<…>

Что такое политология? Если не углубляться в ее научное определение, то можно сказать, что политология — это история в режиме present continuous, совершающегося настоящего. Она изучает приблизительно те же процессы, что и история: общественную трансформацию, рост, развитие, упадок, исчезновение государств. Но история изучает это, когда оно уже в достаточной степени прошло, а политология изучает то, что происходит прямо сейчас, и пытается на шаг или два предвидеть то, что произойдет. Скажем так: видеть то, что происходит, предвидеть то, что произойдет.

Сложная система факторов

С научной точки зрения тут есть некоторые сомнительные моменты. Прогнозы — это та часть политологической практики, которая пользуется максимальным спросом. Понятно, что политическая теория не так интересует людей — людей интересует, что будет завтра. Политический прогноз — очень хорошо продаваемая штука, и многие политологи — те, кто ими являются по образованию и профессиональным интересам, и те, кто называет себя таковыми, — склонны заниматься именно этим, потому что это то, о чем их спрашивают.

Вот случилось что-то — что теперь будет, как вообще жить? Но с точки зрения строгой науки прогнозирование — это, в общем-то, сомнительный жанр. В нем всегда есть и будет элемент шарлатанства.

Политическая наука имеет дело с чрезвычайно сложными политическими процессами и чрезвычайно сложными образованиями — политическими системами, политическими институтами. Она имеет дело с полем, в котором действует масса факторов. Даже не просто масса — неисчислимое количество факторов. Учесть их все невозможно. Поэтому когда я говорю, что сейчас я вам расскажу, какой будет жизнь завтра или через десять лет, это некоторое лукавство. И это, так сказать, первая сомнительность политического прогнозирования.

Персоналии и тенденции

Вторая сомнительность из тех, которые я постараюсь перечислить, состоит вот в чем. Мы берем на себя смелость не просто предвидеть будущее, которого мы не можем знать, но еще и отвечать на вопросы, которые нам задают чаще всего, — о будущем, касающемся конкретных людей. Что я имею в виду? В политическом и политологическом прогнозировании первый и самый главный грех, в который не должны впадать как вопрошающий, так и отвечающий, — это персонализация. То есть если тебя спрашивают, что будет через год, то тебя не просто спрашивают, а что будет с нашим политическим режимом, что будет с нашей политической системой, что будет, грубо говоря, со страной. Тебя обычно спрашивают, а вот что будет с Путиным: уйдет или останется, будет переизбираться в 2018 году или не будет, а если не он, то кто, а вот он сейчас исчез, а если он больше не появится?

Правильный ответ на этот вопрос, с точки зрения науки, будет очень скучным. Он будет состоять в том, что персоналии не важны, важны тенденции. Вообще говоря, надо не на фамилии смотреть, а на процесс, потому что фамилии, которые на него наклеиваются, вторичны. Нам трудно это осознать, поскольку наше сознание персонифицировано. Мы сами находимся в центре своей вселенной, и первым предметом нашего внимания являются другие люди. Для того чтобы заменить фамилию на тенденцию, а личность на процесс, нужно умственное усилие, это достаточно высокий уровень абстракции. Мало кто к этому способен. Не говоря уже о том, что в результате это звучит очень скучно. Всем интереснее про людей: кого уволят, кого назначат. А сказать: знаете, наш политический режим имеет свойства персоналистского, но с другой стороны, является бюрократическим, и его основная динамика будет определяться конкуренцией инсайдерских групп и акторов, которая, собственно, и составляет в нем замену политической конкуренции, присутствующей в свободной открытой политической системе, — здорово это звучит? Не особенно. А это максимально грамотный прогноз, который можно сформулировать, не отходя от задач научной добросовестности.

Конечно, гораздо интереснее сказать, что сейчас Путин уйдет, а вместо него будет Иванов или, не знаю, Шойгу объявит себя военным диктатором. При этом, если чуть-чуть конкретизировать, можно сказать, что по ряду причин, основания которых были заложены еще в послевоенное время, в нашей политической системе маловероятен военный переворот, потому что армия у нас не является политическим субъектом. Спецслужбы являются субъектом политической системы, а армия — нет. Это максимальный уровень конкретности, который можно извлечь из научно обоснованного прогноза. При том что военный переворот — это достаточно интересная сфера политических исследований с богатым материалом, и политические режимы, в чем-то схожие с нашим, например, в Латинской Америке, за ХХ век пережили несколько десятков военных переворотов.

Таким образом, первый из двенадцати подвигов Геракла, которые мы с вами стараемся совершать, чтобы смотреть в будущее ясным взором, — это избегать персонификации, не зацикливаться на людях, не преувеличивать, как это называлось на языке марксизма-ленинизма, роли личности в истории. Как бы нам ни нравилась та или иная личность, не в людях дело. Человека выносит на поверхность исторического процесса и держит его там ровно постольку и ровно настолько, насколько он выражает в себе объективно существующую тенденцию. Как только тенденция переменится, а этот человек не переменится, он исчезнет, и тогда вся персонификация, которой мы так долго занимались, не принесет нам никакой аналитической пользы. Это касается политики, но в принципе это можно применить и к иным общественным процессам.

Исторический параллелизм

Еще одна ошибка, которую совершают все прогнозисты, — это впадение в исторический параллелизм. Нет ничего соблазнительнее, чем сказать: сейчас у нас ситуация такая же, как в 1915 году, особенно если действует магия цифр — вот у нас было столетие Первой мировой войны в прошлом году, и тут в Европе тоже происходит какая-то заваруха. Очень много на эту тему было публикаций, в которых брались старые газеты и сравнивались общественные настроения тогда и сейчас. Но сто лет — это еще не самое глубокое погружение, которое совершает историческая память. Часто вспоминают Ивана Грозного, говорят, что похоже на опричнину — тут спецслужбы, там опричники, и все один в один. Иван Грозный удалился в Александровскую слободу, и тут Путин тоже куда-то делся, и десять дней все об этом разговаривали. Поразительное сходство, не правда ли? Или вот начало 30-х годов, когда был нэп, а теперь потихоньку сворачивают свободную экономическую политику и начинается свирепый режим личной диктатуры и массовые репрессии. Приходилось такое слышать? Наверняка.

