Инструменты объединения людей

Cтруктура гражданского общества, объединений, о которых мы говорим, — это не просто ассоциации свободных граждан, которые не зависят друг от друга; это общественный феномен, который вписан в ткань современного общества. Это способы и взаимодействия, которые выстраиваются в связи в зависимости от больших бюрократических и коммерческих структур, но они отличаются прежде всего тем, что не являются ни инструктивными, как бюрократические, ни основанными на коммерческой выгоде, как большие корпоративные.

В этом смысле у гражданской коммуникации есть своя специфика. В строгом смысле слова это коммуникация политическая, то есть это собрание людей, которые заново, словно бы с нуля, начинают обсуждать какие-то важные вопросы, вне зависимости от того, каким структурам, каким группам, каким социальным позициям они принадлежат. Но, поскольку в современном мире понятие политического закреплено за крупными аппаратами профессионального политического действия, чаще всего гражданская коммуникация стремительно и старательно отграничивает себя от мира политического. Если спросить гражданского активиста: «Ты политический активист?», чаще всего он скажет: «Нет, я ничего не имею общего с политикой. Политика — это грязное дело. Политика — это дело профессионалов». Этот парадокс — первое, что представляется важным сегодня для описания того, как развивается гражданское общество в контексте современной коммуникации. Это изначально политическое взаимодействие и общение, которое не считает себя политическим.

Второй момент: что составляет особенность именно гражданского в этой коммуникации? Присмотревшись внимательно, мы обнаружим, что почти ничего. Например, одна из ключевых инстанций, один из ключевых способов донесения своей повестки до большого общества сегодня — это социальные сети. Являются ли социальные сети какой-то специфической формой общения гражданского общества, групп людей между собой или попыткой формирования медийной повестки? Очевидно, что ни «Фейсбук», ни «ВКонтакте», ни ранее блоги не были изобретены специально для гражданского общества и для гражданской коммуникации. Очевидно, что энергия общения, которая циркулирует в этих социальных сетях, достаточно удачно капитализируется основными держателями и производителями этих инструментов. Если мы посмотрим на то, как действуют какие-то иные группы, например те же потребительские ассоциации, мы обнаружим, что один из главных инструментов их успеха — это обращение или, скажем так, даже лоббирование государственных и административных структур, это включение в цепочки бюрократической коммуникации.

Встает вопрос о том, является ли гражданская коммуникация или располагает ли гражданская коммуникация какими-то собственными инструментами, которые позволяют быть достаточно независимыми и долговременно существующими. Полагаю, что для российского общества такой ответ будет, скорее всего, отрицательным по двум причинам. Во-первых, для гражданской коммуникации главным, решающим условием собственной автономии является непрерывное членство и членские взносы, на которые могли бы существовать независимые гражданские (в собственном смысле слова) средства коммуникации, и в российском ландшафте таких средств очень немного или они имеют очень временный характер: это либо краудфандинговые проекты, либо очень краткосрочно существующие, скажем так, гибридные формы, основанные на гражданском вкладе, участии и благотворительности крупных меценатов, либо это инициативы, основанные на внутренних ресурсах таких объединений. Например, лагерь «Оккупай Абай» или движение «Белая лента» в 2012 году, где, как и во множестве других подобных инициатив, люди просто «облагали» неким внутренним налогом собственные зарплаты, собственные доходы, вкладывая в общую кассу движения некоторые незначительные средства.

Но есть второе средство или инструмент гражданской коммуникации, глядя на который, нам в России редко придет в голову думать, что он имеет отношение к гражданскому обществу, а именно: политические партии. Особенностью российского партийного строительства двухтысячных, то есть за последние двадцать лет, является то обстоятельство, что партии изначально сформированы или переоформлены после бурного периода гражданских поисков девяностых уже как бюрократические, отчасти коммерческие структуры и обслуживают гегемониальную политическую повестку, не являясь пространством или инструментом, в котором циркулирует гражданский интерес и выражаются возможности гражданской коммуникации.

