За 1990-е годы в состоянии православной религиозности в России произошли заметные перемены. Соотношение причисляющих себя к православию и признающих себя неверующими в массе изменилось за последние десять лет на противоположное. Если к началу 90-х годов к неверующим себя причисляли примерно вдвое больше россиян, нежели к верующим по православному обряду, то сегодня совокупность декларирующих свою принадлежность к православной вере, наоборот, в полтора раза превышает массу неверующих (см. табл. 1).

Россияне причисляют себя к...

(в % к опрошенным)

По приведенной таблице видно, что доля россиян, относящих себя к православным, заметно уменьшается в годы общей политической мобилизации (например, 1995–1996, годы выборов в Думу, президентских выборов; еще яснее это видно на помесячных замерах в эти периоды), в месяцы сравнительной экономической стабилизации. Напротив, больших и даже максимальных значений она достигает в те годы, которые отличаются повышенной неопределенностью в экономических отношениях и политических перспективах, социальной встревоженностью (1993–1994, 1998–1999).

К верующим сегодня — так оно было и в начале девяностых годов — чаще других причисляют себя люди со сравнительно меньшими социальными возможностями и символическими ресурсами, более низким статусом и запросами: женщины, пожилые респонденты, россияне с неполным средним образованием. Однако максимальный рост числа тех, кто называет себя верующим, за 1990-е годы наблюдается не только среди пожилых россиян (где доля их увеличилась в 2,3 раза), но и, напротив, среди молодежи (в 1,9 раза), мужчин (в 2,3 раза), людей с высшим образованием (в 2,9 раза).

Похожая ситуация — с регулярностью посещения церковных служб. Доля посещающих их с частотой, требуемой церковью, скажем, в дореволюционной России (не реже раза в месяц) — в среднем к таким относятся в разные годы от 5 до 9 % россиян — заметнее выросла не только среди жителей села (вчетверо), но и среди людей с высшим образованием (в 3,5 раза). Наконец, доля тех, кто твердо верит в существование Бога (по формулировке подсказки к соответствующему вопросу, «не сомневается в его существовании»), тоже заметно увеличилась среди людей с высшим образованием (в 2,5 раза), среди мужского населения (в 2,5 раза) и, опять-таки, среди жителей села (в 2,4 раза).

Христианская вера чаще всего имеет для сегодняшних россиян, именующих себя православными, прежде всего общепсихологический смысл «отвлечения», «переключения», «разгрузки», как бы не накладывая собственно религиозных обязательств.

Итак, более активными в обращении к православию за девяностые годы были молодые, образованные и урбанизированные россияне. При этом, как показывают данные постоянных исследований ВЦИОМ, декларированная принадлежность к православию не влечет за собой для подавляющего их большинства ни регулярного соблюдения основных обрядов (молитвы, причастия, исповеди), ни более или менее частого посещения церковных служб, ни практического участия в жизни храмовой общины, ни вообще какой бы то ни было реальной деятельности по воплощению христианских идеалов в повседневную жизнь.

С одной стороны, это означает, что христианская вера чаще всего имеет для сегодняшних россиян, именующих себя православными, прежде всего общепсихологический смысл «отвлечения», «переключения», «разгрузки», как бы не накладывая собственно религиозных обязательств, не выступая в качестве коллективных норм действия, но и не предусматривая личной ответственности, практических императивов повседневного поведения. Характерно, что, говоря о значении религии лично для них, верующие прежде всего подчеркивают, что «религия заставляет задумываться о смысле жизни, о душе», «помогает быть терпимым к людям, к их недостаткам».

С другой стороны, это придает вере многих, если не большинства нынешних православных (в том числе новообращенных) обрядовый, оккультно-магический характер. Историки религиозности в России, начиная с Е. Голубинского, неоднократно говорили о «двоеверии» русских. Вероятно, сегодня можно было бы говорить об их «многоверии» — своеобразном ценностном политеизме. В его рамках некоторые идеи и символы христианства соединяются с реликтами рутинных традиционно-магических представлений (веры в сглаз и т. п., воспринятой прежде всего через непосредственную передачу от старших поколений) и символикой новых, внеисповедных форм религиозности, пришедших с современного Запада либо помеченных как «западные» и транслируемых визуальными средствами массовой коммуникации вместе с рекламой или на правах рекламы (теософия, астрология, хиромантия, дианетика и проч.).