В чем ловушка исторических параллелей? Люди, которые мыслят таким образом — а это действительно очень соблазнительный путь, и в него легко впасть, опять же свою образованность показать, — отрицают историческое время, а это то, что составляет исторический процесс. Когда мы говорим о сходстве определенных исторических эпох, оно чаще бывает обманчиво, нежели сущностно. Скажу больше: исторические параллели имели смысл до начала Нового времени. Средневековый человек мыслил, скажем так, замкнутыми кругами. В его вселенной время двигалось не от варварства к прогрессу, как привыкли мы, а наоборот, от века золотого к веку железному, заканчиваясь апокалипсисом и страшным судом. В его мире не было улучшения, не было прогресса. Его вселенная была замкнута, земля — плоской, а существование определялось сменой времен года.

Когда мы с вами говорим, что 2014 год похож на 1914-й, мы впадаем в ужасную ошибку. Историческое время не остановить, оно течет для всех.

Собственно говоря, в обобщенно понимаемом Средневековье большинство людей были либо крестьянами, либо зависимыми от крестьянского труда. А что такое сельскохозяйственный быт? Это череда постоянно повторяющихся событий: в этом году весна, в следующем году — тоже весна. В этом мире нет прогресса, значимых инноваций. Передача опыта имеет большее значение, чем изобретение чего-то нового, поэтому основной средневековый символ — колесо фортуны. Это колесо, на котором сверху всегда стоит фортуна, и оно постоянно крутится. Те, кто наверху, будут внизу, те, кто внизу, будут наверху, все суета и томление духа.

Что случилось потом? Человечество развивалось, развивалось — и доразвивалось до эпохи Великих географических открытий и промышленной революции. Обнаружилось много интересных вещей. Что Земля все-таки круглая, что жизнь человеческая улучшается, что можно придумать некие инновации, которые дают тебе радикальное техническое преимущество, например, изобрести огнестрельное оружие и при помощи него завоевать разные новые земли. Человек Нового времени, к которому мы с вами еще пытаемся принадлежать, мыслит не колесами, а дорогой прогресса, уходящей в бесконечность. Мы даже не очень сильно верим в конец света и Страшный суд, хотя время от времени тоже пророчествуем его, поскольку это эффектно звучит.

Когда мы с вами говорим, что 2014 год похож на 1914-й, мы впадаем в ужасную ошибку. Историческое время не остановить, оно течет для всех. Это не означает, что через 100 лет обязательно будет лучше, чем было 100 лет назад. Прогресс — штука такая: в одном месте он прогресс, в другом — регресс. Кроме того, тот же технический прогресс в качестве своих первых плодов обычно дает оружие массового поражения. Но мы с вами стараемся не оперировать терминами «лучше» — «хуже», а смотреть на вещи объективно. А если мы хотим смотреть на вещи объективно, то мы должны понимать, что русское общество времен Ивана Грозного ни по своему экономическому базису, ни по своему образованию, ни по своему — не люблю это слово — менталитету, ни по составу тех групп, которые его образуют, не имеет ничего общего с современным обществом. Поэтому если мы будем говорить, что сейчас будет точно так же, как тогда, — нет, не будет. Механический перенос того, что было, на то, что будет, никогда не даст вам нужного результата. Это как родители любят говорить детям: «Вот будешь в моем возрасте, будет с тобой все то же самое». Ничего подобного. Вроде бы похоже, но все равно не так. Поэтому избегайте исторических параллелей. В качестве риторической фигуры они хороши, но в качестве прогнозного инструмента — чрезвычайно обманчивы.

География как приговор

Еще один момент, которого мы стараемся избегать при прогнозировании: люди, которые обожествляют неподвижное историческое время и считают, что все будет повторяться, одновременно чрезвычайно зациклены на географии. Я бы обозначила эту ошибку как географический кретинизм. Что имеется в виду? Когда мы совершаем попытку посмотреть в будущее, мы воспринимаем нашу грядущую судьбу, наше общество, нашу страну как чрезвычайно зависимую от географии. Нам кажется, что если у страны большая территория, то это каким-то образом определяет тот политический режим, который в ней обязательно образуется. Вне зависимости от того, что в мире чрезвычайно много стран с большими территориями и в них совершенно разные режимы, а также много стран с маленькими территориями, в которых тоже совершенно разные режимы. А еще есть ближайшие соседи, которые живут рядом и имеют принципиально отличающуюся судьбу, траекторию, уровень дохода, рост, вес и так далее.

Посмотрим на какую-нибудь несчастную Северную Корею и менее несчастную Южную Корею. Граница, проведенная просто по линейке, разделяет людей на два социума, не имеющих между собой совершенно ничего общего. Поэтому не увлекайтесь географией в прогнозировании ровно потому, почему не увлекайтесь историческими параллелями — этот взгляд предполагает некоторую неизменность, и он обманчив. Общество, судьбу политического режима, судьбу государства определяют люди, а не карты и природные ресурсы. Люди склонны меняться, социумы склонны меняться, с ними происходит много всяких увлекательных процессов. География — это не судьба и не приговор. Как и наличие или отсутствие природных ресурсов, хотя в нашей науке есть целое направление, которое изучает так называемое ресурсное проклятие. Оно исходит из идеи, что страны, обладающие значительными углеводородными запасами, не склонны иметь у себя демократию, открытое общество, соблюдать права человека и так далее. Но это сложный вопрос. Есть страны, которые являются исключением из ресурсного проклятия. Например, Норвегия — тоже нефтяная страна. Есть страны, и их больше, которые вроде как являются подтверждением всего этого. А есть теория, что проклятия не существует и что все связано скорее с политическим разделением на северные и южные народы. Чем севернее, тем больше люди склонны к демократии. Хотя тоже непонятно, куда тут отнести Россию — она явно северная, но какая-то не такая.

