Это что, Россия?

— В чем вы видите причину успеха якутского кино? Не в одной же экзотике дело.

— Многие задаются таким вопросом. Я ведь не профессионал на самом деле, делаю все на ощупь и с оглядкой на других. До определенного момента я не задумывалась, а просто радовалась: есть, значит, такая фишка. Удобство нашей республики в том, что все быстро узнают друг друга. Киносообщество небольшое, мы перетекаем из одного проекта в другой. Звукорежиссер, к примеру, у нас один на всех. Всё как бы на дружеских началах. Все друг друга знают. Такая маленькая кинодеревня. Чтобы усилить эти связи, мы с моей подругой, продюсером и режиссером Любой Борисовой еще в 2012 году создали сообщество независимых кинематографистов и назвали его «Киноклуб Саха». Цель была объединить всех, познакомиться, смотреть фильмы, обсуждать его с авторами. Клуб возил наши фильмы в Татарстан, Калмыкию, Бурятию, Тыву, были в Южной Корее и Эстонии, там большой интерес к Северу… Поскольку нас мало, то и захочешь, а не спрячешься. