Противоречия легитимности

Несмотря на все те разговоры о том, что Россия является персоналистской автократией — в наших политологических терминах — или все той же монархией, которой она якобы всегда была, что она управляется одним человеком, что в ней всегда понятия будут важнее законов и то, что не записано, но принято, будет важнее того, что написано на бумаге, — описываемая в таких терминах реальность тоже существует, эта версия не была бы такой популярной и такой распространенной, если бы она не имела каких-то корней в реальности, — но, несмотря на все это, если мы будем на ней концентрироваться, то это значит, что мы предпочитаем простую картину более сложной.

Я напомню цитату еще Николая I: «Россией правлю не я, а тридцать тысяч столоначальников». Эту фразу можно принять за кокетство автократа, но тем не менее вот именно тогда возникал этот новый будущий правящий класс — распространенная номенклатура. Можно называть ее бюрократией (этот термин воспринимается несколько отрицательно). Термин «номенклатура» тоже не несет особенно положительных коннотаций. Русский язык вообще очень этически поляризированный, у нас мало нейтральных слов. Все слова у нас складываются либо в папочку «плохое», либо в папочку «хорошее». Вот слова «бюрократия» и «номенклатура», в общем, складываются, скорее, в папочку «плохое», но тут ничего не поделаешь, мы вынуждены оперировать теми терминами, какими оперируем.

Итак, есть общее явление превалирования вот этого рационально-легалистского типа легитимации. Он действительно во всем мире является ведущим, наиболее популярным. Почему? Потому что он наиболее надежный. Он не требует, с одной стороны, той традиционной легитимности, традиционного авторитета, которым обладали монархи прошлого и который уже ничто практически. Одновременно мы видим, как прав Вебер, потому что видим периодическое вспыхивание вот этого вот стремления к харизматической легитимации и к более персонализированной политике в, например, случае нынешнего американского президента. Он ведет себя как харизматический революционный лидер, отрицающий систему, противопоставляющий себя истеблишменту — вот такой классический революционный тип, хотя, казалось бы, его подлинная легитимность основывается совершенно не на этом.

В нашем случае мы тоже, между прочим, обращаем внимание на наличие того же самого явления. У нас это имеет чуть более зловещий характер, потому что наши институции слабее, чем американские. Поэтому, с одной стороны, наш тип легитимации тоже рационально-правовой, с другой стороны, лидер постоянно апеллирует — не напрямую, но через свою машину пропаганды, машину внушения — к неким историческим смыслам, благодаря которым он свою историческую миссию должен выполнять, и они важнее, чем какие-то законные рамки. На более вульгаризированном уровне это выражается в популярных фразах типа: «Ну что вы волнуетесь из-за выборных фальсификаций? Вы думаете, если бы выборы прошли честно, был бы разве какой-то другой результат? Вы же знаете, что на самом деле народ любит то-то и это». Это апелляция к харизматическому типу легитимности, который несет в себе свои риски, потому что он не сильно устойчивый — эту легитимность нужно все время подтверждать, побеждая нового дракона практически каждую неделю.

Кто эти люди?

Мы сейчас пытались ответить на вопрос, на основании чего Россией управляют те, кто ею управляют. А теперь — кто это. Кто, собственно, вот этот вот управляющий субъект.

Прописанные в законе формы, процедуры и институты часто бывают слабее, чем тоже прописанные в законе, но некие более персонализированные формы, институты и процессы. Что имеется в виду?

Не надо это понимать в том смысле, что есть некий загадочный, как любят говорить, двор, который все решает. Если мы приглядимся к тем людям, которые даже в популярных, не хочется говорить конспирологических, но вот в таких персоналистских исследованиях и схемах рисуются в качестве членов этого двора, мы увидим, что все или большинство этих людей имеют вполне официальные должности, что они так или иначе инкорпорированы в Совет безопасности, в администрацию президента, в министерства и ведомства, в государственные корпорации. То есть они тоже либо напрямую являются государственными служащими, либо являются частью распространенной государственной машины.

Россия традиционно является страной бюрократической. Опять же подо все разговоры про то, что у нас все персонализировано и все исключительно замыкается на неких личностях, начиная с Петра. На самом деле уже при Николае I достигает достаточно развитой стадии культура бюрократии, эти самые тридцать тысяч столоначальников, которых на нынешний исторический момент, по разным подсчетам, можно насчитать три миллиона уже, а не тридцать тысяч.

Опять же, мы говорим о распространенной номенклатуре, о гражданских государственных служащих, о правоохранительных органах и их сотрудниках, о сотрудниках государственных корпораций и государственных банков, о сотрудниках государственных медиа. Все эти люди — это обширная, распространенная бюрократия. Она действует по процедуре, она действует по инструкции. Она бесконечно пишет правила для самой себя. Это объясняет постоянную работу нашей неспящей законотворческой машины, постоянное производство новых правил, которые, с одной стороны, необходимы для бюрократии, чтобы она могла оперировать; с другой стороны, они дают ей, будучи написаны достаточно невнятно, нужную ей свободу рук, оставляя финальное решение всегда на усмотрение конечного исполнителя.

Мы видим перевернутую пирамиду права, в которой инструкция, ведомственная отчетность, министерский приказ являются документами прямого действия, являются более важными, чем даже федеральное законодательство и уж тем более чем конституция, которая воспринимается больше как набор благих пожеланий, чем как этот самый документ прямого действия. Ради инструкции, ради отчетности, ради внутреннего документооборота совершаются самые страшные преступления в России: фабрикуются уголовные дела, выносятся неправосудные приговоры, бьют и пытают подследственных, выбивают показания, формируют целые фальшивые ожерелья из уголовных дел, захватывающих все больше и больше людей.

Все это делается даже не по политическому заказу и даже не ради прямой коррупции, прямой наживы, а ради ведомственной отчетности, ради ведомственной инструкции. Этим же объясняются поражающие публику явления: почему указания президента не выполняются, почему какая-нибудь резолюция «поддержать» или «выполнить», которая, если мы примем монархическую, персоналистскую версию устройства нашей политической системы, должна была бы закрывать все вопросы и, соответственно, быть финальной и решающей, — но ничего подобного не происходит.

У нас где-то начиная с 2013 года начали происходить такие вещи, как выпадение президента из публичного пространства на 10–12–14 дней вне рамок его официального отпуска — просто вот он как-то исчезает. Когда это произошло первый раз, я помню, что это вызвало очень большой переполох в медиа. Вот пропал, пропал. А что там с ним сталось? А как здоровье? Очень быстро люди вычислили, что информационные материалы о встречах с губернаторами или министрами являются так называемыми консервами, то есть записанными заранее общего характера роликами, которые можно показывать в любое время года. «Здрасьте, Иван Иванович! Работаете лучше?» Он говорит: «Да, да, Владимир Владимирович, мы постараемся как-то углубить и расширить все то, чем мы занимаемся». То есть это такой вечнозеленый материал, который можно показывать всегда. Так вот, в первый раз это вызвало тревогу. Потом это происходило еще раз и еще раз — и как-то уже никто особенно не обращал на это внимания. Это к вопросу о том, что все держится на одном человеке. Что называется, опытным путем как-то видно, что не до такой степени.

Очень грустно видеть обложки мировых политических журналов вроде журнала Economist с царем. Это грустно, потому что это простая и то, что называется eye-catching, цепляющая глаз картина, соответствующая всем предрассудкам, которые имеются в сознании русских о самих себе и иностранцев о России — это ложится просто идеально. Это не соответствует действительности, и чем дальше, тем меньше ей соответствует — ну, а кто будет лезть и разбираться? Все просто: есть Россия, в ней есть царь.

Перекошенный скелет государства

Так вот в чем на самом деле проблема со скелетом нашего Левиафана? Еще раз: не в том, что какие-то фаворитки и фавориты приобретают неадекватную власть, а в том, что одни органы и части этого организма перекачаны за счет других.

Что недокормлено и недокачано? Коллективные публичные органы, парламенты всех уровней, начиная с Государственной Думы и Совета Федерации, который вообще дисфункционален; Государственная Дума дисфункциональна чуть меньше и, может быть, — мы все с тревогой и надеждой следим за этим процессом — может быть, немножко подает признаки жизни и будет их подавать чуть более активно (тому есть объективные предпосылки. Спойлер: и это не персональные амбиции спикера, хотя это помогает, но объективные предпосылки состоят не в этом). Это региональные парламенты, муниципальные собрания. Центральную избирательную комиссию назвала — ей тоже хотелось бы побольше полномочий, побольше власти и поменьше согласований с администрацией президента.

У кого перебор? У этой самой администрации президента. Орган федеральной власти, не упомянутый нигде, ни в одном федеральном законе, работает на основании своих собственных инструкций, положений и на основании указов президента. Нет закона об администрации, нет никакой открытой отчетности, никакой публикации планов, нет вообще ничего. Мы о них знаем только то, что они сами о себе желают рассказывать.

Силовые органы — тоже избыточные полномочия: полномочи, прописанные в федеральных законах, но прописанные таким образом, чтобы оставлять максимальную свободу рук самим имплементаторам, самим вот этим органам и лицам, занимающимся low inforcement, правоприменением.

