— Не могли бы вы рассказать нашим читателям о вашей теории? Что вообще такое прекариат?

— Прекариат нужно понимать в контексте глобализации и развивающейся фрагментации классов. В 1980-х годах началась глобализация. Идея была в том, чтобы создать глобальную капиталистическую рыночную систему — то есть открыть рынки труда по всему миру для миграции, капитала и так далее. И по ходу дела правительства, при поддержке МВФ и Всемирного банка, стали переходить к коммерциализации всех институтов и механизмов.

Возникло давление на зарплаты и соцпакеты в богатых индустриальных странах типа Швеции, Франции, Британии, Германии и США, поскольку мировое предложение рабочей силы утроилось буквально за ночь, с приходом на рынок Китая, Индии, а чуть позже — России и всех остальных стран бывшего советского блока. С тех пор власть сместилась в сторону финансового сектора, и повсеместно разрастается неравенство — что в Китае, что в России, что в Великобритании.

Одним следствием этого стало появление многоуровневой классовой структуры, которая накладывается на всю глобальную экономику. На самом верху у нас плутократия: олигархи и прочая элита; это так не только в России — везде есть несколько крайне богатых «суперграждан», которые и дергают за ниточки в политике и других аспектах общественной жизни. Сразу под плутократами и элитами находится салариат (от англ. salary — зарплата. — РП) — люди с долгосрочными гарантиями занятости, премиями, пенсиями, медицинской страховкой и всем остальным; но их число сокращается.

Еще ниже — старый пролетариат. В те времена, когда я работал в России, этот слой был низведен до люмпен-пролетариата, особенно это касалось мужчин. Не будем забывать, что и советская система, и социально-ориентированные государства Западной Европы строились как раз под нужды пролетариата. Но проблема в том, что в ходе глобального производства капитала слой пролетариата все время сокращается.

Под пролетариатом возникает и растет прекариат (от англ. precarious — рискованный, нестабильный. — РП). Ниже прекариата — только беднота, люмпенизированные люди, живущие и умирающие на улицах без связи с обществом.

Я работал в России в начале 1990-х и помню, что в течение трех лет было разработано одиннадцать планов пенсионной реформы, и все они провалились. Вы с тех пор видели столько перемен, это просто хаос, причем это еще и процесс финансирования высших эшелонов, плутократии и салариата.

У прекариата есть три характерных особенности. Во-первых, это их производственные отношения: у них нет гарантий занятости, гарантий рабочего места… вообще каких-либо из семи видов гарантий, о которых я говорю в книге. А еще у них нет профессиональной идентичности — это очень важный момент. Сегодня у них одна работа, завтра — другая. Но у прекариата нет такого… чувства сюжета, истории о том, куда они идут по жизни. Другой аспект этих же производственных отношений состоит в том, что значительную часть своего времени прекариат тратит на работу, которая не учитывается и не оплачивается. Это не труд, это именно работа — забота о самих себе, переобучение, взаимодействие с бюрократией — огромные объемы работы, которые нигде не записаны.

Прекариату свойственны специфические отношения распределения. Ему в основном приходится полагаться только на прямое денежное вознаграждение за труд, если он его вообще может заполучить. Прекариат не может рассчитывать на государство, на пенсии, пособия по безработице, оплату медицинских счетов. Так что он в очень большой мере страдает от экономической неопределенности.

И, в-третьих, у прекариата особые отношения с государством. Я постоянно отмечаю, что все больше людей в прекариате не имеют тех же прав (гражданских, социальных, политических, культурных и экономических), что есть у остальных граждан.

Таким образом, прекарии переживают потерю прав, гарантий и профессиональной идентичности — это их три ключевые характеристики. Вследствие этого они страдают от того, что я называю в книге «Четырьмя „A“»: от тревоги (anxiety) — из-за неопределенности; от отчужденности (alienation) — в том смысле, что они занимаются не тем, чем хочется, и делают много такого, чего не хотели бы; от аномии (anomie) в дюркгеймовском смысле, то есть от отчаяния, вызванного отсутствием выхода из сложившейся ситуации; и от злости (anger) как результата предыдущих трех пунктов.

