Общественное и гражданское

Общественное благо. Что бы экономисты, политэкономия делали без общественного блага? Но крупнейшим теоретиком, а еще лучше сказать, практиком общественного блага был Остап Бендер. Я хочу начать с этого замечательного эпизода в Пятигорске, когда Остап Бендер становится и начинает брать с простых граждан 30 копеек, с членов профсоюза 10 копеек, дети и милиционеры, приравненные к детям, — по пятачку (Провал — это общественное благо). Общественное благо, если, так сказать, теоретически об этом говорить, обладает тремя ключевыми свойствами. Во-первых, оно не исключительно, производитель блага не может воспрепятствовать его потреблению другими людьми и требовать за него деньги. То есть если оно есть, ты бесплатно можешь им воспользоваться. Второе. Общественное благо должно быть неконкурентным. От того, что его употребил один человек, его не станет меньше для другого человека. Вот, скажем, бутылка водки — это не общественное благо, потому что если ее выпьет один, то другому не останется (а Провал, если его увидит один человек, от этого не уменьшится). И третье. Не всегда, но в большинстве случаев общественное благо неделимо (Провал существует сам по себе, во всей своей целокупности).

Идея общественного блага возникает одновременно с идеей республики. Ведь само понятие «республика» — «общая вещь» — оно синонимично. Оно, конечно, не одинаково, потому что республика являет собой вид представительства, это чисто политический феномен. Но идея общественного блага развивается параллельно с идеей общественного представительства. То есть граждане должны обладать определенным уровнем самосознания и требовательности по отношению к власти, чтобы этого блага от власти требовать. Первые государства, если брать еще Средневековье, предоставляют гражданам минимальное общественное благо, и главное здесь — защита. Защита, которую люди ищут в рамках, в стенах крепости. Весь посад, все ремесленники, все крестьяне бегут в крепость, ворота закрываются, они сидят внутри и наслаждаются безопасностью. Вот общественное благо.

Но по большому счету, общественное благо начинает производиться с приходом Нового времени. И параллельно начинает расти идея гражданского самосознания, начиная с коммунальной революции в городах Средневековья, закончившейся появлением буржуазных республик. То есть по мере усложнения общественных отношений, по мере развития капиталистического способа производства растет и гражданское сознание людей, и ожидание от государства общественных благ. Капитализм — это одна из ключевых институций, из ключевых эпох, которая начинает массово производить общественные блага. Это очень хорошо в своей книге о богатстве наций описывает Адам Смит, когда говорит, что нужно давать рабочим начальное образование, начальное воспитание и минимальные условия быта, что это является общим интересом всего общества.

Адам Смит, при всем своем либерализме, говорит, что нужно преодолевать негативные последствия от имущественного расслоения между людьми, которое несет с собой разделение труда. То есть, по большому счету, идеи равенства уже заложены даже внутри либеральной идеи, как она была подана Адамом Смитом.

Идея общего блага растет с урбанизацией. Город XIX века — это улицы, это уличное освещение, это газовые фонари, это водопровод, это канализация. За две тысячи лет до этого все это было еще в Риме, но в эпоху современности общественные блага начинают производиться в городах. И этому очень сильно способствует гигиеническая революция, о которой пишет Бруно Латур. Государство начинает не только забирать жизнь, казнить людей, но также и берет на себя право сохранять и производить жизнь, а население рассматривается как некая опекаемая биологическая и медицинская масса. И это тоже связано с производством общественного блага. Естественным образом ко второй половине XIX века из идеи общественного блага в большой степени рождается идея коммунизма. Коммунизм как некий предел производства общественного блага. Каждому по потребности, то есть общество дает максимальный уровень предоставления общественных благ, которые являются бесплатными для всего населения, отменяется идея денег.

Глобальные блага

И, соответственно, в XX веке — уже мы переходим в наше время — очень сильное воздействие на производство общественного блага оказал сам факт существования Советского Союза. Даже та самая сталинская Конституция 1936 года и тот факт, что государство провозглашает абсолютное предоставление общественных благ всему населению хотя бы чисто номинально. Мы все понимаем, насколько сталинская Конституция была оторвана от реальности. НО это оказало огромное влияние на всю политэкономию современности. В общем-то, параллельно Советскому Союзу и во многом благодаря советскому эксперименту появляется и кейнсианская модель, и Джон Гэлбрейт, и огромный рузвельтовский новый курс, и затем уже послевоенное эрхардовское социальное государство и шведская социал-демократическая модель, и вся современная европейская модель производства общественных благ. Это один из изводов идей современности, один из изводов модерна.