Что плохого в рассуждениях «У нас есть нефть, поэтому мы всегда будем такими»? Зависимость человечества от углеводородных ресурсов — это тоже особенность некоего исторического момента. До этого было не так, и, может быть, скоро уже будет не так. По ряду признаков мы с вами видим, что человечество стремится избавиться от этой зависимости, которая действительно создала довольно перекошенную геополитическую ситуацию. Когда это закончится, наши потомки будут изучать и удивляться, как мы тут жили, имея мировую политику, в которой некоторые ресурсные диктатуры играли неадекватную роль просто потому, что они выкапывали из земли какую-то всем нужную штуку. И где мы тогда будем со своей географической зависимостью, со своими этими великими просторами, которые определяют эти разговор? «Если люди живут широко, то они одни, а если нет, то они другие». Все это ненаучно. Как сказал один из топливных министров Саудовской Аравии: «Каменный век кончился раньше, чем кончились камни». Соответственно, есть большие основания предполагать, что нефтяной век закончится раньше, чем выкачают всю нефть. Поэтому не зацикливаемся на географии.

Экономический базис

Следующий пункт, вытекающий из этого, — ошибка, которую можно назвать вульгарным материализмом. Был такой ругательный термин при советской власти, означал он искаженное восприятие марксизма. Есть люди и целое направление мысли, которые смотрят в будущее через призму цен на нефть и говорят, что, как только цена снизится, режим падет или, наоборот, цена повысится и режим будет жить вечно (это применительно к России). Те люди, которые говорят таким образом и делают такого рода прогнозы, — это в основном честные ученики советской школы и советских вузов, где их действительно учили марксистско-ленинской теории о том, что экономика — это базис, а все остальное — его надстройка. Я как представитель несколько другой науки хочу вам сказать: да, никто важность экономического базиса не отрицает, это все правда, но такой линейной зависимости между ценой на основной экспортный товар и стабильностью режима нет — ни прямой, ни обратной. К сожалению или к счастью, чрезвычайно многие экономически неэффективные режимы живут десятилетиями, не испытывая никаких политических потрясений. Экономическое положение ухудшается, а с ними ничего не происходит. При этом многие другие падают, находясь в достаточно хорошей экономической ситуации. Кто-то сказал, что революцию совершают не голодные, а сытые, которых три дня не кормили. Это в некотором роде правда. Плавное ухудшение экономической ситуации не приводит к политическим потрясениям или приводит к рандомным, случайным, окказиональным политическим потрясениям, которые не приводят, в свою очередь, к смене режима.

Посмотрим, что сейчас происходит в Венесуэле. Венесуэла — прекрасная страна, режим которой очень похож на наш. Ее очень удобно изучать, потому что она поменьше, там все более наглядно. Экономика еще более зависима от нефти, чем наша. У нас, по-моему, нефть дает около 50 % наших бюджетных доходов, там — около 77 %. Цена на нефть упала — экономика фактически рухнула. У них был харизматичный лидер Уго Чавес, который выступал по телевизору, проводил какие-то четырехчасовые пресс-конференции, все страшно его любили. Чавес умер. Преемнику досталась плохая экономическая ситуация. В Венесуэле беда с экономикой куда хуже, чем у нас, там народ стоит за туалетной бумагой, пишет номерки на руке. Один из популярных видов бизнеса в Каракасе — киднеппинг, то есть граждане воруют друг друга, а потом просят выкуп. Очень интересно. И что происходит? А ничего не происходит. Политический режим какой был при популярном харизматичном Чавесе, такой и остался при его нехаризматичном преемнике Мадуро, хотя экономическая ситуация стала еще хуже.

Отличаются они от нас только тем, что там гораздо более левая социалистическо-экономическая политика. Там все начиналось с разговоров о том, что они защитят бедных, у них фиксированный курс боливара к доллару, больше экономического социализма. Видимо, из этого следуют номерки на руках и отсутствие туалетной бумаги. Тем не менее при такой разнице в экономической политике и при таком очевидном ухудшении экономического положения политических потрясений не происходит. Потому что для того, чтобы режим сменился, должен был кто-то, кто его сменит. Для устойчивости режима, для его дальнейшей судьбы, для пути его трансформации гораздо важнее не экономическая ситуация, а те, кто будет реагировать на изменение этой экономической ситуации, то есть общественные группы, политические институты. В Венесуэле этот самый харизматичный Чавес последовательно уничтожил все те политические институты, которые могли отстаивать собственную программу. Там есть оппозиция, она тоже участвует в выборах, и с выборами там получше, чем у нас, но толком нет парламента и, что важнее, нет развитой сети общественных организаций. А люди, которые стоят в очереди и ругают правительство, — это не организации. Они могут побить окна в магазине, но это ни к чему не приводит. Поэтому не только не привязывайтесь к какому-то одному экономическому фактору типа цены на что-то или курсу рубля, но и вообще помните, что экономическая ситуация сама по себе — это еще не все. Если мы хотим знать ее последствия, то мы должны смотреть не только на экономические факторы, но и на практические условия.