Эта злость выплескивается в растущие демонстрации, движения Occupy — все эти протесты, которые мы видим, — потому что сейчас прекариат состоит из трех групп, и этим он и опасен.

Первая группа — это старый пролетариат; люди, которые злы, потому что не имеют того, что было у их родителей. Они слушают неофашистов, крайних правых, политических демагогов, популистов, националистов. И эти политики играют на их страхах и натравливают их на мигрантов, меньшинства, женщин и так далее — тех, кто, собственно, и составляет вторую группу прекариата, — вообще бесправных и крайне уязвимых. А третья группа — это образованная молодежь. Те, кто шел в университет или колледж и думал, что у него будет карьера, билет в достойную жизнь. А выпустившись, обнаружил, что купил лотерейный билет, который почти ничего не дает, но приобрести его стоит все дороже и дороже. Так что мы имеем чувство озлобленности против всей старой политики — социализма, неолиберализма, христианской демократии. Все эти старые системы прекариат не привлекают.

И последнее, что я хотел бы отметить. Прекариат не только жертва. У него появляется ощущение гордости и того, что он может определить контуры лучшего общества и бороться за него. Так что они не аполитичны, как раз наоборот. Только они не видят в старых политических партиях и программах того, что отражало бы их интересы.

— Давайте теперь рассмотрим несколько типичных для России сценариев занятости. Вот, например люди, которые работают по срочным контрактам, без гарантий, отпусков, больничных, пенсий, с риском, что контракт могут не продлить, то есть уволят без компенсации (договор о возмездном оказании услуг). Это прекариат?

— Почти однозначно — да. Им приходится жить и работать по краткосрочным контрактам. Как вы и сказали, никаких гарантий. И, что принципиально, думаю, у большинства этих людей нет ощущения, что они управляют развитием своих навыков и карьеры. Их беспокоит, что от долговой ямы и утраты контроля над своей жизнью их отделяет один несчастный случай, одна болезнь — своя или ребенка. Так что да, без сомнения, это прекариат.

— Тогда еще один пример. Люди, которые вообще не состоят в каких-то юридических отношениях со своим работодателем. Полностью «черная» зарплата, нет контракта или трудового договора, никаких гарантий. Это ведь тоже прекариат?

— Конечно. При этом важно видеть разницу. Предыдущий тип еще может надеяться, что добьется лучшего контракта, и это подталкивает их к самоэксплуатации. Они доводят себя до стресса и болезней. А вот этот второй тип сталкивается с тем, что я называю в книге аморальными рисками. Аморальными в том смысле, что и они, и работодатель знают, что нарушают закон. Поэтому они очень уязвимы — наниматель может просто сказать: «Не хочу тебе платить». И никакой компенсации юридически они не добьются.

И вот возникает эта теневая экономика, в которой трудится прекариат, лишенный социальных прав и заодно чувства принадлежности к гражданскому обществу, потому что они понимают, что и они, и работодатель нарушают закон. Это создает им дополнительные проблемы.

— Раньше у нас пенсии зависели от продолжительности работы в одном и том же месте, потом от общей продолжительности трудовой деятельности. Теперь вот зависят от размера зарплаты. Как быть с теми, кто оформлен как положено и вроде бы со всеми гарантиями и льготами, но получает только небольшую часть зарплаты официально — скажем, 20%, — а остальное в конверте? Вроде бы и салариат, но как минимум без особых надежд на пенсию.

