Демократия прямая и представительная

Когда мы говорим о представительной, или, по-другому, репрезентативной демократии, то мы неизбежно противопоставляем ее демократии прямой. Что такое прямая демократия? Прямая демократия — это демократия, при которой каждый гражданин, каждый член демоса напрямую участвует в управлении. Когда мы думаем о прямой демократии, нам сразу приходит в голову постоянное голосование, как будто прямая демократия — это такое постоянное народное волеизъявление по всем поводам.

Однако ни для греков, ни для современных форм прямой демократии голосование вовсе не является ключевым. Гораздо более важным является политическое участие, включенность каждого гражданина полиса в принятие решений, в дискуссию, в полемику, в выработку методов решения общих задач и так далее.

При этом сегодня большая часть демократий, с которыми мы имеем дело, являются демократиями представительными, или, по крайней мере, они себя так называют. В то же время нужно сказать, что не только не любая демократия является представительной, но и представительное правление вовсе не всегда является демократией. Вообще говоря, представительное правление тоже обычно отсчитывается начиная с античных времен. Как правило, его возводят к Римской республике.

Позже, в Средние века институты представительства, хотя и очень своеобразного, очень специфического, существовали в сословной Европе, где создавались так называемые штаты — такие протопарламенты, которые не очень похожи на наши сегодняшние парламенты, но в которых были делегаты от разных сословий. Может быть, наиболее радикальным шагом в этом направлении были преобразования, которые случились в Англии в середине ХVII века, где парламент пустился в войну с королем и фактически взял власть себе. Там даже возникло такое словосочетание — «король в парламенте», в одно слово.

Тем не менее этот самый британский парламент, конечно, не был в полном смысле слова представительной демократией. Представители вовсе не всегда были выходцами из той местности, которую они представляли. Как правило, это было результатом такой аристократической игры, потому что те или иные богатые граждане в какой-то момент понимали, что они хотят заседать в парламенте, и находили себе (или добивались того, чтобы им был выделен) округ, который они могли бы представлять.

В более близком к сегодняшнему смысле представительное правление возникает позже, в связи с Французской и Американской революциями. Однако до этого, в середине XVIII века, у представительного правления появляется серьезный, возможно, наиболее влиятельный за всю историю противник, который выступает с разрушительной критикой представительного правления. Это Жан-Жак Руссо. Руссо полагал, что для того, чтобы людям сохранить свободу, они должны быть частью народа, который должен быть сувереном. Что произойдет, если народ делегирует кому-нибудь право принимать решения? Конечно, он потеряет суверенитет. Суверенитет неотчуждаем и неделим. С точки зрения Руссо нормальное правление — это правление, при котором народ сам принимает все решения. Тогда все решения, как говорил Руссо, принимает общая воля, воля, которая объединяет нас всех, и тогда мы каждое решение можем осознавать как свое собственное. С одной стороны, он не хотел представительства. Он не хотел, чтобы общая воля была кем-то репрезентирована. С другой стороны, мы не можем ее постоянно знать. Руссо предлагал делать вот что. Он говорил: «Давайте собираться все вместе на ассамблеях и голосовать по определенным вопросам».

Хорошая идея, но тут возникает несколько проблем. Во-первых, это возможно только в небольших государствах, городах. Это означает, что если в родной для Руссо Женеве это было бы возможно, то, скажем, в странах типа Франции это совершенно невозможно. Другая проблема, с которой сталкивался Руссо, состоит вот в чем. Предположим, мы проголосовали. Предположим, у нас есть некоторая цифра, которая обозначает волю народа. Всегда ли эта цифра совпадает с волей народа? Всегда ли мы можем опираться на большинство, которое представляет волю народа? Снова то самое слово, которого мы хотели избежать, проникает к нам в язык.

Поэтому Руссо был вынужден признать, что это не всегда бывает так, что порой на самом деле большинство может ошибаться относительно воли народа. Когда большинство ошибается, когда оно право — этого мы не знаем. Это большой парадокс, с которым нас оставил Руссо. Он хотел избежать представительного правления, но любая попытка узнать волю народа без всякого представительства упирается в необходимость либо доверять большинству, либо каким-то образом узнать, когда оно право, а когда оно ошибается. Чуть позже урок Руссо усвоили французские и американские революционеры. Ни те, ни другие не лелеяли надежд Руссо, состоявших в том, чтобы отказаться от представительства. Напротив, и те, и другие совершенно прямо заявили, что правление, которое они хотели бы учредить во Франции и США соответственно, является представительным правлением. Однако учреждение представительного правления требовало отказа от демократии.

Республика — не всегда демократия?

Джеймс Мэдисон — один из основных идеологов американского государства. Человек, который написал наиболее важные тексты в сборник заметок под названием «Федералист», который обосновывал принятие американской Конституции. Так вот, тот самый Мэдисон прямым текстом говорил, что Америка не должна быть демократией. Мэдисон полагал, что Америка должна быть республикой, и видел отличия демократии от республики в следующем: «Два громадных различия между демократией и республикой, во-первых, состоят в том, что в республике правление делегируется, — то есть происходит представительство, репрезентация, — делегируется небольшому числу граждан, избранных остальными; а во-вторых, в республике большее число граждан может участвовать в управлении» — и соответственно, возможный размер страны тоже больше.

Мэдисон полагал, что это два важных преимущества, которые отличают республику от демократии и заставляют американцев предпочесть республику демократии. То же самое мы видим во Франции, где существовало несколько проектов Конституции. В итоге победил тот из них, который как раз не предполагал демократического правления. Автор французского конституционного дизайна, знаменитый аббат Эммануэль-Жозеф Сийес, говорил примерно так же ясно, как Мэдисон, что самое важное — это репрезентация, что репрезентативное правление — это не просто наиболее удобное решение проблемы выяснения демократической воли. Репрезентативное правление ценно само по себе. В репрезентативном правлении есть достоинства, которых нет в демократии. В частности, решения, которые применяются в условиях репрезентативного правления, — это решения более продуманные, которые принимаются более компетентными гражданами.

Итак, между репрезентацией и демократией на самом деле существует конфликт. Более того, если мы говорим о том, что репрезентация осуществляется через выборы, если мы выбираем представителей на выборах, то это уже само по себе может противоречить идее демократии. Как ни странно, выборы никогда не были демократическим институтом. Сами по себе выборы — институт аристократический.

Это очень легко доказать. Аристократия, в сущности, — это власть лучших. Давайте подумаем: когда мы идем на выборы, какое решение мы принимаем? Будем ли мы голосовать за кандидата, который скажет, что все будет так себе? Нет. Мы будем голосовать за кандидата, который скажет, что он лучше всех и дальше все будет лучше всех. Ограничение демократии выборами приводит к тому, что она становится предельно близка к аристократии. И тот подход к репрезентативному правлению, который был заложен в ходе Американской и Французской революций, на самом деле содержит в себе ровно эту опасность.

Ханна Арендт, один из самых замечательных теоретиков ХХ века, говорила об этом совершенно прямо. Она говорила, что современные режимы, построенные как смешанные режимы с сильным аристократическим компонентом, располагают к тому, чтобы устанавливалось олигархическое правление. Нет ничего удивительного, что в современных либеральных демократиях, где демократический компонент часто ограничивается как раз выборами, власть приобретают сильные и богатые элиты, которые используют ее для того, чтобы концентрировать богатство и власть в своих руках.

Здесь нет большой разницы между Россией, Европой или Америкой. Склонность к олигархии заложена самим дизайном политического режима. Может быть, наиболее ясно и прямо эту мысль в ХХ веке высказал один из наиболее влиятельных теоретиков демократии Йозеф Шумпетер. Йозеф Шумпетер, австрийский экономист, рассуждая о том, какой может быть демократия сегодня, напрямую говорил, что нам нужно отказаться от идеи прямой демократии. Во-первых, это все равно нереалистично в современных условиях. Во-вторых, это очень опасно, потому что давать власть напрямую массам означает подвергаться непредсказуемости толпы. Что вместо этого предлагал Шумпетер? Если мы хотим оставить демократию, говорил Шумпетер, то давайте сделаем так, чтобы люди чувствовали, что власть осуществляется с их согласия. Он предложил доктрину так называемой минимальной демократии. Это означает, что правление реально осуществляется элитами, которые конкурируют за право быть избранными своими избирателями.

Шумпетера много раз критиковали за то, что он полностью выхолостил идею демократии. Тем не менее, когда мы сегодня говорим о либеральных демократиях, то часто под демократией имеется в виду именно это. Мы чаще всего фокусируемся именно на выборах. Когда мы оцениваем демократичность того или иного режима, мы спрашиваем себя, есть ли там выборы, как проводятся эти выборы, кто в них участвует, кто в них может конкурировать, кто следит за их результатами, как осуществляется подсчет.

