Хорошо стоим?

Экономика России сегодня находится в состоянии длительной экономической стагнации. Это значит, что, например, если взять ВВП на душу населения в постоянных долларах 2008 года и по итогам 2016 года, то они будут фактически одинаковыми. При разных исчислениях, возможно, будет 1–1,5% роста, но в принципе, это тот же самый объем ВВП. Это значит, что экономика совсем не выросла за 9 лет. Мы упали в 2009 году на 8%, ВВП сократился на 8%. Потом он вырос примерно на 13% за несколько лет. Потом он в 2015–2016 году опять сокращался на 3-4%, и мы оказались в той же точке. Когда сегодня экономисты говорят об экономическом росте, они прежде всего говорят не о том, что ВВП за год вырос на 4%, а о долгосрочном росте. То, что ВВП изменился на 4% за один год, это никто не почувствует. А вот если ВВП изменяется в течение 10–12 лет, каждый год растет на 5%, то это уже серьезно. Успешные экономические страны удваивают свой ВВП несколько раз в течение такого ограниченного количества лет. Например, Япония, когда росла с пятидесятых до восьмидесятых годов, она удваивала ВВП раз в 9 лет. Раз в 9 лет ВВП становился вдвое больше. Китай с восьмидесятых годов удваивает ВВП примерно раз в 12–13 лет. Это долгосрочный экономический рост. Это то, что чувствуют все, когда ВВП удваивается в два раза, и это значит, что жизнь в стране стала другой. А Россия находится в стагнации, и эта долгосрочная стагнация продолжается 9 лет. У нее должны быть структурные причины, это не просто так. Это не какие-то цены на нефть, это не какие-то случайные факторы, это структурная вещь. Более того, парадокс этой стагнации заключается в том, что цены на нефть были сверхвысокими в данном периоде.

За девяностые годы весь российский экспорт составил немного больше триллиона долларов. В период с 2000 по 2008 год он составлял примерно 2,2 трлн долларов, а вот за 2009–2016 год больше 4 трлн долларов. Это колоссальные деньги, и они не дали экономического роста. С 2000 по 2008 год они давали экономический рост, приток нефтедолларов. С 2009 по 2016 год они дали ноль. В чем проблема? Есть несколько концепций. В целом, такое бывает с некоторыми странами, и это очень опасная ситуация. Целый ряд латиноамериканских стран попал в эту ловушку еще в конце семидесятых — восьмидесятые годы XX века. Бразилия, Аргентина, Венесуэла практически перестали расти. И у некоторых стран это продолжалось в течение 30 лет, у некоторых продолжается и сейчас. Например, сегодня ВВП на душу населения в Венесуэле такой же, какой был в конце семидесятых годов. Как они достигли в 1977 году своего пика, так и сейчас они находятся на том же уровне. Аргентина выросла немного в 2000-е годы, Бразилия росла в 2000-е годы, но перед этим по 30 лет эти страны тоже находились в длительной стагнации. Этот долгосрочный экономический рост, который дает нам удвоение ВВП в течение нескольких периодов, не работает так, что мы якобы нашли какую-то машину, запустили мотор, и она поехала работать. Все время, когда экономика достигает нового уровня развития, которое выражается в ВВП на душу населения, драйверы роста меняются. Поэтому их нужно менять на ходу. Нужно переходить от одних драйверов, двигателей роста к другим, и тогда это движение не останавливается.

