В истории социальных наук было сделано несколько попыток описать логику открытия в них, сформулировать какой-то набор рекомендаций, который позволил бы каждому желающую создать выдающуюся социологическую теорию. Одна из таких логик возводит великие открытия к тому, чтобы вместо качественных различий между объектами стараться видеть в них только количественные различия в степени.

Например, до некоторого времени предполагалось, что рынок и фирма — это качественно разные по своей сущности объекты, которые никак не могут быть описаны одной теорией. Но потом является Рональд Коуз и говорит нам, что и то и другое — альтернативные решения базовой задачи координации. Кроме того, мы знаем теперь, что вместо четкой дихотомии — или фирма, или рынок — мы находим множество переходных степеней. Например, где-то посередине есть стабильные социальные сети-партнерства, которые очень много изучаются сейчас. Вместо двух классов с четкой границей мы видим континуум.

Чарльз Тилли развивал теорию государства, которая во многом оперирует тем же самым приемом, с тем отличием, что его континуум — это континуум между современным государством, как мы его знаем, и организованной преступностью. Один из самых известных его текстов — это короткая статья, которая называется «Государство как организованная преступность». Ее основная идея вынесена в заголовок: Тилли утверждает, что знакомые нам государственные формы постепенно эволюционируют от чего-то наподобие криминальных группировок, но при случае возвращаются к истокам и во многом сохраняют общую логику их поведения.

Увидеть сходство с организованной преступностью несложно, если обратиться к «Повести временны́х лет» или другой старинной хронике, в которой описывается то, что сегодня нам преподносится как ранние стадии развития современных государств. Многие политические образования на карте Европы появились благодаря варягам, которые вначале приплывали, грабили, увозили с собой добычу. Только потом они создавали форпост на каком-то удачном пороге, где мимо проплывало много купцов, и вместо того чтобы грабить и убегать, можно было сидеть, грабить и не увозить с собой награбленное. Постепенно они начинали осваивать окружающую территорию, как князь Игорь, когда отправлялся в полюдье. Различие между таким грабежом и обычным заключалось в том, что такой грабеж был относительно регулярный и сопровождался формированием представления о том, сколько именно в этот раз будет награблено. Между данью и грабежом в своих наиболее примитивных формах разница в основном в том, что ограбляемый знает, сколько именно будет украдено в следующий раз, учится строить свою жизнь с учетом этого и не очень сопротивляется, но, как показывает история князя Игоря, может обидеться, если будет украдено больше, чем положено.

Затем эта логика, рассказывает Тилли, снова меняется. Однажды князь Игорь — или кто-то более дальновидный, чем он, — приезжает и обнаруживает, что людей, которых он собирался таким образом дисциплинированно, в заранее заданных рамках, ограбить, уже ограбили, например, хазары. Второй раз ограбить их в этом году не получится: брать у них нечего, а если забрать и оставшееся, то они, вероятно, умрут зимой, и тогда на следующий год ты сам останешься голодным. Тогда князю приходит в голову мысль о том, что этих людей нужно не просто грабить, но еще и защищать от потенциально не такого дисциплинированного или просто альтернативного бандита. И здесь логика действий бандита приобретает некое новое измерение: кроме того, что он грабит, он начинает и защищать. Более того, с какого-то момента он начинает смотреть на себя не как на грабителя, а в первую очередь как на защитника: это и приятнее, и позволяет ожидать появления к тебе теплых чувств у людей, у которых что-то отнимаешь. В примере с князем Игорем совершенно неважно, что он варяг. Он с таким же успехом может быть и местным бандитом, варяг может додуматься до роли защитника чуть позже, но все равно додумается.

Чтобы произошла эта трансформация, отличающая, по выражению Мансура Олсона, кочующего бандита от стационарного, не обязательно должно пройти много поколений и образоваться что-то, что со временем станет государством. Иногда это случается довольно быстро, а иногда сосуществуют обе модели, как это было в Америке 1930-х годов, от которой нам осталась галерея типажей с очень характерным окончанием их истории. В 1920–1930-х были люди типа Диллинджера или Бонни и Клайда, криминальная карьера которых продолжалась год-полтора: они проживают яркую жизнь, за ними гонятся газетчики, а потом их однажды подстерегают в засаде или предают, и все заканчивается.