Отсрочка в один год

Один маленький практический момент, который знает наука политология. Когда начинается ухудшение экономической ситуации или, попросту говоря, когда люди начинают жить хуже, между этим ухудшением и его политическими последствиями, если они наступят, существует лаг в один год. Это к вопросу о голодных и сытых, которых не покормили три дня. Когда людям становится хуже жить, они не бунтуют сразу. На самом деле это очень разумно. Когда у человека нет денег, он начинает бегать за деньгами, когда он не знает, на что ему купить завтра еду, он думает о том, как купить завтра еду. Он не думает бунтовать против правительства или организовываться в партии. Когда проходит некоторое время, а ситуация не улучшается и либо остается такой же, либо ухудшается, у людей возникает некоторый ресурс, некоторое время, что называется, «на подумать». Поэтому даже в ситуации экономического коллапса происходит скорее снижение политической активности, что тоже достаточно понятно — людям просто не до того. А через год наступают политические последствия — если им есть куда наступать и есть через кого наступать.

Политическая воля и практика

Теперь переходим к следующей популярной ошибке — это то, что можно назвать вульгарным идеализмом. Когда мы рассуждаем о политике и политическом будущем, мы любим говорить, что если сейчас президент или правительство примут такое-то решение, назначат того-то премьер-министром и скажут: «Мы проводим курс реформ», или, наоборот, «Закрываем границы, и теперь у нас будет социализм», или «Теперь у нас будет мобилизационная экономика», то так оно и будет. Есть популярный термин «политическая воля», который обозначает неизвестно что. Нам кажется, что чем человек выше по должности, тем он свободнее. Вот он начальник, он может делать все что угодно. На самом деле это имеет такое же отношение к реальности, как картинки из русских сказок, где царь пьет чай прямо из сахарной головы. Вот она какая, царская жизнь. Царская жизнь на самом деле не совсем такова.

Если вы когда-то попадете на госслужбу, что в свое время произошло со мной и может произойти с вами, вы поймете, до какой степени регламентировала жизнь тех людей, которые, как мы думаем, проводят ее, осуществляя эту государственную политику, как немного они могут. И чем выше мы поднимаемся, тем меньше это окно возможностей, тем в большей степени рабочее время начальника занято, прошу прощения, ритуальной ерундой, и чем выше этот начальник, тем больше у него ритуальной ерунды. Поэтому, когда мы ожидаем решений и проявления политической воли, мы должны помнить, что эти проявления могут проявляться сколько угодно, но люди не летают, как птицы. Нельзя выйти на трибуну и сказать: «С сегодняшнего дня я приказал отменить коррупцию», если у вас коррупция является основой политической системы, если это уже никакая не коррупция, то есть не девиация, не преступление, не исключение из правил, а modus operandi, способ работы системы. Сколько ни выходи, сколько ни стучи о трибуну чем-нибудь и сколько ни принимай разных законов, реализовываться будет только то, что система в состоянии реализовать.

Поэтому, предвидя будущее и прогнозируя его, никогда не говорите: «Вот, скорее всего, в следующем послании Федеральному Собранию президент выйдет и объявит, что сейчас у нас будет что-нибудь». Да, есть вещи, которые власть может осуществить, но не стоит преувеличивать масштаб ее могущества. Сейчас нам особенно кажется, что они прямо что угодно могут натворить. Ничего такого. Бюрократические издержки уравновешивают. То, что у нас вместо политической конкуренции межведомственная борьба, делает любое решение достаточно затруднительным. Никакое решение не только не реализуется, но даже и не принимается без того, чтобы эти внутренние акторы и группы интересов не согласились на это. Поэтому у нас, например, такой низкий процент реализуемости президентских указов. Если не ошибаюсь, у нас никогда, даже если президент издал указ, подписал и поставил печать и все это было опубликовано, их не реализовывалось больше 70 %. При том что указы президента в нашей системе касаются очень конкретных вещей: назначить, уволить, выделить деньги, объявить какой-то год юбилейным, то есть даже такие вещи — и то не реализуются. До 2007 года эти данные публиковали, сейчас перестали. Говорят, что нынче планка снизилась до 30 %. Это к вопросу о могучей власти, которая прямо что-то может.

Кстати, еще одна штука, которая в строгом смысле не относится к прогнозированию будущего, но я о ней скажу. У нас есть некие ментальные представления, что чем строже диктатура, тем больше порядка. Мы склонны ассоциировать эти две вещи, типа при ком-то там порядок был. Ничего подобного. Если спросить человека, где он скорее найдет эффективную бюрократию — в Германии или Северной Корее, он, наверное, скажет, что в Германии. Порядка в смысле выполнения инструкций всегда больше в демократической системе. Мы почему-то думаем, что, если грозить всех расстрелять за ошибку, люди не будут совершать ошибок. Во-первых, всех расстрелять все равно нельзя, во-вторых, этот прессинг страха — так человек устроен — через некоторое время перестает работать, и в-третьих, люди могут работать, но будут работать совершенно по-другому, то есть становиться не эффективнее, а наоборот, окончательно сходить с ума и заниматься ерундой. Поэтому диктатура и отсутствие демократии не предполагают никакого порядка. При авторитарном режиме бюрократия расползается и начинает общаться уже исключительно сама с собой. Она съедает все ресурсы, заполняет собой все публичное поле и уже ничего не видит. Какая тут может быть эффективность?

Эсхатологические спекуляции

Следующий момент достаточно важный. Мы в самом начале сказали, что прогнозы хорошо продаются, потому что все желают знать, что обещает завтрашний день. Лучше всего продаются прогнозы катастрофические. То есть если вам скажут, что завтра будет конец света, вы прислушаетесь к этому человеку. Если он вам скажет, что завтра будет приблизительно то же самое, что и сегодня, вы будете его слушать не с таким интересом. Прогнозисты, аналитики, публицисты, публичные политологи и комментаторы этим очень сильно злоупотребляют. Это оборотная сторона исторического параллелизма, о котором мы упоминали чуть выше. С одной стороны, мы склонны говорить, что есть некий непрерывный закругленный исторический процесс, который никуда не ведет, что как было при Иване Грозном, так оно и сейчас. С другой стороны, на том же месте и теми же самыми устами мы с вами говорим, что завтра у нас режим рухнет, Россия развалится, доллар упадет, поскольку он ничем не обеспечен, мировой порядок как-то встанет на уши, будет мировая война, скорее всего ядерная, мы все умрем. Товарищи, не делайте этого.