— Во-первых, такая ситуация не только в России. В других странах это происходит все чаще. Соотношение, конечно, варьируется — во многих странах «белая» часть побольше, чем 20%, но, похоже, это общая тенденция. Я думаю, что на самом деле мы видим медленную смерть пенсий как таковых, кроме как для крайне привилегированного меньшинства. И проблема, конечно, в том, что можно платить взносы в пенсионный фонд, когда вам 20 или 30. Но к тому времени, когда вы доживете до 60, правительство уже увеличит пенсионный возраст и минимальный стаж. Да еще и то, о чем вы сейчас говорили: ваши взносы будут значительно меньше вашего реального дохода. Вдобавок к тому (и это происходит как в России, так и в очень многих других странах) отчисления в пенсионный фонд перекладываются с компании на работника, который и платит все возрастающие взносы. На мой взгляд, в пенсионных системах царит такой бардак и коррупция, что молодым работникам не стоит вообще полагаться на какую бы то ни было пенсию. Складывается ситуация, когда миллионы людей по всему миру, достигнув пенсионного возраста, вынуждены продолжать работать на рынке труда, потому что их пенсии оказываются намного меньше, чем они рассчитывали. Потеря этих гарантий — это важный аспект прекариата. Единственные, кто получает хорошие пенсии, — это салариат. Косвенно, вне зарплаты, они получают намного больше, чем кто-либо еще. Именно поэтому неравенство, о котором мы говорим, значительно серьезнее, чем видно, если просто сравнивать доходы.

— То есть вот эта третья группа, о которой я говорил, — это тоже прекариат?

— Без сомнения! По большому счету, у них нет никакого иного дохода, кроме зарплаты, которая сильно зависит от их положения на рынке труда. Кроме того, они не контролируют свое развитие и, скорее, не имеют социальных и трудовых прав, потому что тоже находятся в теневой экономике или на границе с ней.

— Буквально неделю назад [2013] российские власти в очередной раз взялись за пенсионную систему и снова меняют правила игры. Пока что не совсем понятно, что произойдет, но, например, есть опасения, что отчисления за какое-то прошедшее время просто исчезнут.

— Ка-а-ак я удивлен!.. Ну это же типично!

— И вследствие этого мы, простые граждане, в принципе уже — как вы и сказали — не особо верим, что пенсии вообще будут, когда мы до них доживем. В этом смысле мы что, все прекариат?

— Ну не совсем. Дело в том, что те, у кого стабильная зарплата, долгосрочный договор, есть профессиональный пенсионный фонд, который инвестирует и получает доход, — вот у таких людей не будет проблем, если только система не развалится целиком… что, конечно, возможно. Но все-таки у них есть определенное чувство безопасности. Официальный контракт, «белая» зарплата и так далее. Но все части прекариата эти права теряют, по той или иной причине.

Я работал в России в начале 1990-х и помню, что в течение трех лет было разработано одиннадцать планов пенсионной реформы, и все они провалились. Вы с тех пор видели столько перемен, это просто хаос, причем это еще и процесс финансирования высших эшелонов, плутократии и салариата. По сути, я думаю, было бы намного лучше для прекариата, если бы мы отошли от использования таких фондов и двигались в сторону безусловного основного дохода и национальных суверенных фондов благосостояния, которые могли бы заниматься инвестициями и распределять доходы между всеми гражданами. Прекариату нужно избавиться от иллюзий, которые, в общем-то, никого и не обманывают. Я знаю многих прекариев, они не дураки, они прекрасно понимают, что государство работает на интересы микроскопического меньшинства, а прекариат остается за бортом.

— Раз уж мы заговорили о гарантированном базовом доходе. Как я понимаю, сейчас в Европе только Швейцария приблизилась к тому, чтобы попытаться ввести гражданское пособие. Буквально на прошлой неделе они собрали достаточно подписей, чтобы провести соответствующий референдум. Нам здесь, за пределами ЕС, кажется, что Швейцария — место с самым высоким уровнем жизни в регионе. Почему именно там?

— Я сейчас как раз в Швейцарии. Я думаю, их инициатива — это отчасти следствие их политической системы, в том смысле, что референдумы — это типичная для них форма демократии. Но помимо Швейцарии в данный момент в 17 странах Евросоюза мы организуем кампанию по сбору подписей, мы это называем EU Initiative. Суть в том, что, если мы наберем миллион подписей за год, Евросоюзу придется провести анализ осуществимости и пилотные проекты. Сейчас в этих 17 странах уже идет сбор подписей, и их уже больше, чем было в Швейцарии. Так что то, что это происходит только там, — это не совсем правда. Например, в Италии нас горячо поддерживают. И ряд политических партий по всей Европе — тоже. Я только что вернулся из Швеции, там Партия зеленых и Левая партия тоже выступают за гарантированный доход. Они входят в парламент и лоббируют эту идею.