Наконец, следует заметить, что в ситуации, когда крупные партии или сильные профсоюзы не производят альтернативного знания об обществе, которое бы служило целям политического общения и борьбы, тем не менее существует очень важная инстанция, которая определяет не только структуру гражданской коммуникации, но даже и социальную структуру российского общества. Этой силой являются СМИ: крупные газеты, интернет-платформы, телевидение, которое сегодня находится в зоне, скажем так, черной моральной недозволенности, но тем не менее продолжает транслировать некоторые идеи, которые становятся предметом в том числе гражданской коммуникации, пускай даже в негативном виде. Более того, СМИ сегодня являются главной точкой притяжения для множества гражданских инициатив. Не попасть в медийную повестку, остаться в фокусе внимания одной только уличной политики или даже социальных сетей считается своего рода поражением в борьбе за определение каких-то важных вопросов политического и гражданского спектра.

Одной из крайне важных, с моей точки зрения, иллюстраций здесь служит история гражданских митингов, которые начались в декабре 2011 года и которые многими наблюдателями описывались в терминах «фейсбук-революция», «твиттер-восстание» и так далее, то есть сравнивались напрямую с движениями в арабских странах, в Латинской Америке или на американском континенте в целом. Нужно заметить, что, опять же, некоторые основания для таких высоких ожиданий в отношении социальных сетей имеются, но они совершенно точно были преувеличены, и этот характер гиперболы можно было очень ясно отследить, как только мы переходили от каких-то внешних наблюдений, от теорий, построенных на частных случаях, к систематическому исследованию митингов.

Торжество личного

Эффективная гражданская коммуникация сегодня должна быть вежливой, должна не педалировать социальные различия и, напротив, демонстрировать, что тема или вопрос, который поднят в публичной сфере, отсылает к некоторому достаточно неясно определенному, но так или иначе общему интересу людей самостоятельных, относительно благополучных, способных взять на себя ответственность за решение того или иного вопроса.

На протестных митингах, отвечая на вопросы о том, нужно ли сегодня помогать неимущим или бедным, значительная часть участников отвечала, что нет, бедных или неимущих, в Москве по крайней мере, сегодня не существует. Другая часть участников митингов, которые отвечали на этот вопрос, предполагала, что да, бедные и неимущие существуют в современной России, но государственная политика и социальное государство в целом — это крайне неэффективный способ помогать в решении этой проблемы и главным способом должна стать частная благотворительность. То есть для целого поколения, если угодно, для достаточно значительной части людей, которые берут на себя ответственность за то или иное гражданское высказывание, вопросы широкой солидарности и тема социальных неравенств не является сколько-нибудь значимой. Более того, социальная рефлексия, понимание того, каким образом нужно управлять этими вопросами, каким образом нужно решать эти социальные проблемы, сводится к тому, чтобы решать ее средствами частной инициативы, что, конечно, с точки зрения длительной перспективы не является сколько-нибудь системным решением, но очень хорошо отвечает субъективности вот этого нового гражданского действия.

Логика приятности, комфорта, прав личности, а не коллективов, в конечном счете переопределяет гражданскую коммуникацию таким образом, что встроиться в нее оказывается возможным прежде всего на основании достаточно узкого социального ценза, и вот этот классовый характер гражданской коммуникации в бесклассовом обществе является для российского случая крайне важным, крайне характерным и определяющим как перспективы развития этого гражданского общения, так и некоторые последствия, связанные и с невозможностью широкой гражданской солидарности, и с некоторыми достаточно опасными политическими последствиями.

В конечном счете есть опасность того, что гражданские объединения, созданные белыми людьми, белыми россиянами, образованными, имеющими работу и при этом чувствующими себя в ситуации постоянного систематического исключения, культурного, но также политического и социального, будут дрейфовать в сторону такой вот классической европейской крайне правой политики — антимигрантской, антисолидарной, антисоциальной.

В рамках лагеря «Оккупай Абай», который продолжался примерно месяц, перемещаясь с места на место в Москве, я брал интервью несколько раз у одних и тех же людей. По крайней мере два человека, которые включились в работу лагеря совершенно искренне и самоотверженно с первых же дней его существования, поначалу придерживались более прогрессистских убеждений и взглядов на социальное устройство современной России. По мере того как происходило общение между разными участниками этого лагеря, по мере того как в ходе давления полиции обострялась социальная чувствительность и по мере того как в самом лагере участники неофашистских объединений, которые выступали охранниками и дружинниками этого пространства, боролись против бездомных и пьяных, политическая чувствительность этих людей, поначалу очень открытых и восторженных, начала колебаться и смещаться вправо. И в интервью уже достаточно ясно звучала вот эта риторика необходимости защиты русских от притеснений, которые русские испытывают в российском обществе, и так далее, и так далее. Это один пример.