Когда мы делаем какой бы то ни было прогноз — как глобальный, так и локальный, — мы должны принимать во внимание такую штуку, как сила инерции. Все живое хочет жить, а структуры, системы, общество чрезвычайно живучи. Мы с вами читаем учебники истории, и там все описано в кратком виде, поэтому нам кажется, что какая-нибудь Римская империя жила-жила, а потом взяла и рухнула. Ничего подобного. Это был процесс, который занимал много сотен лет. То, что мы называем падением Римской империи, было на самом деле трансформацией. Она прожила еще тысячу лет в виде Византийской империи и не то чтобы полностью исчезла в виде раздробленных феодальных европейских государств, поскольку законы и европейские языки говорят нам о том, что она более-менее жива. И это мы говорим об империи, которая, казалось бы, была погребена под волнами варварских нашествий. Что же говорить о чем-то другом? Вроде как Советский Союз у нас пал и исчез в одну ночь. Но советская номенклатура и созданная ею система власти никуда не делась и в чуть-чуть видоизмененном виде благополучно живет в наши дни, отказываясь умирать. Чрезвычайно многие советские вещи остались в социуме. Например, наше представление о том, какой должна быть система социального обеспечения, здравоохранения и, кстати, образования. То, что мы с вами считаем, что это непременно делает государство, то, что государство у нас воспринимается как отец всех детей, учитель всех школьников и врач всех больных, — это тоже наследие советской власти. Ничто не умирает за утро. Я не говорю, хорошо это или плохо. Не предсказывайте катастрофы, они обычно не происходят, а звучит это ужасно глупо. «Путинский режим не продержится и трех месяцев», — а потом проходит три месяца, и все смотрят на вас как на идиота. Есть, правда, порода прогнозистов, которых и это не смущает, они год за годом продолжают что-нибудь такое прогнозировать. Но я не знаю, как они при этом смотрят людям в глаза, поэтому старайтесь этого не делать. Особенно не давайте конкретных сроков — это глупо.

Если уж вам хочется что-нибудь предсказать, помните опыты предшественников — какого-нибудь Нострадамуса или Сивиллы. В чем были главные преимущества оракулов? В том, что их прогнозы были туманны, невнятны и звучали зловеще. «Перейдя через реку, ты погубишь великое царство». Тот, кто обращался, решил, что речь идет о царстве, с которым он воюет, а оказалось, что это его собственное, а оракул вроде как прав. Или: «Два войска вступят в битву, но только одно из них победит». Хороший прогноз? Хороший. Страшный, зловещий и обязательно сбудется. Так можно. Если вы читали Нострадамуса, то знаете, что это какие-то мутные стихи, в которых каждый может понять что угодно. В них более 600 лет каждый понимает, что ему вздумается, поскольку каждая последующая историческая картина дает нам новый материал для интерпретации. Прогнозируя что бы то ни было, не называйте время, в которое это все произойдет, и старайтесь быть туманнее.

Теория заговора

К вопросу о туманности. Есть одна ошибка, популярная до такой степени, что она совсем выбивает у нас научное мышление из публичного поля. Конспирология. В чем смысл конспирологического мышления? Конспирологи предполагают, что все происходящее не просто объясняется некими таинственными скрытыми причинами, а что все, что мы видим на поверхности, есть проявление чего-то важного и главного, что мы не знаем и что скрыто от нас где-то далеко. Невидимая рука открывает эту дверь. Что это было? Между тем, у нас сегодня есть совершенно понятное, рациональное обоснование. Чем плоха конспирология? Есть простая бытовая конспирология, которая вам рассказывает, что миром правят тамплиеры, ротшильды, рокфеллеры. Конечно, это дурь, но есть мутная сфера под названием геополитика. Я бы запретила употреблять это слово, потому что оно дурит людям голову до чрезвычайности. Знаете, эта великая концепция шахматной доски, которая предполагает, что есть великие люди, вершители судеб, сидящие за этой доской, а есть пешечки, передвигаемые по ней. Ничего подобного не происходит.

Если вы когда-нибудь пойдете на госслужбу и увидите вершителей наших судеб, вы поймете, насколько случайны принимаемые ими решения, которые при этом еще и не исполняются, насколько все происходящее объясняется хаосом и попыткой как-то в этом хаосе прямо сегодня что-то такое решить, чтобы тебя не поругали и не уволили. Но поскольку как раз это более-менее людям видно, они начинают думать: «Это видимое правительство — так, фигня, а там в бункере сидит какое-то мировое правительство, Римский клуб, еще кто-то, там живут ротшильды с рокфеллерами и играют в эту самую игру». Даже великие масонские ложи, если к ним приглядеться, представляют собой не более чем клуб по интересам, нечто вроде клуба выпускников, где люди собираются и говорят о своем, наряжаясь в тайные фартуки. Власть тайных организаций чудовищно преувеличена. Никогда в мировой истории не было такого момента, когда они бы действительно решали какие-нибудь значимые исторические вещи. Миром правят не тайные организации, миром правят явные организации — правительства, армии, коммерческие корпорации, церковь. Как сказал Оскар Уайльд, тайна мира — в видимом, а не в невидимом, и только глупец не судит по наружности. Это нам обидно, нам хочется тайных причин.