Думаю, мы достигли этапа, когда прекариат начинает организовываться и поддерживает движение к безусловному основному доходу. У нас прочные организованные сети в Германии, Франции, Британии, Италии, Испании, Португалии и так далее. Движение крепнет, и мы, кстати, хотели бы и в России устроить сеть для нашей организации BIEN. Суть в том, чтобы двигаться в направлении гарантированного дохода, отмены условий. Привязывать пособие не к труду как к таковому, а к гражданству. Каждый резидент, не являющийся преступником, должен иметь право на базовые гарантии, чтобы они могли управлять своей жизнью, получить образование, иметь пропитание и крышу над головой.

На мой взгляд, движение к безусловному основному доходу ускоряется отчасти потому, что прекарии прекрасно понимают: государственных гарантий не будет, потому что им они будут не положены. Они не соответствуют, причем не по своей вине, тем трудовым критериям, которым соответствуют привычные гарантии и пособия. Все уже не так, как в старой советской системе, когда ты приходил с трудовой книжкой на предприятие, работал там годами, а в конце получал пенсию. Теперь люди оказались в нестабильной ситуации, и у нас пока нет системы, которая дала бы им долгосрочную защищенность.

В общем, есть контекстуальные причины поддерживать гарантированный доход. Мы вот сейчас делали пилотный проект в Индии. Тысячи людей получали ежемесячный денежный перевод без каких-либо условий. И в деревнях, где мы это устроили, перемены были видны сразу. Питание детей стало качественнее, они стали лучше учиться, положение женщин тоже улучшилось и выросло производство. Мы видим начало движения в этом направлении. А страна типа России могла бы себе позволить безусловный основной доход, если бы правительство того действительно захотело. И это могло бы обратить возникшее позорное неравенство — вы понимаете, о чем я, — оно ужасает, и его невозможно поддерживать в долгосрочной перспективе.

— В последнее время в Европе, в том числе на уровне отдельных правительств, звучит антицыганская, антиарабская, антимигрантская риторика. Это попытка заигрывать с прекариатом?

— Это попытка заручиться поддержкой первой разновидности прекариата — рабочих, выпавших из пролетариата. Скажем, их родители были докерами, металлургами, шахтерами — достойные профессии рабочего класса. А они сами — никто, и потому они злы: у них нет будущего, они не чувствуют прошлого и слушают этих популистов, играющих на их страхах. И мы видим совершенно ужасные вещи, напоминающие о фашистах в 1930-х. Но неофашисты против социального государства, им нужен авторитарный режим, дискриминирующий цыган, мигрантов, мусульман, какие-то меньшинства, геев, например, или еще кого-нибудь. Натравливают прекариат на меньшинства, как будто меньшинства и есть причина их неуверенности в завтрашнем дне. Одно исследование за другим показывают продуктивность мигрантов; то, что они дают экономике больше, чем забирают пособиями, трудолюбиво работают, обогащают культуру, но неофашисты их демонизируют. И, боюсь, действующие правительства им подыгрывают. Это просто ужасно.

— На форуме в Неаполе в 2012 году вы подчеркивали, что всепроникающая государственная слежка, помимо очевидных своих ужасов, маргинализирует нижние классы. Как это происходит?

— Ну смотрите. Во-первых, государство всеобщей слежки, или, как я его называю в книге, государство-паноптикум, все больше вторгается в частные жизни людей. И проблема в том, что прекариат живет на границе общества и погружен в среду небольших нарушений, преступлений, которые все чаще где-то записываются. Соответственно, прекарии становятся жертвами криминализации, лишения свободы, штрафов и так далее. Государство вынуждает их вести себя определенным образом, что очень сложно в их положении. Как следствие, все эти люди подвержены криминализации в гораздо большей степени, чем те, кто состоит в салариате и других богатых частях общества. Последние обычно могут избежать заведения на них криминального досье. Иногда они все-таки настолько глупы, что нарушают закон, но даже тогда чаще им это сходит с рук. А прекариат все чаще становится объектом слежки. Государство, в сущности своей, против нонконформизма. Мне нет нужды это вам объяснять: ситуация в России просто ужасает. Но это происходит повсюду. Мы видели, что выдали Соединенные Штаты в последние месяцы; огромная утечка о том, как они следят за всеми. Никто им теперь не поверит, и поделом. И дело не только в том, что с помощью этой слежки людей ловят и осуждают, потому что те не могут позволить себе адвоката, например. Это остается с тобой на всю жизнь. Сегодня, если ты что-то сделал в 17 лет, эта информация останется в базе данных до конца твоих дней. О небольшом проступке, несчастном случае в твоей молодости работодатели и государство будут знать 30 лет спустя. Пугающая ситуация.