Ловушка стагнации

Если этого не происходит, то возникает ловушка стагнации. Иногда этот эффект называют middle income trap. Это когда экономика достигла определенного уровня, middle income, средних доходов для мировой экономики, и вдруг на этом уровне затормозилась и легла в этот длительный боковой тренд. Есть разные концепции по поводу того, как устроена middle income trap, что ее вызывает. Это гипотеза, она не до конца подтверждена. Но если говорить в сумме, очень коротко, то это связано с тем, что потребление в стране уже выросло, рабочая сила стала дороже, а при этом эффективность экономики не повышается. Экономика не может перейти в некоторое новое состояние другой эффективности, потому что, если вы начали платить больше денег рабочим, соответственно, вам надо зарабатывать на чем-то, экономике надо зарабатывать на чем-то новом, покрывать эту разницу, как и увеличивать свою рентабельность. А увеличивать ее не получается. В России двигателем роста в 2000-е годы было прежде всего внутреннее потребление. А когда оно достигло определенных уровней, необходимо было перейти к другой, инвестиционной модели роста, когда больше инвестируется в экономику, и она меняет свою технологическую основу, меняет свои принципы и те продукты, которые она умеет производить. Но этого перехода не произошло. Самым опасным здесь оказался именно кризис 2008–2009 года, связанный с краткосрочным падением цен на нефть, когда экономика не сумела использовать кризис.

Экономисты считают кризисы очень важным элементом развития экономики. Есть даже такой призыв, экономический слоган: ни в коем случае не пропустите кризис. Кризис — это тот момент, когда экономика должна очиститься от того, что ей не нужно, и выйти другой из этого периода. Мы пропустили кризис. Идея была в том, что экономика должна остаться такой же. Нужно все стабилизировать, нужно переждать момент падения цен на нефть, и потом они поднимутся, и мы вернемся опять к росту, который у нас был. Получилось все прямо противоположным образом. Цены на нефть действительно поднялись. Начался восстановительный рост, мы вернули себе то, что потеряли в 2009 году, а потом наступило резкое замедление роста, и к 2014 году он практически прекратился. Хотя денег было еще полно, и нефтяные цены были на пике. Это совпало в России, как мы помним, с политическим важным переходом. А именно: в 2008 году у нас кончились два конституционных президентских срока Владимира Путина, и началась история с преемником и с этим тандемом, когда Путин перешел в премьеры, а Медведева посадили в президенты. Переход, выборы и сменяемость власти, кризисы в политике нужны для того же, для чего нужны в экономике. Они позволяют сбросить инерцию предыдущего движения, излишние обязательства, накопленные предыдущим президентом, искать что-то новое, искать на других путях. Это возможность перестраивать все в политике так же, как в экономике. И понятно, что это взаимосвязанные вещи. Здесь, наоборот, была идея в том, что надо все сохранить. Причем сохранить таким хитрым образом: один пересел сюда, другой пересел сюда, и ничего не произошло.

Тогда казалось, что если девальвировать рубль, упадут доходы граждан, гражданам не понравится, вся эта конструкция с тандемом начнет трещать по швам, и этого не сделали. Кроме того, в 2006 году возникло ощущение, что нефтяные цены будут большими всегда и что у государства очень много возможностей. И если вы помните, в 2007 году началась структурная перестройка экономики. Экономику еще Путин начал перестраивать, у него была идея — корпорация «Россия», которая состоит из госкорпораций, каких-то крупных сырьевых корпораций. Этот конгломерат корпораций был выстроен в 2007 году. Будет у нас судостроительная, авиационная корпорация, они будут строить самолеты, суда, их будет контролировать государство, оно будет вкладывать деньги, все будет прекрасно. Но с 2009 года стало понятно, что этого не будет, а структура уже была создана.

История (не) повторяется

Это весьма похоже на брежневский застой, на семидесятые годы. Конечно, того же самого не бывает, и конечно, очень многое не похоже, но многое удивительным образом сходится. Брежневский застой развивался следующим образом. В шестидесятые годы начались разработки нефтегазовых месторождений Западной Сибири, строительство нефтепровода «Дружба» в Европу и все прочие дела. Страна встала на нефтегазовые рельсы. Это дало очень серьезный рост во второй половине шестидесятых годов и в самом начале семидесятых годов и очень укрепило власть. В начале семидесятых годов, как мы помним, в 1973 году начался рост цен на нефть, что еще больше увеличило как будто бы благоприятную ситуацию в экономике. Однако парадоксальным образом с середины семидесятых годов в экономике начала остро ощущаться стагнация. Замедление экономики началось в тот момент, когда цены еще были высокими. Никакого падения цен на нефть не было. И любопытно, что этот цикл — он тоже был совмещен с таким переходом к застою в политике.