Типаж с совершенно другой историей — Лаки Лучано. Он отличается от Бонни и Клайда тем, что по возможности не грабит вообще никого. С самого юного возраста, рассказывает его биограф, Лучано не отбирает деньги у маленьких мальчиков, которым дают дайм на завтрак. Вместо этого он находит маленького мальчика, у которого его дайм на завтрак, скорее всего, отберут хулиганы, и обещает, что за пять центов он его защитит. Поскольку Лучано пусть не очень сильный, но дерется отчаянно, хулиганы предпочитают с ним не связываться, потому что выбитых зубов десять центов точно не стоят. Маленький мальчик безопасно доходит с Лучано до дома, отдает ему пять центов и чувствует благодарность. Лучано не грабит, он оказывает услуги. Поэтому Лучано умер в немолодом возрасте, подъезжая к своей вилле в Неаполе, от сердечного приступа.

Политическая демократия возникает за счет того, что государство делится правами на участие в управлении взамен на готовность служить ему во время войны. Несмотря на то что государство преображается, логика разводки никуда не уходит из его функционирования. По-прежнему для существования военно-промышленного комплекса и окружающих его интеллектуальных и технологических элит нужна постоянная угроза.

Но чтобы оказывать маленьким мальчикам защитные услуги, нужно постоянное присутствие плохих хулиганов, которые отберут у детей деньги, если Лучано не вступится. Мы не знаем точно, додумался ли до этого Лучано в младшей школе, но вполне мог додуматься до возможности договориться с этими хулиганами, когда они появятся на горизонте. Драться всерьез никто не будет, а маленький мальчик останется в уверенности, что он получил защиту за свои пять центов. На языке криминальных элементов в России это называлось разводкой. В дальнейшем Лучано очень хорошо освоил эту технику. Во время войны он якобы боролся в нью-йоркских портах с организацией нацистов: она была либо совершенно вымышлена, либо существовала, но имела гораздо меньшее влияние. Так или иначе, он убедил американское правительство выпустить его из тюрьмы под тем предлогом, что если он за счет своего контроля над профсоюзами не обеспечит ВМФ защиту, то без него нацистские шпионы точно взорвут доки и весь флот, который там найдут. Важно отметить, что Лучано существует в симбиозе с теми, от кого он предоставляет защиту. Нет их — нет нужды и в нем. Точно так же, говорит нам Чарльз Тилли, наследники Игоря, которые постепенно начинают смотреть на себя как на предоставляющих защиту, существуют в симбиозе с другими такими же стационарными бандитами, которые представляют угрозу: друг без друга они совершенно не нужны, они бесполезны.

Когда мы думаем о том, почему бы нам не отказаться от государства, которое забирает много налогов, естественный ответ, который приходит нам в голову, — это угроза немедленного торжества преступности и воцарения хаоса. И это правда. Когда крупный игрок, предоставляющий защиту, уходит с рынка защитных услуг, его место занимают много мелких, не таких стационарных и не таких организованных, — или другое государство. Без этих потенциальных (или не всегда) бандитов государство было бы совершенно ненужным, поэтому оно может быть не очень заинтересовано в том, чтобы побороть преступность. И некоторые части государственного аппарата всегда заинтересованы в том, чтобы были другие государства, представляющие собой угрозу.

Государство меняется. Центральный момент его развития, по Тилли, относится к появлению огнестрельного оружия. Средневековые рыцари учатся фехтовать и скакать на коне с пятилетнего возраста, благодаря этому они стоят двадцати мужиков. Непрофессионалы обычно не пытаются бросать вызов рыцарской коннице, а все крестьянские восстания заканчиваются плохо. Но вот появляется огнестрельное оружие и фактически уравнивает профессионального воина и вчерашнего крестьянина, которого худо-бедно научили обращаться с пищалью. Раннее огнестрельное оружие все равно настолько неточное, что целиться им не имеет никакого смысла. При этом оно уже достаточно мощное, чтобы рыцарская конница потеряла свое значение. В результате некоторое время войны выигрывают самые богатые — те, кто может контролировать денежные потоки и нанимать много наемников из числа бывших крестьян, снабженных пищалями. Потом европейские государства одно за другим загоняют себя в финансовый кризис тем, что соревнуются за то, чтобы собрать как можно больше налогов и нанять как можно больше наемников. Выясняется, что достигнут предел: денег, чтобы собрать еще бо́льшую армию, уже не хватает. И единственный способ выставить армию, чтобы сражаться, — это полагаться на лояльность населения.