Почему нам их хочется? Потому что, как ни парадоксально, в теории заговоров есть своя уютная безопасность. Если мы считаем, что наша действительность руководима чьим-то замыслом, пусть даже это будет злобный и коварный замысел, нам спокойнее. Осознавать, что наша жизнь не руководима никем и что ею правит бесчисленное количество хаотично смешанных факторов, — это как-то тревожно и беспокойно. Чем конспирология плоха еще и с моральной точки зрения? Она снимает с нас ответственность. Если мы верим в вершителей наших судеб, значит, мы сами не вершители, значит, от нас ничего не зависит, все уже решено. Вон, Обама решил — куда ж нам, бедным, теперь деваться? Не снимайте с себя ответственность, поскольку, сколько ее ни снимай, она все равно с вас не снимется. Нет никаких тайных правителей вашей судьбы, ее определяет только ваше собственное поведение. Поэтому не впадайте в конспирологию. Конспирология — отрицание рациональности, очень плохая вещь. Как и все эти мечты о геополитике и разговор о великих шахматных досках. Это очень плохое явление в нашем публичном пространстве, и я за ним наблюдаю с тревогой и отвращением.

Большой Брат следит за тобой

Производной от конспирологического мышления является следующий рассматриваемый нами пункт, который можно обозначить как психоз внешнего контроля. Это такая картина мира, в которой все, что происходит внутри страны, объясняется тем, что сделано за ее пределами. Все цветные революции руководились из США. Ленина прислали из Германии в пломбированном вагоне, чтобы он совершил революцию в России. Обычно это касается каких-нибудь катастроф. Обама сговорился с арабским шейхом, чтобы уронить цену на нефть и навредить России. Это тоже некий подвид конспирологии, и моральная основа его такова же — снятие ответственности с себя.

Любая страна сама отвечает за то, что в ней происходит. Более того, даже в сфере внешней политики, даже в такой важной, как война, последующую судьбу страны определяют не столько ее военные успехи, сколько состояние ее общества в этот момент. Вернемся к нашему 1914 году, о котором было столько разговоров. Россия закончила Первую мировую войну в составе коалиции-победителя. Помогло это ей? Нет, не помогло, потому что состояние общества было таково, что случились революция и коллапс государственной системы, и все передвижения на фронте, за которыми люди следили с таким волнением, оказались совершенно не важны — последующие волны событий их просто смыли; исчезли даже воспоминания об этом. А представляете себе, как это было важно, когда это все было? Какой-нибудь Брусиловский прорыв. А следить надо было не за этим, а за тем, как чувствуют себя крестьяне, сколько получают рабочие, что пишут в газетах, как реагирует на все происходящее общество. Внутренняя политика всегда будет приоритетом по отношению к внешней, хотя внешней интереснее заниматься, она более гламурная. Все страшно любят саммиты, внешнеполитические переговоры, последующие меморандумы, притом что, уже даже наблюдая за новостями, можно было бы догадаться, что выполнимость этих меморандумов и эффективность саммитов зависит исключительно от внутреннего состояния тех стран, которые в них участвуют. Помните, никто не руководит никем из-за границы, нельзя организовать ни в какой стране революцию, если там нет для этого почвы.

Даже великие масонские ложи, если к ним приглядеться, представляют собой не более чем клуб по интересам, нечто вроде клуба выпускников, где люди собираются и говорят о своем, наряжаясь в тайные фартуки. Власть тайных организаций чудовищно преувеличена.

Опять же, если бы вы знали, чем занимаются все великие экспертные центры, которых у нас называют дирижерами каких-нибудь переворотов и волнений, вы бы знали, что они занимаются в основном пересказом ежедневной прессы своими словами. Тем же, между нами говоря, занимаются великие спецслужбы — еще один миф нашего времени, еще одни тайные дирижеры всего происходящего. Они тоже переписывают открытые источники, а потом говорят, что добыли все страшным трудом, практически рискуя жизнью. Это те еще бездельники. Все, что надо знать, находится в открытых источниках, все, что надо видеть, лежит на поверхности, надо только иметь умственный инструментарий, необходимый для того, чтобы анализировать эти самые открытые данные. Если кто-то поддерживает в другой стране какие-нибудь общественные организации, или даже политические партии, или даже экстремистские группы, то он занимается тем, что называется «организация восхода солнца вручную». Если есть для этого почва, в стране будет политическая нестабильность, а если почвы нет — хоть ты сколько посылай в пломбированном вагоне любых деятелей, они никому не будут нужны, как Ленин никому не был нужен еще за пять лет до революции, а потом вдруг неожиданно стал. Почему? Потому что совпал с некоей общественной тенденцией. Поэтому помните: никто извне никем не руководит.

Может быть, это могло бы худо-бедно быть частичным объяснением чего-то, что происходит, например, в очень небольшой стране, окруженной могучими соседями. Действительно, существуют анклавы, существуют колониальные и полуколониальные государства, для которых важен этот могучий сосед, способный доминировать экономически и политически. Применительно к России это не так. Напомню вам оригинальную мысль: Россия — очень большая страна, в ней живет чрезвычайно много народу. По итогам нашего XX века Россия — страна не просто урбанизированная, а сверхурбанизированная: мы живем в основном в городах. Можно сказать, что вся Россия — это десять городов и их окрестности. Население у нас преимущественно образовано, и процент людей с высшим образованием чрезвычайно высок. Предполагать, что таким строем такого размера можно дирижировать из-за рубежа, да еще из какой-то Америки, которая вообще неизвестно где находится, — это абсолютная мифология. Поэтому никогда не преувеличивайте значение того, что происходит в других странах, для нашей собственной страны. Поэтому говорить «Вот в Америке будет другой президент, придет республиканец, он-то Путина и свергнет» нельзя — никто его не свергнет, пока для этого не создадутся условия в самой России. Помните, внутренняя политика важнее внешней, общество важнее личности, тенденции важнее персоналий.