Если советская модель была таким абстрактным, достаточно умозрительным способом производства общественного блага, который вылился в государственный капитализм, то в капиталистическом способе производства внутри вызревала вот эта вот социалистическая идея. И, в общем-то, к концу XX века современное государство в очень большом количестве производит эти самые общественные блага.

Здесь очень важно отметить, что параллельно процессу глобализации, который так резко ускорился с конца XIX — начала XX века, общественные блага становятся глобальными. То есть их производителем становятся уже не просто отдельные государства, а их производителем становится вся мир-система. Весь капитализм производит общественные блага, поскольку он является глобальным, и эта же система практически производит общественные блага для всей мировой системы. Ну, в общем-то, это с эпохи Колумба начинается, с эпохи мореплавания, особенно начиная примерно с XVIII века: принцип открытого моря. Море является общим для всех, нельзя приватизировать морские пути. Да, существуют твои порты, существуют прибрежные воды, но в целом принцип открытого моря — это один из важнейших принципов мировой торговли и это первое глобальное общественное благо.

И, естественно, к концу XX века появляется идея глобальных общественных благ, таких как право людей на правильную окружающую среду, контроль за глобальными эпидемиями, финансовая стабильность. И параллельно этому растет понимание глобальных общественных благ в гуманитарном смысле. Право человека на жизнь, право человека на убежище, право человека на еду, на кров над головой, на свободу от страха, на свободу от насилия — то, что раньше было доступно только отдельным классам, отдельным людям, затем гражданам отдельных наций и республик, распространяется на весь мир. Вот нынешние, скажем, сирийские беженцы — они тоже пользуются общественным благом под названием «право на жизнь», «право на убежище», «право на кров». В России это прививается с трудом: приходят какие-то странные люди со стороны, за которых мы вроде не должны отвечать, и мы им почему-то должны давать свои деньги, обеспечивать им кров и селить в наших домах. Вот это и есть то самое общественное благо, которое в XXI веке приобретает форму закона и приобретает форму политики.

Глобальное общественное благо — это очень интересный момент, о котором очень много сегодня спорят в политологии, в политической экономии. Существуют теории, согласно которым нефть, уголь — они принадлежат всему человечеству. И я не исключаю, что в каком-то умозрительном будущем, а может, в обозримом, может, в XXI веке мы придем к той ситуации, когда энергоресурсы тоже будут считаться глобальным общественным благом.

Если мы не приватизируем чистый воздух, почему мы должны приватизировать нефть? Нефть принадлежит всему человечеству. Мы же не приватизируем солнечную энергию. Так что теоретически здесь возникают очень интересные проблемы пользования. Естественно, нефтяные ресурсы — конечные, поэтому на них стоит традиционная экономика, стоящая на идее ограниченности ресурсов. И поэтому, естественно, государства и элиты будут сопротивляться до последнего. Но теоретически этот вопрос уже ставится.

Или, скажем, вот что такое Арктика? Как, например, и Антарктида. Антарктида — это тоже глобальное общественное благо. И в 1959 году, если я не ошибаюсь, был заключен всемирный договор по Антарктике, согласно которой она была признана достоянием всего человечества. Невзирая на то что там были и есть отдельные исследовательские станции, вроде как она была разделена на отдельные национальные зоны, там запрещена хозяйственная деятельность, там запрещена какая-либо разработка полезных ископаемых, там запрещена какая-либо военная деятельность. Там возможна только научная деятельность в интересах всего человечества. Вот интереснейший пример того, как человечество выделяет некоторую зону, понимая критическую зависимость климата всей планеты от Антарктиды, и называет ее общественным благом.