Интересный подраздел этого полупридворного, полуофициального властного мира — это государственные корпорации и околовластные предприниматели, получающие государственные подряды. Это те, кто нам строит Крымский мост, кто является бенефициаром «Платона», кто строит или собирается строить мусоросжигающие заводы и борется с теми, кто получает деньги от свалок, — вот этот сорт государственного и огосударствленного бизнеса.

Конечно, наша степень персонификации выше, чем в странах развитой демократии, чем в странах с rule of law, с правлением закона. Понятно, что у нас не то чтобы больше делается именно одним человеком, а у нас больше сама система настроена на то, чтобы понравиться этому одному человеку, уловить какие-то исходящие от него сигналы и, соответственно, расположиться за столом, где раздают ресурсы, потому что раздача ресурсов — это, в общем, операционный модус системы. Она живет аккумуляцией и распределением ресурсов.

То есть деньги не дают тебе власть, а власть дает тебе деньги — вот наш порядок вещей. Поэтому элемент этой самой персонализации, конечно, присутствует, и отрицать его было бы нелепо, но чем вредны вот эти разговоры? Тем, что они упрощают ситуацию очень сильно, во-первых; тем, что они снимают ответственность с системы, отвлекают внимание от того, как она устроена, и концентрируют и ответственность, и внимание на одном человеке. Этот миф продуцирует огромное количество информационного шума, пустых и бессмысленных разговоров о том, у кого что в голове, у кого какая психология, кто что любит и не любит, кому что комфортно и некомфортно. Я всегда провожу такой мысленный эксперимент, читая любые политологические тексты — и научные, и публицистические. Если взять этот текст и выкинуть из него все фамилии — останется какое-то содержание? Если останется, значит, в тексте есть смысл. Если не останется, то это просто набор сплетен.

Людям хочется простоты, и людям, конечно, хочется на все наклеить чей-то портрет. Это понятно. Мы персонализируем реальность. Наш мозг устроен так, что новорожденные младенцы воспринимают лица с бо́льшим вниманием, чем любые другие предметы, и концентрируют на лицах свой нефокусирующийся взор больше времени, чем на любой другой игрушке. Мы так устроены, это необходимо для нашего выживания. Люди видят людей, люди интересуются людьми, и только бессердечные ученые способны абстрагироваться от этих увлекательных лиц, на которых так хочется зависнуть и смотреть на них с пристальностью новорожденного младенца.

Чем с точки зрения практической опасна персонализация? Вот чем. Те, кто изучает природу политических режимов, их трансформацию, их выживаемость, знают, что даже в режимах с харизматическим типом легитимации лидер может исчезнуть, а тип режима сохранится. Пример этого Венесуэла — близкий, вот сейчас, собственно, разворачивающийся в режиме реального времени, довольно жуткий пример.

Там был именно революционный лидер, одновременно автор, вождь и наследник революции, написавший для себя новое законодательство, игравший на гитаре в прямом эфире и силой своей харизмы поражавший воображение своих избирателей. Вот он умер. Пришел его наследник, особенной харизматичностью не отличающийся. Режим неэффективен, как только может быть неэффективен политический режим: рукотворный голод, чудовищная ситуация с преступностью, самый высокий в мире уровень убийств. В общем, тридцать три несчастья буквально на пустом месте в стране, которая расположена в благодатном климате, относительно небольшая по площади, окружена достаточно доброжелательными соседями, никто ее не бомбит, не переживала землетрясений, массовых эпидемий, никто ее не блокирует. При этом вот сами себе устроили такую штуку. Это еще одна иллюстрация к тому, насколько могущественны политические институты, насколько они важны. Они важнее климата, они важнее так называемого менталитета, которого вообще не существует. Они важнее того, насколько велика ваша страна, как бескрайни ее поля и просторы, того, что у вас там растет — это все очень вторично.

Бывает и наоборот: лидер остался, тип режима поменялся. Собственно, в некоторой мягкой форме это мы наблюдаем на нашем собственной примере. Когда на протяжении последних 18-ти лет — притом что базовые основы режима оставались таковы, каковы они были, — типология его, скажем так, если не менялась, то трансформировалась под одним и тем же лидером. Не говорит ли это нам о том, что, вместо того чтобы изучать психологию человека, которого вы не знаете и никогда не видели и о котором вы даже не уверены, что он вообще существует, гораздо лучше и полезнее изучать режимные типологии и, соответственно, режимное устройство и механику? Это даст вам куда более внятную картину ближайшего и среднесрочного будущего.