Человеку очень сложно помыслить события, которые превышают срок его жизни. Отрезок истории в несколько веков выбивает нас из колеи. Наверное, отчасти поэтому для большинства из нас существование государств кажется постоянной и неизбежной частью жизни. А потому нам сложно признать тот факт, что практически во всем мире на протяжении тысячелетий после своего возникновения государство было не константой, а переменной, причем очень неустойчивой. Эпизодическая консолидация первых царств, которую всячески превозносят школьные учебники истории, вплоть до недавнего времени была исключением, а не правилом. Причины, почему первые государства были столь слабы по своей природе и склонны к преждевременной смерти, весьма поучительны.

Статус первых царств как неких узлов концентрированной власти всегда был под угрозой: множество из них распалось в результате оспаривания права наследования соперничающими претендентами на трон, многие затяжные споры вылились в гражданские войны, приведшие к оттоку населения из административных центров. Становление одного небольшого государства обычно предшествовало развитию другого (например, Ур и Урук) и порождало жестокие войны за контроль над важными торговыми путями, плодородными почвами и ирригационными системами и в целях захвата ценной рабочей силы. Независимо от статуса армии («собственная» или мятежная), ее командование требовало зерно, тягловых животных, скот, птицу, продовольствие, принудительно завербованных солдат и носильщиков. Первые мелкие княжества уничтожали друг друга, хотя часто их армии тихо дезертировали до страшного кровопролития и начала эпидемий. Иными словами, гибель государства совершенно не обязательно приводила к гибели его жителей — они могли легко рассеяться по его границам, стремясь выжить. Помимо военных конфликтов, хрупкость первых государств была обусловлена экологическими и продовольственными угрозами, встроенными в саму логику их формирования. Эволюционно обусловленная опора государств на небольшой набор зерновых не только определяла снижение питательных качеств продовольствия, но и постоянно угрожала голодом в случае неурожая в результате болезни растений, изменчивости климата или нашествия вредителей.

Неустойчивость первых государств была обусловлена тем, что они возникали в окружении безгосударственных людей, многие из которых, по крайней мере в Старом Свете, были дикарями.

До сих пор мы все еще не рассмотрели экологические последствия формирования в позднем неолите способствующего государственному строительству переселенческого лагеря. Ранние государства, за исключением торговых держав, требуют промышленного агроэкологического ландшафта, т.е. радикального преобразования природного пейзажа. Однако подобные трансформации окружающей среды несли в себе экологические риски, которые не могли предугадать основатели государств: каждое изменение могло снизить или даже свести на нет агроэкологический потенциал территории, от которой зависело существование государства. Приведем два ставших классическими примера. Первый — заиливание и затопление: скажем, государство, что обычно и случалось, возникает на берегу реки и начинает утолять свою безудержную жажду древесины — для строительства, обогрева домов, приготовления пищи, металлургии, гончарных печей, обжига кирпича, пекарен, пивоварен, кузниц, расчищает леса под пастбища и поля. Государство в огромных объемах вырубает леса, а поскольку древесину трудно, но жизненно необходимо транспортировать, вырубаются в первую очередь леса в верховьях рек, чтобы сплавлять бревна в поселения. Постепенно в верхнем бассейне реки государство уничтожает весь лесной массив, радикально меняя ее гидрологическое состояние. Способность бассейна реки удерживать влагу и постепенно испарять ее снижается, почвы по берегам реки, качество которых зависит от крутизны склонов, разрушаются, что влечет за собой заиливание русла и притоков реки. Типичный результат — внезапные и катастрофичные по своим масштабам наводнения и изменения морфологии реки, которые лишают государство его основного водного канала. Государство может устранить эти проблемы, строя плотины, дамбы и каналы, однако эти решения имеют свою цену и непрогнозируемые последствия. Второй экологический тупик, в который себя загнали ранние ирригационные общества, — засоление почв до такой степени, что земледелие на них стало экономически невыгодным или невозможным. Эти и другие экологические последствия государственного стимулирования интенсивного зернового земледелия — прямой результат агрессивного вмешательства в биоту, которое усугубляет ее хрупкость и уязвимость и требует долгосрочных затрат на ее поддержку и восстановление.