Наконец, особый пласт подобных верований — и прежде всего среди более образованных и урбанизированных слоев новоприобщенных к православию — составляют органические представления об обществе и народе, разного рода социальная мистика (в духе Д. Андреева) и социальный биологизм (типа Л. Гумилева), опирающиеся на диффузные социал-дарвинистские идеи, а также муссируемые коммуно-патриотами страхи перед вырождением и геноцидом русских, катастрофические настроения в определенных маргинализируемых секторах общества. Самообозначение «православный» в подобных условиях все больше принимает семантику «русского», соединяясь с комплексом идей и символов российской исключительности («русским мифом») и ксенофобскими установками в отношении этнических чужаков, Запада и проч., которые разделяются сегодня относительным большинством общества, в том числе большинством не верующих сейчас и не веровавших никогда.

Подобный способ самоопределения через отрицание — черта характерная. В этом смысле показательно, что даже причисление себя к верующим не усиливает у респондентов чувства позитивной принадлежности к высоко оцениваемому сообществу. Напротив, параллельно увеличению числа верующих в девяностые растет их подозрительность по отношению к вере других — сознание ее «внешнего», наносного, неискреннего характера. Причем темпы роста подобного недоверия к окружающим — надо сказать, несколько напоминающего старый советский синдром подозрительности, — выше среди тех, кто заявляет о своей принадлежности к православию (особенно среди новообращенных и редко посещающих церковь), чем среди неверующих и никогда не веровавших.

В целом процесс приобщения к религиозной вере и его последствия для ориентаций и оценок россиян в социальной, политической и других сферах вне собственно религиозной проявляются сегодня на массовом уровне в двух феноменах. С одной стороны, нынешние верующие не формируют собственного отношения, своей точки зрения по внерелигиозным вопросам, а присоединяются к инертному большинству, чем, в целом, увеличивают удельный вес рутинно-консервативных установок, социальной пассивности в обществе (надо отметить, во многом так же ведет себя и нынешнее руководство РПЦ). С другой стороны, среди верующих, как и среди неверующих, падает иммунитет к идеологическому консерватизму, уменьшается число его активных оппонентов.

В целом, по сегодняшней оценке россиян, православная церковь занимает достаточно скромное место в жизни страны: ее ход и строй определяют совсем другие силы. Вот как складывается их иерархия в нынешнем общественном сознании.

Какую роль в жизни России играют сейчас…

Опрошено 1600 человек; суммированы ответы «большую» и «очень большую», в % к опрошенным.

(данные опроса в конце июля 2000 года)

• профсоюзы — 10
• политические партии — 17
• интеллигенция — 18
• Государственная Дума — 19
• церковь — 25
• губернаторы — 45
• вооруженные силы — 46
• директора крупных предприятий — 48
• газеты, радио, ТВ — 53
• олигархи, банкиры — 60

В целом интегральную тенденцию в динамике общественных настроений за последние годы можно описать как нарастание смысловой неопределенности. Но выражается эта тенденция, вопреки ходячим идеологическим штампам и «левых», и «правых» ораторов, публицистов, телеведущих, не в «расколе» или «разброде», а, напротив, в массовизации и общем посерении. Идет ощутимое усреднение, «слипание» позиций разных социальных и культурных групп по подавляющему большинству социально-экономических и социально-политических проблем России, относительно ее ближайших перспектив и места в мире. Кульминацией этого единообразия и единодушия, осью кристаллизации всего комплекса настроений общественного разочарования, установок на «реванш» и «реставрацию» стали выборы 1999–2000 годов и аккомпанировавшая им чеченская война.

Ни христианизации, ни гуманизации советского (и наследующего ему российского) общества не произошло. В заданных и сохраняющихся по нынешний день социальных, моральных, антропологических рамках российского социума христианизация и гуманизация человеческих отношений попросту невозможны.