С другой стороны, есть глобальные общественные блага, созданные человеком, о которых я уже говорил. Это универсальные нормы, такие как права человека, знания, интернет. Вот, скажем, вся информационная оболочка Земли — это тоже в большой степени общественное благо. И сейчас, в общем-то, развитие глобального интернета идет к тому, что эта информация становится все более и более открытой и доступной. Несмотря на последние бои производителей за контент, контент по большому счету становится все более бесплатным. Или он превращается в клубное благо, или все больше превращается в общественное благо, потому что при его потреблении люди могут покупать большое количество услуг.

Всемирный эфир, распространение радиоволн, распространение высокочастотных волн — это тоже общественное благо. Или, скажем, вот такая вещь, как спутники GPS. То, что казалось совершенно невозможным, это же дорогущая вещь — запустить этот спутник, выстроить там флотилию из тысячи вот этих спутников геостационарных джипиэсовских и глонассовских, висящих на орбите. Но это ж тоже общественное благо: мы получаем геопозиционирование, не платя за него ни копейки.

Всеобщее благо информации

В любом случае, идея глобальных общественных благ устремлена далеко в будущее. Здесь я хотел бы остановиться на одной части вот этого глобального общественного блага, которая, я считаю, вообще радикальным образом меняет идею общественного блага и, может быть, возвращает нас к тому коммунизму, о котором писал Маркс в «Немецкой идеологии». А именно общественное благо, связанное с информацией, с интернетом. Это ведь в чистом виде не ограниченный, не эксклюзивный, не конкурентный ресурс.

Но здесь появляется очень интересный момент, то, что вот называется 2.0. Момент вот этого social component, социального компонента — то, что это общественное благо прирастает по мере участия в нем других людей. В свое время Кевин Келли — замечательный совершенно визионер, теоретик, главный редактор журнала Wired — выступил с так называемой теоремой факса. В чем идея факса? В том, что раньше, в старой экономике вещей было мало, товаров было мало. И чем более редким был товар, тем более ценным он становился. Вот, например, там бриллиант Кохинор — он один, и он обладает абсолютной ценностью. Вот, скажем, персидские ковры — их количество конечно, они тоже обладают некой ценностью. А вот факс. Обладает ли он какой-нибудь ценностью, если он один в мире факс? Нет, он обладает нулевой ценностью. Два факса уже обладают большей ценностью. И дальше это идет экспоненциально, по законам уже, так сказать, биологического роста: четыре факса, восемь факсов, шестнадцать, двести пятьдесят шесть, тысяча двадцать восемь факсов. Чем больше их становится, тем большей ценностью они обладают. То есть появляются сетевые эффекты вот этого вот общественного блага. И, соответственно, интернет из себя представляет такое бесконечно расширяющееся глобальное общественное благо. Так что неслучайно сейчас речь идет о том, что, я думаю, в обозримом будущем мы все будем получать бесплатный глобальный интернет. Уже и Google об этом говорит, уже и Илон Маск об этом говорит. То есть, видимо, мы придем к тому, что будут вывешены геостационарные спутники, которые будут где-то там с высоты в сто километров раздавать нам wi-fi. То есть везде, в любой точке мира мы будем получать бесплатный интернет.

И здесь мы выходим вообще на принцип организации новой экономики, потому что вот в этой вот сетевой экономике гораздо важнее становится не владеть вещами, а пользоваться вещами. То есть это экономика шеринга, экономика невладения. Ну, самый типичный пример — это автомобили. Сейчас все больше и больше люди понимают, что нет необходимости владеть собственным автомобилем, когда при помощи информационных технологий, при помощи сетей можно пользоваться различными автомобилями, расставленными по городу.

Мы видим, как частное благо постепенно превращается в клубное благо людей, оплативших пользование этими машинами и велосипедами. И затем это превращается, видимо, постепенно в общественное благо. И вот здесь мы видим, как появляется вообще совершенно новое представление об экономике, основанное на сетевых эффектах, на информационных технологиях, потому что, если все эти тысячелетия экономика была наукой об ограниченных ресурсах, о распределении ограниченного ресурса, то сейчас мы впервые сталкиваемся с неограниченным ресурсом. В связи с тем, что у нас есть интернет, в связи с тем, что у нас есть знания, а это неограниченный ресурс, это ведет к совершенно другому пониманию места человека по отношению к благу. И роли государства также, понимаете? Уничтожается эксклюзивная роль государства в качестве агента, раздающего благо, и мы начинаем при помощи отдельных корпораций глобального рынка получать общественные блага помимо государства.