Даже если первым государствам удавалось некоторое время не заниматься самоуничтожением в огне войн или посредством экосуицида, то, как свидетельствуют археологические данные, собственное население они пускали под нож быстрее и азартнее, чем привлекали новых граждан. Архивные документы Юго-Восточной Азии и Китая подтверждают постоянные усилия государств установить такие налоги и размеры барщины, которые бы не лишали их граждан. Наличие просторной периферии с массой различных форматов выживания, позволявших к тому же избегать большинства поборов, из которых государство черпало свою жизненную силу, постоянно искушало граждан государства сбежать из-под его контроля. В случае кризиса престолонаследия, неурожая или войны отток населения на периферию был массовым. Но я убежден, что и в спокойные времена он был впечатляющим: люди не только искали независимости и относительной свободы от государства, но и стремились к прямым экономическим преимуществам безгосударственной жизни. Наиболее привлекательна эта автономия была для пленников, рабов и беднейших слоев, которые страдали от всех ограничений жизни в государстве, не получая привилегий, доступных владельцам собственности, купцам и чиновникам. Многие беглецы были недавно инкорпорированы в ткань государства, а потому обладали всеми необходимыми навыками и родственными связями, чтобы вернуться к прежнему образу жизни. Оказавшись на периферии, они отказывались от зернового земледелия, продукцию которого легко конфисковать, в пользу выращивания корнеплодов и собирательства, что позволяло им вести кочевую жизнь, т.е. восстановить прежнюю пространственную мобильность. Например, туркменское племя йомутов, поглощенное Персидской империей, добилось разрешения сохранить свои шатры и часть скота, что давало им возможность в случае необходимости оказаться вне зоны досягаемости государства.

И наконец, неустойчивость первых государств была обусловлена тем, что они возникали в окружении безгосударственных людей, многие из которых, по крайней мере в Старом Свете, были дикарями. Я имею в виду не столько «звезд варваров» — монголов, маньчжуров, моголов, османов, гуннов, которые завоевывали или создавали царства, — сколько проблему постоянных набегов на государства окружавших их племен. Эти набеги, мне кажется, следует рассматривать как продуманную и прибыльную форму охоты и собирательства. Ведущие оседлый образ жизни общества представляли для кочевых племен непреодолимый соблазн грабительских набегов. Некоторое представление о добыче дает следующая опись награбленного в ходе набега горных жителей на равнинное поселение в западной Индии на закате колониальной эпохи: 72 вола, 106 коров, 55 телят, 11 буйволиц, 54 латунных и медных котла, 50 предметов одежды, 9 одеял, 19 железных плугов, 65 топоров, украшения и зерно. И это добыча лишь одного, пусть и опасного, набега — все это теперь не нужно было покупать. Ахиллесовой пятой зерновых земледельцев была их оседлость, т.е. немобильность, поэтому для кочевых групп — подсечно-огневых земледельцев, собирателей и пастухов — они были соблазнительной целью. Для набега этим партизанам было достаточно в нужном количестве прибыть в определенное место в конкретное время, ограбить поселение и быстро ретироваться. В случае удачи кочевники получали все то, что им пришлось бы иначе покупать. У берберов даже есть пословица: «Набеги — наше земледелие». Проблемы оседлого образа жизни хорошо иллюстрирует история завоза европейцами коров в Новый Свет: коренные американцы воспринимали их как исключительно глупое дикое животное, которое легко убить или угнать.

Однако злоупотребление набегами, как и собирательством, грозило уничтожить курицу, которая несла золотые яйца. Крестьяне, уставшие от постоянных грабежей, могли бросить свое поселение, чтобы заняться собирательством, подсечно-огневым земледелием (даже разбоем) или переехать в безопасный район. Поэтому в собственных интересах разбойники предпочитали устанавливать систему «устойчивых поборов», известную как обложение данью. Оседлые земледельцы, чтобы не подвергаться грабежам разбойников или их конкурентов, соглашались регулярно выплачивать дань в натуральной форме. Подобные протекционистские выплаты были широко распространены в конце правления династии Тан в Китае, лишая империю значительной доли доходов, иногда встречались в Римской империи в эпоху ее упадка и практически не представлены в горных районах Юго-Восточной Азии. Там, где подобные меры со временем закрепились, протекционизм стал походить на первые этапы государственного строительства.

Перевод с английского И.В. Троцук

Кадр на обложке: Джеймс Скотт / YouTube