил тренер просто в городской двор и смотрел, как мальчишки играют в футбол, а после этого говорил: «Ну вот ты, ты и ты, приходи в секцию, и ты будешь у меня заниматься». На самом деле это абсолютно социальная история, то есть это история социального лифта, когда молодой человек из мигрантской среды может стать, например, чемпионом мира по футболу. Легче всего работать с молодежью, потому что это как та категория людей, которым легче всего что-то обещать, потому что у них есть будущее, и это будущее можно каким-то образом спланировать. Намного сложнее, конечно, работать с теми, кто только что приехал в страну, только что поселился и для которых основная цель — это работа.

Существует две политики. Существует политика интеграции и политика мультикультурализма. Пример страны, которая проводила интеграцию и проводит до сих пор, — это Франция. Политика интеграции предполагает, что любой иностранец, который хочет поселиться в стране, должен быть встроен в принимающее общество. Он должен экономически, политически, культурно, в языковом плане быть гражданином страны, он должен говорить на том языке, и он должен быть встроен в экономику, в социальную жизнь и так далее. То есть вы должны полностью быть встроены в общество, и все, что вы хотите оставить от своей страны, — все будет только у вас дома.

Политика мультикультурализма предполагает другую модель. Эта модель основана на том, что вы можете быть открытым мусульманином, ходить в мечеть и так далее. Ваш ребенок может посещать какую-то мусульманскую школу в том или ином квартале, но вы должны быть вписаны в экономическую и политическую жизнь этой страны. То есть нет такого отделения. Мы признаем то, что вы другие, но вы живете в этом мультикультурном обществе, и мы делаем специально для вас это мультикультурное общество. В переписи населения Великобритании вы можете выбрать то, к какой группе вы себя относите, то есть не вас определяют и это не мнение государства, к какой группе вы себя относите, а именно сам человек имеет право выбирать, он относит себя к группе белых, черных, африканцев, арабов, индопакистанцев, азиатов и так далее.

Сегодня этот вопрос понимания, нужно ли каким-то образом определять этническое, расовое происхождение людей, является предметом дебатов в европейской и американской культуре, потому что, с одной стороны, да, мы говорим, что либо ты гражданин страны, либо нет, для нас нет никакой разниц. С другой стороны, существует до сих пор дискриминация по различным физическим признакам людей. Например, в Москве не хотят сдавать квартиру среднеазиатам — не из-за того даже, что это среднеазиаты, а из-за того, что мы знаем, что среднеазиаты чаще всего относятся к низкостатусной социальной группе, то, что чаще всего это люди, у которых немного денег. Вообще, есть ли в этом вопросе расизм или нет?

Россия и другие

Есть ли особенности отношения к другим в России? Нет, мы не можем об этом говорить, потому что те же самые ситуации можно наблюдать и в других странах. Это нормально, когда происходит испуг от тех людей, от той ситуации появления другого в обществе, когда ты не знаешь, кто этот другой, ты не знаешь, какие намерения у этого другого, ты не знаешь, зачем он сюда приехал. На сегодняшний день в России, я думаю, большинство жителей не представляет себе, кто такие мигранты — не то, что это человек, который метет двор, а то, откуда происходит человек, кто у него семья, есть ли у него дети, в каком городе он родился, зачем он сюда приехал, ведь у каждого мигранта есть свое намерение.

В Европе, например, программы толерантности включают в себя и ознакомление местных жителей с тем, кто такие мигранты, и это открытие новых музеев, музеев миграции, например. Во многих странах сегодня открываются музеи миграции, где рассказывают, что такое миграция и зачем, собственно говоря, люди едут в другую страну. Это музеи бывших колониальных культур — так, в Париже открыт музей Quai Branly. Это музеи, которые рассказывают о том, что такое другая культура, что эта культура может отличаться от европейской культуры, но тем не менее она не менее значима в мировом масштабе, чем итальянская, французская, немецкая и прочие.

До недавнего времени не проводилось исследований и вообще совершенно не существовало понимания того, кто приезжает сегодня в Россию. И, конечно, страх того, что в каждом мигранте, который идет по улице, мы видим потенциального террориста, хотя этот мигрант абсолютно не имеет никакого отношения ни к каким-то сетям. Он приехал просто зарабатывать деньги, для того чтобы прокормить свою собственную семью.

Почему сегодня презирается толерантность в России? Почему становится неудобно быть толерантным? Существует множество объяснений этого феномена, и, если быть уж откровенной, ни одно объяснение меня не устраивает. Одно объяснение связывают еще с эпохой Советского Союза и распадом Советского Союза. Существует такой миф, что в Советском Союзе не было расизма, и вообще все были братья, и все люди друг к другу прекрасно относились, причем этот миф сейчас, что интересно, активно транслируется самими мигрантами, которые приезжают в Москву из Средней Азии и говорят: «Ну мы же всегда были братьями, к нам всегда хорошо относились. Ну что же происходит сегодня? Почему к нам сегодня плохо относятся?» На самом деле существовали практики и во времена Советского Союза, которые были точно такими же расистскими. Это был расизм на институциональном уровне. Эти же выходцы из Средней Азии вряд ли могли бы приехать в советские годы в Москву для того, чтобы работать в Москве, потому что существовала система прописки и существовала система регистрации, и она очень четко контролировалась со стороны государства. Второй момент — то, что существовали определенные отношения в советский период к определенным этническим группам. Мы не можем забывать то, что существовали перемещения чеченцев, татар, ногайцев и так далее, и это все объяснялось именно пользой для этих людей, пользой для окружающих, то есть это были свои теории, которые были построены под насильственное перемещение этих людей.

Вторая причина, которую называют исследователи, — это как раз противостояние этому западному миру, то есть «мы будем другими». Вот мы опять же себя выделяем как других, но уже по отношению к условному Западу. Мы отказываемся от политики толерантности, потому что боимся, что, если мы будем хорошо или толерантно относиться к какой-то группе людей, то мы придем к той ситуации, которая существует в Европе. Но опять же у нас практически не существует информации, чем живет сегодня Европа, что в ней на самом деле происходит.

В России я изучаю выходцев из Средней Азии, которые живут в Москве. Я могу сказать, что на самом деле ситуация в России на сегодняшний день лучше, чем та ситуация, которую я могла наблюдать в Европе. Почему она лучше? Во-первых, у нас существует это наследие социально смешанных городов. Наши мигранты не оказываются в этих анклавах, наши мигранты живут везде. Если сейчас вовремя начать работать с этой категорией людей, которые живут в России, с их детьми, то ситуация может быть совершенно иной, нежели та, которую мы наблюдаем в странах Европы.

Ситуация еще благоприятна тем в России, что на самом деле изначально Россия — очень разная страна. Я имею в виду мультикультурная, мультиэтничная, мультирелигиозная, и, в принципе, понимание толерантности существует у детей. Местные дети, которые учатся с детьми мигрантов, воспринимают их как своих — потому что мы одноклассники, потому что мы вместе растем, потому что мы вместе учимся, потому что мы вместе играем в футбол. Но при этом и те и другие дети — причем и дети мигрантов, и дети местных, — когда их спрашиваешь, как вы относитесь к мигрантам в целом, они говорят: «Ужасно». Это момент, когда появляется второе поколение, когда появляются дети мигрантов, которые именно уже интегрированы в принимающее общество, потому что они учились в этих школах и так далее. И именно этот момент нужно сегодня не упустить, для того чтобы дети могли войти в это общество как полноценные, как равноправные граждане России.