Второй пример, конечно, более известен, лучше медиатизирован — это правая чувствительность, националистическая риторика движения, которое ассоциируется с Алексеем Навальным, и его поначалу казавшиеся оппортунистическими, а сегодня все более убежденные заигрывания с тем национализмом, где уже нельзя провести грань между официальным патриотизмом и крайне правым движением в сторону лозунга «Россия для русских».

Я полагаю, что один из механизмов соскальзывания такого движения от прогрессистской повестки, от открытости, от требования прозрачности, равенства и прав для всех в гражданской коммуникации к антимигрантской, антисоциальной и классово-селективной запускается в те моменты, когда гражданские инициативы оказываются перед лицом либо тех самых структур крупного бизнеса, либо государственных аппаратов, которые действуют или путем достаточно жестких репрессий, как мы видим в случае действий, например, Следственного комитета или органов полиции, или очень высокого соблазна, когда, например, гранты на деятельность общественных организаций сегодня распределяются с очень значительной долей интереса, скажем так, политической дисциплины со стороны государственных органов.

То есть у нас — это следует констатировать со всей ясностью — государство превращается в некоторое подобие частной, приватизированной структуры. Именно поэтому там, где в старых демократиях государство продолжает сохранять относительно нейтральную бюрократическую роль распределителя или оператора налоговых средств, в российском случае государство выступает скорее в роли заинтересованного инвестора.

Нейтрализация интеллектуалов

Ключевую роль в гражданской коммуникации играют, конечно же, те, кто наиболее образован, кто наиболее подготовлен, для кого работа с социальным миром является профессией. Совершенно очевидно, что мы не дадим полной картины того, как осуществляется сегодня гражданская коммуникация, в каких условиях действуют гражданские инициативы, если не посмотрим на то, как устроены институции культуры и образования в современном российском обществе. Большая часть этих институций продолжает оставаться в сфере действия государственного интереса и государственной регуляции, а само государство, как я уже пояснил, стремительно коммерциализируется или приватизируется. Например, КПИ, эффективный контракт, показатели производительности, показатели перформативности или эффективности — все это элементы бизнес-словаря, которые изначально были связаны с представлением о достаточном или недостаточном вкладе различных участников корпоративного состязания в общие цели бизнес-развития. Весь этот словарь сегодня переносится в сферу публичного управления культурой, в университеты, в академии, в музеи, в кинотеатры, для того чтобы переподчинить сферу общего интереса и общей культуры задачам корпоративного планирования и бизнес-эффективности.

В этих обстоятельствах, конечно, совершенно ключевая для истории социальных движений фигура интеллектуала, которая была столь важна еще в шестидесятые и семидесятые годы, попросту исчезает, стирается из публичного пространства, потому что в лучшем случае эту фигуру заменяет или замещает эксперт по тому или иному частному вопросу, обладающий очень высокой дисциплиной, очень высокой рациональностью в управлении собственным исследованием, собственным поведением, но так или иначе не говорящим от лица всеобщего. Совершенно не секрет, что сегодня университеты, музеи, в целом сфера государственно управляемой культуры является едва ли не самой консервативной, то есть социальные движения, протестные инициативы, альтернативное знание нередко рождаются где-то на краях, по краям или вне этой сферы государственной культуры, в то время как университеты сегодня нередко являются бастионами вот такого консервативного здравомыслия.

Непрерывность реформ, которая устраняет саму возможность свободной интеллектуальной работы, принудительный характер бизнес-эффективности, которая вводится в сферу государственной культуры, медицины, то есть в целом в сферу общественного блага, являются своего рода недодуманными ответами на фантастическую или фантазматическую угрозу армии иждивенцев, которые должны будто бы появиться, как только государственные органы возвращаются к более солидарным формам регулирования неравенства.

До тех пор пока гражданская коммуникация сама не ставит под сомнение эти тезисы и не выводит на первый план гораздо более широкую структуру солидарности и участия, полагаю, что риск превращения в националистическое, ура-патриотическое или криптофашистское движение весьма велик.