Брежневский застой в политике — это довольно интересное явление. В первую половину своего правления, с 1964 по начало семидесятых годов, Брежнев не был абсолютным лидером номенклатуры и той группы, которая пришла к власти в 1964 году. То есть он был лидером, но казался достаточно временной фигурой, которая скорее является медиатором между другими членами этой верхушки. Но в начале семидесятых годов он начал очень укрепляться. В частности, ему помогла и благоприятная экономическая конъюнктура, и то, что был хороший экономический рост. И в середине семидесятых годов происходят два события: с одной стороны, у него случается инсульт, а с другой стороны, он удаляет из Политбюро всех своих соратников по перевороту 1964 года. Он одного за другим убирает их из Политбюро, и это позволяет ему стабилизировать ситуацию, как бы заморозить ее. Сам Брежнев все меньше и меньше может контролировать ситуацию. Все ключевые решения сосредотачиваются в руках его так называемого ближнего круга. А с другой стороны, в Политбюро теперь он царит абсолютно, потому что все остальные политически гораздо менее влиятельны, чем он. Они не люди его поколения, не те, кто совершали переворот, а некоторое следующее поколение, которое он приводит в политику. Это позволяет ему зафиксировать ситуацию на 7–8 лет и приводит к тому политическому коллапсу, который начинается в начале восьмидесятых годов, когда Политбюро — это собрание полоумных стариков, которые умирают один за другим.

Интересно, что на этом фоне в 1979 году, когда цены на нефть еще высоки, СССР ввязывается в Афганскую войну, в афганскую авантюру. Это тоже любопытный элемент этой конструкции. Итак, как она развивается. Растут цены на нефть, возникает ощущение избытка возможностей, ресурсов. При Путине это конструкция тандема, и ситуация замораживается в политике. Дальше, на фоне еще высоких цен на нефть, начинается стагнация, начинаются некоторые переживания, связанные с этой стагнацией. А дальше возникает внешнеполитическая авантюра. В российском случае это война на Украине 2014 года и конфронтация с Западом как ее последствия. Возникает некоторая внешнеполитическая авантюра, которая перерастает в некоторый долгосрочный, замороженный конфликт.

То, что мы видим сегодня в России, — в этом есть два ярких пятна, два важных фактора, которые будут определять будущее развитие событий. Это высокий уровень конфронтации с внешним миром, прежде всего с Западом. И это отсутствие экономического роста, и, в общем-то, отсутствие у правительства и у экономических властей какого бы то ни было понимания, как этого экономического роста сейчас добиться. И это два нервирующих фактора, которые будут заставлять власти идти на нетривиальные шаги и совершать неожиданные вещи.

Это примерно то, что случилось и с Советским Союзом, когда была начата перестройка с идеей улучшить социализм, что привело, как мы помним, к полному коллапсу советского режима.

Мне кажется, что здесь есть некоторая психологическая биографическая ловушка. Дело в том, что, безусловно, для Владимира Путина Советский Союз — это образец государственности. При этом тот Советский Союз, который видел Владимир Путин, который он ощутил и который он хорошо пережил, пропустив через себя, — это Советский Союз семидесятых годов. Поэтому, как бы воспроизводя некоторое ощущение стабильности, он волей-неволей воспроизводит некоторые приметы стабильности семидесятых годов. А это была ровно та стабильность, которая перетекла в стагнацию и в тот deadlock, о котором мы говорили. И в этом смысле действительно здесь есть некоторая неслучайная параллель в том, что человек, явно сформированный семидесятыми годами, сегодня до некоторой степени повторяет логики этого периода. Хотя изначально он очень стремился их не повторять. И когда создавались всяческие резервные фонды в макроэкономической политике, он стремился не повторить этой ошибки. Но при этом институциональный дизайн, устройство институтов, связей, механизмы работы связанных институтов, политической системы — все-таки тот идеал остается для него некоторой рамкой, в которую он волей-неволей влезает.