Китайский миф

Три последних пункта в завершение наших с вами уроков практического прогнозирования касаются больше риторики, нежели сути. Первое — это то, что у нас любят говорить о Китае и о том, как мы с Китаем будем сильно дружить или ругаться и как он будет влиять на нашу жизнь. Надо иметь в виду, что мы с вами знаем о Китае чрезвычайно мало, и узнать больше у нас не очень много шансов из-за большого языкового и культурного барьера. Поэтому когда в какой-нибудь статье видишь, что там много рассуждают про Китай, обычно это признак, что дальше это можно не читать. Большинство наших китайских картинок представляют попытку европейского ума спроецировать другой, то есть придумать что-то такое, что максимально отличается от меня самого. Поэтому возникает китайская угроза или, наоборот, надежда на китайскую помощь. Все, что нам надо знать, это то, что Китай — чрезвычайно большая страна, занятая преимущественно собой, поэтому не ждите ни что они нас завоюют, ни что они нам неожиданно дадут денег и у нас на этой почве начнется экономический рост.

Вы наверняка слышали идею о том, что сейчас эти самые китайцы хлынут в Восточную Сибирь и заселят ее. Этого не будет. Знаете, почему? Потому что в Китае происходит тот же самый процесс, который происходит во всех странах, переживающих промышленную революцию, а именно — урбанизация. Китайцы покидают свои собственные деревни и переезжают в города. Они не хотят жить в Восточной Сибири, где нет ничего, кроме комаров, они хотят жить в городах, причем преимущественно в своих собственных, поэтому никакой волны страшного избыточного китайского населения, которое сейчас хлынет и заселит нас всех до Урала, нет. Забудьте об этом.

Ложные цитаты

Второй момент риторического характера. Люди, которые пишут статьи подобного плана, ужасно любят украшать их цитатами великих людей. В большинстве случаев эти цитаты не имеют ничего общего с действительностью. Есть целый набор каких-то расхожих, совершенно безумных фраз, которые ходят по интернету и употребляются в прессе. Например, вы наверняка слышали, что Маргарет Тэтчер сказала: в России должно остаться 15 млн человек для обслуживания трубы. Черчилль тоже много чего наговорил нехорошего про Россию, и почему-то ему даже приписывается фраза о том, что русские долго запрягают, а потом быстро скачут, хотя он ее никогда в жизни не произносил и не мог произнести. Бисмарк, по-моему, сказал, что надо отделить Россию от Украины, и тогда-то мы Россию победим. Хотя тоже не говорил ничего такого. Мадлен Олбрайт сказала, что несправедливо, что Россия одна распоряжается природными богатствами Сибири. Но Олбрайт, в отличие от Маргарет Тэтчер и Черчилля, жива, дай бог ей здоровья, и ее спрашивали неоднократно, зачем она сказала такую нехорошую вещь. Она ее не говорила.

Помните: в большинстве случаев красивые и выразительные цитаты из какого-нибудь романа или из Цезаря, Ницше и в особенности политических деятелей XIX–XX века были придуманы какими-то безумными публицистами где-нибудь в 1990-е годы и потом бродили по Сети, постоянно попадаясь во всякой прессе. Будете кого-нибудь цитировать — проверяйте, ради бога, по каким-нибудь словарям цитат или хотя бы по «Википедии», кто-нибудь вообще это говорил или никто этого не говорил никогда. Обращайтесь к источникам.

Народная мудрость

И третий момент, в который любят впадать наши авторы — это пересказы разговоров с так называемыми простыми людьми. Если присмотреться, очень интересная штука. Кто из нас не читал каких-нибудь статей или публикаций, в которых говорится: «Ехал я с таксистом, а таксист мне говорит: „Киев надо брать танковой дивизией“ — или, наоборот: „Гнать их надо, всех воров и коррупционеров“». Любят пересказывать то, что им рассказали ремонтные рабочие, которые у них ремонтируют квартиру, или няни. Дело в том, что людям, которые пишут и которые все-таки являются работниками интеллектуального труда, кажется, что они как-то отделены от настоящей жизни, а есть такие простые люди, которые к этой жизни непосредственно относятся. Поэтому если им что-то скажет дворник, то им кажется, что это больше правда, чем то, что им скажет их коллега, например, по университету. Но никакой человек сам для себя не является простым.

Есть такая психологическая ловушка: мы себя считаем уникальными личностями, обладающими свободой воли, а всех остальных — типичными. Поэтому когда мы что-то говорим, то это мы дошли сложным путем своего умственного развития, а если наш сосед что-нибудь говорит, то это он говорит как представитель всех соседей Вселенной или всех таксистов России. Мы можем воспринимать это с доверием или с недоверием — неважно. Важно, что мы считаем других людей сидящими в своих ячейках, а самих себя — размахивающими белыми крыльями на полной свободе. Если спросить людей: «Что с вами будет через пять лет?», то человек о себе скажет: «Я не знаю. Через пять лет? Я такое могу, а могу что-нибудь сякое, может, так, а может, эдак». А если спросить: «Что будет через пять лет с твоим коллегой по офису?», он скажет: «Господи, с этим все понятно — будет сидеть на этой же должности или его повысят до старшего начальника по закупке скрепок. Вы посмотрите, что с ним может быть непонятно?» При этом сам будущий начальник по закупке скрепок тоже считает, что он на самом деле личность, полная таинственных возможностей. Может, он уедет на Бали, или женится на красавице, или, наоборот, разведется, или заработает миллион. А тот, который сидит за соседним столом, такой типичный, с ним все понятно. Помните, другие люди точно так же наделены свободой воли и точно так же ограничены в проявлениях своей свободы воли, как и вы. То же самое касается и государственных и политических систем. Не увлекайтесь типизацией других людей и не приписывайте всю уникальность себе, или своей стране, или своему политическому режиму. Режимы похожи друг на друга и люди похожи друг на друга, но при этом у каждого есть своя индивидуальная судьба.