Томас Гоббс, который не слишком любил демократию и полагал, что лучше всего, если будет один правитель, который станет иметь полноту власти, на самом деле исходил из того, что такой правитель будет репрезентировать весь народ.

Модели представительства

Еще один подход к демократической репрезентации — это подход, который предполагает отчетность. У представителя есть значительная свобода действий, но он должен время от времени отчитываться перед своим избирателем. Проблема состоит в том, что часто избиратель плохо соображает, по каким параметрам нужно оценивать представителя. Представитель выходит к нему и говорит: «Дорогой избиратель, мы провели 24 закона, заседали днями и ночами на парламентских слушаниях, создали большое количество комиссий и привлекли огромное количество экспертов. Ты можешь нам верить, что мы и дальше будем заниматься тем же самым». Хороший это представитель или плохой, на самом деле сказать довольно сложно. Поэтому отчетность представителя перед избирателем — вещь довольно эфемерная.

Еще один подход к репрезентации — это дескриптивный подход. Он означает, что тот, кто представляет делегировавшего ему права, должен быть максимально похож на делегировавшего. Если основным органом представительства является парламент, то члены парламента должны быть моделью общества в миниатюре. Хорошая ли это идея? Некоторые полагают, что да. Но в этом случае мы отказываемся от идеи о том, что править должны люди компетентные. Нам не так просто заставить себя думать, что мы должны избрать не того, кто нам нравится, а того, кто больше всего на нас похож. Но, как правило, мы все-таки избираем людей за то, что они нам обещают, или за какие-то их заслуги. Избирать человека только потому, что он похож на нас, — очень сложно.

Еще одна модель репрезентации — это модель, которая предполагает, что представитель должен символизировать того, кого он представляет. Он необязательно должен быть на него похож. Он должен лишь символически его представлять. В этом случае делегат может действовать по собственному усмотрению. Он может как угодно подходить к решению определенных вопросов. Неплохой подход, но угроза тоже довольно понятна. Ничего не мешает ему использовать эти полномочия в своих собственных целях и забыть об интересах того, кто его делегировал.

Наконец, еще один подход предполагает, что представитель должен действовать так, как действовал бы тот, кого он представляет. Как он об этом узнает? Институт, который может его принудить к этому, называется императивным мандатом. Это означает, что когда я выбираю своего представителя, то я не просто выбираю человека, а даю ему совершенно четкое задание. Он не имеет особенной свободы, он просто представляет мою волю и должен принимать те решения, полномочиями для принятия которых я его наделил. В чем здесь проблема? Проблема в том, что политическая ситуация может меняться. Если он действительно ограничен только теми наказами, которые я ему дал, то в условиях первого же кризиса он не сможет ничего сделать.

Сегодня мы присутствуем при полномасштабном кризисе репрезентации. Мы видим, что люди не доверяют тем, кто их представляет. Люди не доверяют профессиональным политикам. Люди по всему миру выходят с одним и тем же лозунгом: «Вы нас не представляете».

Выход из кризиса

Каков выход из кризиса представительной демократии? По большому счету, на этот вопрос есть две основных точки зрения. Одна из них состоит в том, что представительная демократия отжила свое. Поэтому если мы хотим сохранить демократию, то нам нужно переходить к методам прямой демократии, снова возвращаться к античному опыту, но в новых условиях. Сегодня у нас есть технологические возможности, которые позволяют нам активно вовлекаться в коммуникацию друг с другом, в споры, в дискуссии, в принятие решений с помощью интернета, с помощью новых средств связи. Ничего не мешает нам никому не давать представлять себя, а принимать все решения самостоятельно. Если мы организуемся в небольшие сообщества, в которых каждый вовлечен в принятие решений, то это будет куда более демократично, чем исходная представительная демократия. Либо же, возможно, нужно отказаться от идеи демократии и сосредоточиться на представительном правлении, смирившись с тем, что массы так и не будут допущены к управлению.

Второй вариант состоит в том, чтобы переосмыслить репрезентацию, чтобы не сводить ее к электоральным процедурам, вроде выборов или опросов общественного мнения. Чтобы не превращать ее только в голосование, а вовлекать людей во взаимодействие со своими представителями, в формирование наказов представителям, в обсуждение проблем со своими представителями, в публичную дискуссию с представителями. Использовать существующие медиа для более активной, вовлеченной, продуктивной дискуссии, чтобы закрыть этот разрыв между представителями и представляемыми. Чтобы репрезентация не рассматривалась просто как отображение, но чтобы она стала активным политическим процессом.