Изгнанный через дверь в конце восьмидесятых и в девяностые годы, коммунизм возвращается через форточку уже с интернетом. И общественное благо становится всеобщим, по крайней мере, надежда на получение общественного блага становится всеобщей. И здесь очень важно то, что парадоксальным образом главным общественным благом становится сам человек. То, о чем тоже писал Маркс, преодоление отчуждения. То есть снимается проблема отчужденного труда, человек начинает свободно давать свой труд. И рынок, и глобальное общество заинтересовано в развитии самого человека, и даже не столько человека трудящегося, сколько человека вообще живущего и потребляющего.

Если все «колхозное»

Ну, и, конечно, моя речь была бы неполной, если бы я не сказал о России, о наших благословенных осинах. У нас пока что все иначе. У нас идея общественного блага существует в двух видах. Во-первых, оно существует в виде халявы, зафиксированной в основных русских сказках, — вот это вот «кататься на печи», «получать по щучьему велению». И во-вторых, она заявлена в идее подачки, в идее дачи — того, что государство дает. Здесь, конечно, важно то, что на Западе цивилизация росла при помощи рынка, при помощи обмена, который вел к появлению определенных классов и определенного контракта между людьми и государством.

Наше общество строилось государством, у нас дающим агентом было всегда только государство. Люди не имели своего голоса, своего права, они имели право жалобы только. В ответ на жалобы государство раздавало ресурсы. И вот в этой вот системе пропадает мотивация людей в получении общественного блага и в уважении. Вернее, даже не столько в получении, сколько в уважении к общественному благу. Это очень хорошо зафиксировано в советской поговорке «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». Она очень иронична, потому что, естественно, имеется в виду «Все вокруг колхозное, все вокруг ничье». И отсюда возникают такие очень неприглядные формы русской жизни, как порча общественного пространства. Почему так загажены российские леса? Почему они воспринимаются как общественная свалка? Почему туда все экстернализуют свои издержки? У вас есть лишний диван? Несите его в лес, лес все примет. У вас есть ненужные покрышки? Скатите их в овраг, в ручей, они все примут. Так же наш человек относится к любым общественным пространствам: дворы, подъезды, стенки лифтов. Даже тамбуры, отгороженные тамбуры на четыре-шесть квартир — люди экстернализуют туда свои издержки. Выносят старую обувь, выносят какие-то старые комоды, ставят какие-то засохшие старые вещи, велосипеды, клюшки. И люди занимаются только своим частным благом. Вот то, что находится за дверью твоей квартиры, — это твое частное благо, тут ты наводишь марафет, тут ты наводишь порядок. И вот это вот отношение — оно идет, я думаю, очень сильно из советского, но также из досоветского периода.

То есть парадоксальным образом крепостное состояние, отсутствие республиканской традиции — оно проецируется и на отношение человека к окружающей среде, к общественному благу. Меня всегда невероятно задевает, как вот у нас в России плохо относятся именно к общественным вещам. У нас могут максимизировать свою собственную отдельную институцию какую-то, я не знаю, отдельную корпорацию, свою квартиру, свою семью, свое фамильное захоронение на кладбище. Но как только заходит речь об общественном, тут же начинаются проблемы.

Я думаю, что, скажем, россиянам очень сложно продать идею, что мы, например, должны помогать сирийским беженцам, или мы должны спасать каких-то медведей в Арктике. Не в нашей Арктике, а вообще в Арктике. А может быть, пингвинов в Антарктиде. Или мы должны следить за глобальным потеплением. Это в России все воспринимается с такой циничной усмешкой: жиреющий Запад пусть занимается такими глобальными вещами, а у нас кризис, мы привыкли, так сказать, получать что-то, а не давать.

И это, конечно, то, что, я считаю, должно быть преодолено с возникновением в России республиканской традиции, с возникновением демократической традиции, потому что с появлением ответственного человека, ответственного гражданина также появляется идея общественного блага. Причем общественного блага не только для твоего подъезда, не только для твоего двора, не только для твоей страны, но общественного блага для всего человечества. Это вопрос ответственности, это вопрос самосознания, это вопрос человека XXI века.