До этого никому в голову не приходило набирать крестьян в армию по призыву. Еще во времена Людовика XIV профессиональные армии состоят частью из дворян, а частью из наемников, которые получают за это деньги. Класть голову за своего короля — это оплачиваемая работа. Если король вовлекает в войну своих подданных, это происходит через процесс добровольного рекрутирования. Например, «Фанфан-Тюльпан» начинается со сцен такого не всегда добросовестного рекрутинга.

Вдруг оказывается, что заплатить всем нельзя, и приходится привлекать новобранцев в армию, взывая к моральным чувствам. Им говорят, что они защищают не короля, а свою страну и себя. Но чтобы они поверили в этом, им надо дать почувствовать, что это действительно их страна, нужно дать какие-то права участия. Государство эволюционирует, и, согласно Тилли, современная демократия появляется, потому что государству нужно дать людям что-то за то, что они идут за это государство умирать. Политическая демократия возникает за счет того, что государство делится правами на участие в управлении взамен на готовность служить ему во время войны. Несмотря на то что государство преображается, логика разводки никуда не уходит из его функционирования. По-прежнему для существования военно-промышленного комплекса и окружающих его интеллектуальных и технологических элит нужна постоянная угроза. В случае снижения угрозы они становятся первой жертвой международной разрядки.

Представьте себе две супердержавы, долгое время соперничающие друг с другом. Вдруг одна из них полностью выходит из этой гонки. Первая сторона, которая от этого проиграет, — это военно-промышленный комплекс другой супердержавы, потому что теперь совершенно непонятно, зачем он нужен. Те, кто платит налоги, начинают спрашивать: «А почему бы не отдать эти деньги на здравоохранение? Или на медицину? Или на защиту окружающей среды? Зачем нам столько бомб?» Отчаянным усилием оставшийся военно-промышленный комплекс предлагает не торопиться с разрядкой: вдруг в старом бывшем противнике случится милитаристский реванш? Понятно, что в разоружившейся супердержаве это вызывает симметричный процесс: «Мы разоружились, но посмотрите: они не последовали за нами. Может быть, нам не надо было с этим торопиться?» «Ага! — говорят в первой супердержаве. — Вы видите: они не торопятся. Мы не зря что-то подозревали!» В результате существующие в симбиозе военно-промышленные монстры быстро возвращаются к исходному и наиболее благоприятному для них состоянию и заставляют все остальные сферы — здравоохранение, образование, экологию — делиться с ними теми средствами, которые иначе могли бы быть пущены на другие цели.

Тилли в этом смысле не утверждает, что все можно исправить, поставив на хорошее государство, — логика функционирования государств в значительной степени одинакова. Одна из причин, почему эта система так устойчива, заключается в том, что оппозиционеры, которые разоблачили свой военно-промышленный комплекс, в силу некоторых психологических или культурных причин начинают надеяться, что раз их плохой, то чужой совершенно точно хороший — а это не так. Тилли утверждает, что они одинаковы. В отличие от Скотта, он не был анархистом и поэтому не говорил, что упразднение государств поможет людям возлюбить друг друга. Оно вернет нас к миру исходных банд. Важной должна стать бдительность со стороны людей доброй воли, которым надо не забывать о происхождении государств и знать, что их всех одновременно нужно держать в узде, чтобы они не присвоили все ресурсы, до которых смогут дотянуться, и не спровоцировали конфликт, просто чтобы доказать свою нужность.

Фотография на обложке: Послание президента России Владимира Путина Федеральному собранию РФ, 2018 / Михаил Метцель, ТАСС