Не знаю, сделало ли это нашу задачу по глядению в будущее проще. По-моему, я вам рассказала все, чего не надо делать, а что надо делать — не рассказала, потому что это гораздо сложнее. Легче разоблачать предрассудки, нежели возвещать истину. Тем не менее если мы избавимся от предрассудков и будем стараться смотреть на мир рационально, то будущее будет внушать нам меньше страха. Мне всегда кажется, что научная картина мира как-то безопаснее, чем любая мистически конспирологическая. Даже если она говорит нам о том, что будущее нам неведомо и определяется какими-то злыми людьми или рептилоидами, которые прилетели с Марса и захватили над нами власть. Нет, власть над нами пока еще не захвачена никем, и в довольно значительной степени она принадлежит всем нам.

И все-таки прогноз

Не знаю, порадует ли вас прогноз или нет, но катастрофы я, пользуясь своим собственным положением, не буду предсказывать. Если мы с вами говорим именно о нашей политической системе, то наша политическая система достаточно устойчивая. Она относится к разряду так называемых гибридных, которые сочетают в себе элементы авторитаризма и демократии. Чистые авторитарные системы, чистые диктатуры склонны разваливаться, например, с физическим уходом вождя или под влиянием военных переворотов или массовых волнений. У нашего режима всегда есть возможность немножко сдать назад, немножко сдать вперед. Гибридный режим — это тяни-толкай. Он пользуется преимуществами как демократии, так и диктатуры. Это делает его более живучим, чем многие другие чистые формы, в особенности авторитарные. Опять-таки, вопреки тому, что обычно считают, авторитарные режимы нестабильны и неуспешны. Если вы хотите стабильности, вам надо либо строить демократию, либо хотя бы притворяться демократией, что мы и пытаемся делать.

Катастрофы у нас особо не будет, а траектория развития нашего режима будет определяется правящей бюрократией. Наша политическая система такова, что в ней актором является номенклатура. В нашем политическом поле доминирует государство, а в нем есть три разряда этой самой номенклатуры: силовая (так называемые силовики — спецслужбы и армия, хотя она самостоятельным актором не является), гражданская (государственные и гражданские службы, министерства и ведомства) и экономическая (госкорпорации и сырьевые предприятия, которые фактически национализированы и являются министерствами по делам газа, нефти, какого-нибудь никеля). Эти люди, эти группы и их интересы определяют наше развитие. Пока они заинтересованы в сохранении статуса-кво, будет сохраняться статус-кво. Когда они решат, что минусы текущего положения для них превышают плюсы, они будут делать разные интересные подвижки с целью улучшить свою жизнь настолько, насколько это возможно. Революции у нас с вами не ожидается.

К вопросу о параллелях. Одна из самых опасных параллелей, которые у нас популярны, — это параллель с Украиной. Когда говорят: «Там была такая штука на Майдане, у нас будет такая же штука». Сейчас неважно, рассматривается этот сценарий как желательный или как катастрофический. Мы радикально отличаемся от Украины, у нас совершенно другая политическая система. Я не буду углубляться в то, в чем состоит это различие и чем оно вызвано, но ни к худу, ни к добру как на Украине у нас не будет. Почвы для массовых волнений я у нас не вижу, хотя протестная активность будет возрастать после того, как пройдет этот годовой лаг между снижением уровня жизни и наступлением некоторых политических последствий. Если совсем конкретно, в этом году ничего не будет. В следующем будет интересно: будут проходить парламентские выборы по новому законодательству, гораздо более свободному, чем предыдущие, половина, думаю, будет избираться по одномандатным округам, половина — по партийным спискам. Одномандатные округа тяжелее контролируются. Будет некая политическая возня, скажем так, появятся новые люди, контролировать этот процесс будет сложнее, будет протестное голосование. В течение 2016–2017 года коллективная бюрократия будет принимать решение, что ей делать в 2018 году: что ей делать с Путиным, что ей делать без Путина, насколько ей идти на компромисс с Западом, насколько ей изолироваться.

А в течение нынешнего года все будет продолжаться так, как есть, поскольку ресурсов — как политических, так и экономических — еще хватает, чтобы тянуть текущее положение вещей. Поэтому, если не будет каких-то «черных лебедей» — внезапных событий, которые меняют ход вещей… Хотя опять же «черный лебедь» — сомнительная концепция. Их может летать сколько угодно, но если почва не подготовлена, то он пролетит и никто его не заметит. А если почва для изменений созрела, то любая «галка» станет нам «черным лебедем». Но даже если завтра наш президент внезапно растворится в воздухе, это не так сильно изменит ситуацию, как вы все думаете.

Вот такие мои туманные прогнозы. Но мы с вами все станем жить беднее, это, я думаю, достаточно понятно. Это не будет катастрофическая бедность, нищета, голод, карточки и прочее, но тот уровень потребления, который был в предыдущие десять лет, мы не сможем сохранить. Нефть не собирается дорожать, и, что гораздо хуже, потребность человечества в нефти постепенно снижается. Человечество желает избавиться от углеводородной зависимости, и оно избавится от нее, потому что нельзя остановить прогресс. Эта зависимость была выгодна в колониальной и постколониальной системе в течение второй половины XX века, когда ресурсные страны контролировались странами — потребителями ресурсов. Когда ресурсные страны стали слишком много о себе думать, эта система перестала быть устойчивой. Человечество будет пытаться из этой ситуации выйти. Сланцем ли, солнечными батареями, новыми видами топлива, может быть, произойдет какой-то ренессанс в атомной энергии — не знаю, не занимаюсь этим, но потребность в нефти будет уменьшаться, а поскольку ничего другого мы особо не научились производить, то мы с вами будем беднеть.

Но среди преимуществ у нас с вами — образованное белое городское население. Это не 15 миллионов, обслуживающих трубу, как кто-то якобы сказал, хотя на самом деле никто не говорил. Эти люди никуда не денутся, они не начнут есть друг друга, они переориентируются на какую-то более производительную отрасль. Поэтому в целом мои прогнозы тактически пессимистичные, а стратегически я конца света не вижу. Может, кто-то видит, а я — нет.

Фотография: Hulton Deutsch / Getty Images