Совсем коротко можно подытожить годы, прошедшие после празднования тысячелетия крещения Руси, так: ни христианизации, ни гуманизации советского (и наследующего ему российского) общества не произошло. Конечно, двенадцать лет — срок для серьезных выводов небольшой. И все же можно предположить, что в заданных и сохраняющихся по нынешний день социальных, моральных, антропологических рамках российского социума христианизация и гуманизация человеческих отношений попросту невозможны.

Если теперь в самом общем, конспективном плане суммировать те сдвиги, которые — в отличие от гуманизации — напротив, произошли в массовом православии, в положении веры и церкви в российском обществе за 90-е годы (и с особенной скоростью и широтой — за вторую их половину), то это будут прежде всего следующие процессы:

• сращение церкви с государством и политической властью;
• сближение в массовом сознании православия с ксенофобией и изоляционизмом;
• фактическое слияние для большей, если не подавляющей части населения семантики «православного» и «русского»;
• ослабление несовместимости религиозных установок с коммунистической идеологией и публичной риторикой РКП.

Вряд ли кто станет оспаривать то, что подобная смысловая композиция, десять-двенадцать лет назад никем специально не задумывавшаяся и даже не принимавшаяся в расчет, скорее всего, была бы признана тогда невозможной. Тем не менее именно она стала за эти годы реальностью. Характерно, что в средствах массовой информации и, главное, на телеэкране, на его наиболее популярных каналах православная эмблематика активнее всего присутствует сейчас среди атрибутов государственной власти, символов дореволюционной и нынешней российской державы («преемственность» которых постулируется, подразумевается или негативно переживается при этом в фантомном чувстве «утраты», «России, которую мы потеряли»), подается как знак всего «высокого и прекрасного» («купола-колокола»), а православие выступает рука об руку с ксенофобией, в том числе по религиозному признаку (антисектантством, антипротестантизмом, антимусульманством), и этнокультурным негативизмом.

Однако российское православие как государственная религия вслед за самим национальным государством сложилось в России к концу XIX века в почти целиком крестьянской, едва затронутой модернизацией стране, из населения которой, кстати, во многом формировалось и само пастырское сословие. Можно полагать, что процессы нынешнего широкого и даже демонстративного приобщения к православию с конца 1980-х годов в некоторых отношениях — в количественном плане, в характере верований, общецерковном и массовом понимании веры — как бы вернули страну к той, «исходной» ситуации. Вместе с тем задачи, стоящие перед обществом, перед Россией в ряду других стран мира, сегодня совершенно иные. Однако ни православной церковью и ее иерархами, ни прежней и новоприобщенной паствой этот столетний социальный, культурный, исторический путь, приходится признать, не пройден (в большой мере это относится ко всему российскому обществу, к его «протоэлитам» с их навязчивым чувством периодического возвращения «к истокам»). Говоря давними словами Анны Ахматовой, «христианство на Руси еще не проповедано». Отношение между православием и актуальной современностью (ситуацией после Холокоста, Второй мировой войны, краха советской системы с ее социальными ориентирами и смысловыми дефицитами), между православной церковью и экуменической идеей (Западом, цивилизацией в целом), между жизнью церковной и повседневной («прозой мира» с ее новыми социальными, культурными, этническими, религиозными реалиями и проблемами) — все эти вопросы лидерами православной церкви, насколько можно судить по внецерковным источникам, в сколько-нибудь осознанной форме не поставлены, их как бы не существует ни для клира, ни для мирян. Видимо, неспособностью справиться с этими задачами, смысловой непродуктивностью консервативного фундаментализма в сегодняшней ситуации прежде всего и объясняется тяготение нынешнего руководства РПЦ напрямую к государственной власти, апелляция к ее высшим авторитетам, ключевым символам и механизмам массового воздействия. А их паства, по этим же причинам, склоняется к магии и оккультизму.

Фотграфия на обложке:
Во время торжественной церемонии закладки камня на месте, где будет заново воздвигнут Казанский Собор, 1990 год / Сенцов Александр / ТАСС