Выбор России, причем, кажется, вполне демократический, определился. И дело здесь не только в Юрии Михайловиче Лужкове и президентской кампании 2000 года. Речь идет о предметах куда более существенных. Пока волынские сидельцы в тщетных поисках национальной идеи выделяли не то конструкты из концептов, не то концепты из конструктов, идея эта оформилась на столичных площадях в шуме и мельтешне театрализованных действ и освящаемых новостроек. Архитекторы и постановщики массовых зрелищ одержали полную победу над публицистами и аналитиками, а уличное празднество выразило чаяния страны куда мощней и прозрачней, чем любые лозунги, передовицы и брошюры.

Похоже, русская культура изжила свою зацикленность на слове, и мы вновь вернулись в восемнадцатый век с его «Торжествующими Минервами» и «Щастливой Москвой» (под таким актуальным названием первопрестольная в 1787 году отмечала 25-летие воцарения Екатерины II). Вечером 5 сентября все телевизионные каналы транслировали представление «Наша древняя столица», как в старые добрые времена – партийный съезд. Не обошлось и без праздничного концерта в КДС с хоровым пением гимна под занавес. И все же за бьющими в глаза приметами неосоветского официоза отчетливо видны черты новой России, в которые стоило бы вглядеться без холопского подобострастия и снобистского высокомерия.

Конечно, принимая в истории все без разбору, мы превращаем ее в набор красочного реквизита. Дело не в том, что новодел на месте разрушенных памятников – это не сами памятники, а в том, что рядом с этими макетами в натуральную величину подлинные сооружения утрачивают какую бы то ни было достоверность.

Национальные празднества, как правило, основываются на противопоставлении одной исторической эпохи другой.

Тысячелетие русской государственности, с помпой отпразднованное в 1862 году, и тысячелетие принятия христианства, которое мы еще помним, отрицали, соответственно, доваряжскую или языческую Русь. В императорский период главным государственным праздником служил день восшествия на престол царствующего государя – о его предшественниках, по крайней мере непосредственных, было лучше не вспоминать. Такое же отречение от старого мира определяло и празднование 7 ноября 1917 года, и памятные дни демократической России: и невнятное 12 июня, и скоро забытое 21 августа.

Рождение города стоит в этом ряду особняком. Превращая де-факто основание столицы в главное национальное торжество, мы не отказываемся ни от какого наследства, предоставляя другим городам и весям упражняться в собственных мифах – волна местных юбилеев уже катится по России. Наша злосчастная история неожиданно предстала как бесконечная и бесконфликтная череда золотых веков. Все было прекрасно и при великих князьях, и при московских царях, расправившихся с этими князьями, и при петербургских императорах, отрекшихся от московской эпохи, и при коммунистах, и при демократах. Князь Даниил и Петр I, Николай II и Ленин, Сталин и Ельцин – в сущности, все они оказались людьми, при которых Москва строилась и цвела, так что каждый заслуживает того или иного монумента.

Мне могут напомнить о Европе, где стоят памятники Кромвелю и казненному им Карлу, соседствуют улицы Робеспьера и Людовика ХVI, но там это соседство призвано символизировать неустранимый драматизм истории и взаимное прощение обид. Попробуем на мгновение вообразить, что Петр в исполнении Церетели – это символ готовности москвичей простить императору его деятельную ненависть к нашему городу, и вся разница между новой московской идеологией и европейским взглядом на прошлое сразу бросится в глаза.

Я помню, как начинались дискуссии о судьбе бассейна «Москва» и кто-то предложил построить там маленькую часовню и обнести ее проволочной конструкцией взорванного храма. Такое решение должно было сохранить память и о храме, и о его разрушении. Нужно ли говорить, что те, кто его отстраивал, хотели как раз не напомнить, а помочь забыть?

Национальные празднества, как правило, основываются на противопоставлении одной исторической эпохи другой.

Конечно, принимая в истории все без разбору, мы превращаем ее в набор красочного реквизита. Дело не в том, что новодел на месте разрушенных памятников – это не сами памятники, а в том, что рядом с этими макетами в натуральную величину подлинные сооружения утрачивают какую бы то ни было достоверность.

Действительно ли собор Василия Блаженного или Кремль стоят здесь сотни лет или их заново построил Лужков вместе с Иверскими воротами и Воскресенской церковью? Во всем ансамбле Красной площади, пожалуй, один не выпотрошенный пока Мавзолей не вызывает сомнений в собственной идентичности. Все остальные здания выглядят как великолепная декорация, стилизованный задник для театрального действия. Именно таким задником они и стали во время празднеств.

Интересную функциональную метаморфозу претерпели в новой Москве две ее главных площади - Красная, служившая в советское время местом парадов и символом имперской мощи, и Манежная, ставшая в перестройку центром многосоттысячных митингов пробужденной к политической жизни страны. Теперь же на перегороженную свежими Иверскими Красную площадь танка не выкатишь, и она превратилась в главную концертную площадку державы. А Манежная украсилась куполами величественного торгового центра, который наш тонко понимающий жизнь президент назвал восьмым чудом света. Чуда света я покуда не видел, но псевдоНеглинки с уточками и рыбками было вполне достаточно, чтобы понять суть замысла. Уставший от имперской ответственности и политических бурь народ наконец может удалиться под сень струй. Еще недавно нас пытались убедить, что этим бронзовым уродцам не место рядом с Вечным огнем. А почему, собственно, не место? Война, что гражданская, что мировая, слава Богу, кончилась. На дворе национальное примирение. Настала пора культурно отдохнуть.

Фотография на обложке: Игорь Мухин. Празднование 850-летия Москвы. 1997 год