Сцена с танцующими куполами на церемонии сочинского открытия Олимпиады – это развитие той темы «Древняя Русь как авангард», которую открыл Аристарх Лентулов. Это довольно изысканный и тонкий момент национальной истории искусства. Это история про то, как русский стиль, до того более или менее полностью укладывавшийся в парадигму историзирующей эклетики (да, да, парадигму историзирующей эклектики, я хочу сказать несколько слов об открытии Олимпиады именно в таких терминах), то есть архаизирующий и довольно-таки провинциальный, вдруг подпрыгнул, перевернулся, ударился головой об пол и стал впереди планеты всей. Точно так же, как Гоген находил истоки авангарда на Таити, а Пикассо – в наскальной живописи, русский авангард нашел его в древней иконе и русской архитектурной традиции – и именно в этих формах вдруг обнаружилась надежда на обновление художественного языка всей европейской традиции. Русский авангард – это такой русский стиль, который стал всемирным.

Именно эту традицию и вытянул Георгий Цыпин. Я понимаю, насколько важную роль во всей постановке олимпийского действа сыграл Константин Эрнст, но про Георгия Цыпина могу с уверенностью сказать, что эта сцена была у него в голове задолго до Олимпиады. Этот танец куполов он показывал в павильоне России на Венецианской биеннале в 2002 году, и тогда это было так же чудесно – купола были стеклянные и казались миражами в темном зале, а их танец – фантастикой, изысканным сном о граде Китеже. Разница в том, что тогда это было очень камерно и довольно минорно. Но и тогда это тоже было прямо из Лентулова.

В русском конструктивизме много разного, и, несомненно, его всемирное значение сильно обусловлено всемирным резонансом от русской революции. А революция – дело такое, к ней можно относиться по-разному.

Кстати уж, добавлю еще одну чисто цыпинскую сцену из церемонии открытия – бал Наташи Ростовой. Именно он с Андроном Кончаловским в 2000 году делал балет «Война и мир», и весь язык сцены был там найден.

Сцена закладки Петербурга из церемонии сочинского открытия прямо взята из рисунка Валентина Серова «Петр Первый на строительстве Петербурга». Это одно из самых изысканных и тонких произведений русской графики, да и вообще русского искусства. Совершенная свобода, даже случайность этого рисунка соединяются с отточенной закручивающейся композицией, вдохновленной модерном, так что, кажется, фигуры сами собой закручиваются в виньетку, и при этом с ощущением витальной силы, победы в этом шествии дылды-царя со свитой по бескрайней хляби всемирного простора. Острее восхититься и нелепостью, и изысканностью, и героичностью петровского шествия России в Европу никто не смог: Петр Алексея Толстого, не говоря уж о Петре Мережковского, – это излишне многословные подписи к рисунку Серова. И его взяли для этой сцены!

В русском конструктивизме много разного, и, несомненно, его всемирное значение сильно обусловлено всемирным резонансом от русской революции. А революция – дело такое, к ней можно относиться по-разному.

Но там был действительно завораживающий художественный момент, и в том числе там был конструктивистский театр начала 20-х. «Человек, который был Четвергом» в постановке Александра Таирова и с декорациями Александра Веснина, а дальше – конструктивистский балет, живший до конца 20-х. Это потрясающее художественное произведение, это одно из самых острых свидетельств того, как человечество вообще, все человечество восприняло приход машинной цивилизации, потому что там танец людей и танец машин становится одним танцем. По непосредственному воздействию это гораздо сильнее, скажем, замятинского «Мы» с его несколько излишним для повествования сюжетом. Это лучшее, что у нас есть, но это искусство, про которое знают в России 20 тысяч человек – остальные не видели, не слышали, не помнят. Его взяли для репрезентации всей темы революции.

Так вот, это версия национальной истории в ее главных картинах трехлетней давности. И я думаю, нам бы стоило оценить, что с нами произошло с тех пор.

Я не думаю, что тут надо разбирать все сцены, хотя, на мой взгляд, это была гениальная постановка – сочинское открытие Олимпиады. Я не хотел о нем писать, поскольку… ну, в общем, тут были причины несколько специфической позиции журналиста в сегодняшней российской ситуации. И критика, и восторг воспринимаются сугубо политически, диковато, откровенно говоря, воспринимаются. И хотя я считаю, что станцевать послевоенную Москву, а именно это они и сделали, – это фантастическое достижение, и тут можно только изумляться, но боюсь, что никто не увидит в этом изумлении ничего, кроме неискреннего прославления Владимира Путина.

Но я о другом хочу сказать.

Понимаете, олимпийское открытие так устроено, что его надо очень задолго придумывать. Это надо согласовывать в куче инстанций, массу народа убеждать, потом придумывать, как это делать, учить сотни людей – это большая история. Иначе говоря, либретто этого грандиозного действа надо было написать, я думаю, года три назад. Ну, три не три, а я лично видел его два года назад, и надо честно признаться, ни черта не понял, просто потому, что не представлял себе, как такое можно сделать.

Так вот, это версия национальной истории в ее главных картинах трехлетней давности. И я думаю, нам бы стоило оценить, что с нами произошло с тех пор.

Во-первых, сам выбор картин. Если бы этот сценарий писался сегодня, туда, вероятно, попал бы один Петр Великий. Во-первых, где вдохновляющая и направляющая роль РПЦ МП? Во-вторых, где тема побед русского оружия? Сегодня центральные эпизоды русской истории – это точно Сталин, точно Иван Грозный, точно Александр Невский, вероятно, Владимир Святой, возможно Дмитрий Донской и основание Москвы без упоминания Юрия Долгорукого как лужковской креатуры. Их никого не было.

Во-вторых, художественное решение. Где церковный хор? Где казачий скок? Где хороводы? Хлеб-соль, матрешки, самовары-чайнички? Сегодняшняя стилистика такого действа могла и должна была быть только одной – это танец с саблями в рясах. Где?

Вместо этого – Лентулов? Серов? Таиров? Как?! Как могло случиться, что вовсе не советская концепция русской истории соединилась с глубоко элитарной парадигмой понимания истории русского искусства и из этого удалось создать главный парад путинской России?

Попробуйте оценить дистанцию. Русская история теперь – это две разных истории: одна для них, вторая для нас, и мы их разоблачаем, а они нас берут в блокаду.

А очень просто. Три года назад у нас было так, что можно было думать следующим образом. Давайте выберем из русской истории те моменты, когда русская цивилизация не то, чтобы, сама едва держась на ногах, все ж таки надавала по морде врагам, но когда она расцветала и делала что-то такое, что восхищает и нас, и весь мир не героизмом смерти, но триумфом жизни. Давайте найдем художников, которые могут это представить, и давайте позволим им взять из русской истории искусства те способы осмысления этих эпизодов, которые им самим представляются ключевыми – не важно, что это будут самые элитарные произведения русского гения. Неважно, что у Георгия Цыпина американский паспорт, и неважно, что, быть может, ни «Мир искусства», ни «Бубновый валет» не знакомы с детства ни Владимиру Владимировичу, ни депутатам Государственной думы. Давайте дадим себе самим возможность восхититься лучшим, что у нас есть, – это и будет праздник открытия себя самих.

Попробуйте оценить дистанцию. Русская история теперь – это две разных истории: одна для них, вторая для нас, и мы их разоблачаем, а они нас берут в блокаду.

Серов, Таиров, Лентулов – это обратно стало нашим элитарным искусством, которое разве им можно показывать? Это же профанация! Все, что умные и неангажированные публицисты находят в этом замечательном спектакле, – это нераскрывшееся олимпийское кольцо и иностранный паспорт Георгия Цыпина. Даже как-то теряешься от стыда.

У меня такое чувство, что сегодня как никогда актуален лозунг Владимира Ильича Ленина о поражении своего правительства в олимпийском зачете. Я так не хочу. Мне нравится то, что было возможно еще три года назад. Это гениальные художники, и я не хочу соглашаться с тем, что они устарели.

Фотография на обложке: Екатерина Васильева