Сравнение нынешнего российского режима с теми типами авторитаризма, которые существовали в ХХ веке в других странах, позволяет, на мой взгляд, получить представление о природе российского режима и характере его институтов. В особенности интересным под этим углом зрения представляется сравнение с Латинской Америкой, давшей, как ни один другой континент, максимальное разнообразие видов авторитаризма.

В самом общем виде латиноамериканские авторитарные режимы ХХ века можно разделить на традиционалистские и модернизаторские (режимы авторитарной модернизации), выделив внутри последних авторитарно-популистские и авторитарно-бюрократические режимы. Исходным параметром предлагаемой типологии является характер социально-экономического кризиса, который порождает определенный авторитарный режим. В ХХ веке традиционалистские авторитарные режимы были, как это часто считается, не порождением традиционных структур как таковых, а, напротив, продуктом их начавшегося разложения в результате включения в мировой рынок. Классическими примерами таких режимов были диктатуры: Трухильо — в Доминиканской Республике (1930–1961), клана Сомосы — в Никарагуа (1934–1979), Убико — в Гватемале (1931–1944), клана Дювалье — на Гаити (1957–1986).

Их характеризовало полное отсутствие представительной политической системы или ее полная имитация. Это были по преимуществу режимы личной власти, опиравшейся на узкий круг приближенных и преторианские репрессивные структуры — национальную гвардию, полицию и лично контролируемые диктатором полувоенные формирования. Большинство диктаторов этого типа были выходцами из репрессивных структур. Обладая властью де-факто, диктатор периодически назначал временного местоблюстителя на пост президента, соблюдая тем самым конституционный порядок.

Традиционалистские авторитарные режимы в Латинской Америке были сверхрепрессивными: основным способом борьбы с любыми проявлениями оппозиции было физическое уничтожение ее участников. Важнейшей отличительной чертой традиционалистских авторитарных режимов было полное, нерасчлененное единство власти и собственности. Все перечисленные диктаторы и (или) их семьи были обладателями огромных состояний, зачастую составленных из активов, конфискованных у убитых или высланных за границу противников диктатуры. Трухильо, Сомоса и Дювалье владели своими странами как семейной собственностью: им принадлежали значительная часть обрабатываемых земель, наиболее прибыльные промышленные и транспортные предприятия, газеты и телевизионные компании, большая часть дорогой недвижимости. Репрессивные структуры, таким образом, охраняли не только власть, но и собственность диктатора и узкого круга его приближенных. Утеря власти однозначно вела к утере собственности, а ослабление и дряхление диктатора — к обрушению режима. Свержение личной диктатуры нигде не означало перехода к демократии, а открывало дорогу длительному периоду политической нестабильности и социальных конфликтов. Нерасчлененное единство власти и собственности в сочетании с политическим и социальным господством, не опосредованным институтами, на десятилетия замедлили процессы социально-экономической модернизации в этих странах.

Авторитарно-популистские режимы возникли в более развитых странах Латинской Америки в ту же эпоху, что и традиционалистские режимы в менее развитых ее странах, — в 1930–1940-е годы. Спусковым механизмом для их появления послужил мировой экономический кризис 1929–1930 года и последовавшая за ним Великая депрессия.

Популистские режимы — Ж. Варгаса в Бразилии (1930–1945), Х.Д. Перона в Аргентине (1946–1955) и Л. Карденаса в Мексике (1934–1940) — представляли собой наиболее последовательную в истории Латинской Америки попытку интегрировать общество сверху путем активного вмешательства государства, которое стремилось инкорпорировать городских трудящихся и средние слои в созданные сверху корпоративные структуры. Предполагалось, что корпоративные организации — профсоюзы, партии, предпринимательские союзы, молодежные и женские движения — должны образовать новую систему представительства классов и групп интересов и заменить собой либеральную систему представительной власти. Популистские режимы были включающими в социальном отношении: они опирались на широкую социальную коалицию эпохи быстрой индустриализации, включавшую городских трудящихся, предпринимателей и бюрократию.

Самым успешным из латиноамериканских популистских режимов оказался мексиканский. Созданная в 1928 году Институционно-революционная партия (ИРП) правила в Мексике до 2000 года, когда власть в результате демократических выборов перешла к оппозиции. Социальный контракт, обеспечивший феноменальное политическое долголетие этого режима, включал обмен политических прав и свобод на перераспределение в пользу средне- и низкодоходных групп населения, с одной стороны, и осуществление государством экономического курса в интересах предпринимателей в обмен на отказ последних от прямого вмешательства в политику — с другой. Для режима ИРП больше, чем для какого-либо другого из популистских режимов, была характерна высокая степень единства власти и собственности. Наличие партии-государства, огромного госсектора в ведущих отраслях экономики, всепроникающий государственный контроль и регулирование породили огромный слой государственной бюрократии, имевшей собственные экономические интересы, и, соответственно, всепроникающую коррупцию.

В основе политической устойчивости мексиканского режима лежала скрупулезная легитимация авторитарного по существу режима через систему формально демократических институтов. В Мексике регулярно и в полном соответствии с Конституцией проводились выборы исполнительной и законодательной власти на федеральном уровне и на уровне штатов. Существовала определенная, хотя и регулируемая государством свобода прессы при полном контроле государства над телевидением. Оппозиционные политические партии действовали после 1977 года относительно свободно.

Вместе с тем выборы, в особенности выборы на важнейший политический пост президента страны, носили характер плебисцита. Реально выбор преемника осуществлялся единолично действующим президентом. Президентская власть функционировала как автономная и самодостаточная сила, полностью господствовавшая и в политике, и в обществе. Правящая партия концентрировала и монополизировала все административные ресурсы; остальные политические партии или были маргинализованы, или представляли собой более или менее явные креатуры ИРП, призванные обеспечивать видимость многопартийности. Федеральная исполнительная власть полностью контролировала губернаторов штатов, несмотря на их формальную выборность.

Эта система была бы неизбежно обречена на застой и саморазрушение, если бы не важнейший принцип непереизбрания, введенный в Конституцию страны в 1934 году, — президент страны мог быть избран только на один шестилетний срок. Это положило конец попыткам перевести реальную власть в неконституционное русло и обеспечивало постоянное обновление политической и административной элиты, создавая устойчивые каналы вертикальной мобильности для партийной и государственной бюрократии, поскольку каждый новый президент приводил с собой свою команду. Именно этот институциональный принцип исключал физическое самочувствие или смерть властителя из числа факторов, определяющих судьбу политической системы. В этом состоит радикальное отличие мексиканской системы от советской, также основанной на единстве партии и государства, и нынешней российской: введение институциональных ограничений личной власти позволило обеспечить одновременно преемственность и обновление политической и административной системы.

Наиболее общая причина удивительной живучести латиноамериканского популизма коренится, по моему убеждению, в главной проблеме социального развития континента — проблеме включения социально исключенных в политическую систему. Современная Венесуэла представляет собой наиболее выразительный пример того, как обрушение старой, формально демократической, но непроницаемой для исключенных политической системы приводит к становлению — демократическим путем! — авторитарных режимов, которые быстро сводят на нет, выхолащивают представительный характер институтов и их способность транслировать интересы общества (в том числе протест) в политическую сферу. Без демократического решения этой проклятой проблемы патерналистские тенденции социальных низов будут вновь и вновь смыкаться с авторитарными тенденциями в самой политической системе и разрушать институциональное опосредование между гражданским и политическим обществом.

Фотография на обложке: Альфредо дель Мазо Маза выступает перед своими сторонниками на центральной площади Мехико. Мексика, 1997. Reuters