— А как это соотносится с тем, что вы говорили раньше, — о том, что гарантированный доход должны получать все, кроме преступников?

— Я имел в виду тех, кто сидит в тюрьме. Да и то я верю, что каждый должен иметь источник средств к существованию даже за решеткой. Но каждый гражданин, каждый легальный резидент должен иметь гарантированный доход, и мы должны к этому двигаться, начинать с малого и увеличивать. Вы правильно уточнили. Я имел в виду только непосредственное пребывание в тюрьме. Если ты отдал свой долг обществу… Скажем, ты ограбил банк, пошел под суд и отсидел пять лет. После этого право на безусловный основной доход должно вернуться. Не должно быть двойной ответственности.

— Тогда же в Неаполе вы говорили о важности экологии, благоприятной окружающей среды для прекариата.

— Тут есть несколько моментов. Я считаю, что экологический аспект должен присутствовать во всей политике и институтах. В том числе это значит, что нужно учитывать любую работу, а не только труд — на заводах и в шахтах, и так далее. Нужна кампания, которую возглавил бы прекариат — да он ее отчасти и возглавляет уже, — за возрождение качественных публичных пространств, которыми все общество могло бы пользоваться. На практике это значит, что прекариату гораздо важнее доступ к общественным паркам, озерам, библиотекам, туалетам и бытовому обслуживанию. Это все — часть того, что называется «общее экологическое благополучие». Прекариату это все намного нужнее, чем другим классам.

Мы должны добиваться того, чтобы любые экологически вредные производства облагались налогом, который отчислялся бы в фонд для простых членов общества, потому что именно они расплачиваются за загрязнение окружающей среды сокращением продолжительности жизни, разрушением лесов, зеленых зон и гибелью видов. Загрязнители должны облагаться гораздо большим налогом, чем сейчас, для компенсаций гражданам, которых загрязнение затрагивает.

— Это красиво звучит в теории, но часто выбор был сведен к минимуму: либо гибель уникальных видов, либо сотни безработных; компенсациями за загрязнение тут не отделаешься. В России был очень яркий случай, я имею в виду ситуацию вокруг озера Байкал и сбрасывавшего в него отходы целлюлозно-бумажного комбината. После многолетней борьбы экологов комбинат все-таки закрыли, чтобы сохранить уникальный природный заповедник. Но сотни людей остались без работы, поскольку предприятие было градообразующим — там просто нет для них другой занятости. В лучшем случае эти вчерашние пролетарии теперь могут рассчитывать только на роль прекариата, а скорее им грозит люмпенизация.

— В ситуации, когда что-то необходимо закрыть из-за загрязнения окружающей среды, государство должно выплачивать работникам соответствующие компенсации. Но если бы существовала система безусловного основного дохода, смена работы была бы намного менее травматичной. Семьям работников вредных производств было бы полезно перебраться в другое место. Я был на многих заводах на севере России, и в каком-то смысле там просто убивали людей. Загрязнение было таким жутким, что продолжительность жизни работников падала постоянно. В населенных зонах вокруг химических заводов воздух просто пах ядом.

Когда распался Советский Союз, продолжительность жизни мужчин драматически сократилась, и это во многом имело отношение к экологии, образу жизни и сокращению доходов. Но нельзя же продолжать с этими грязными производствами. Они убивают будущее!

Фотография на обложке: Гай Стэндинг, 2015 / guystanding.com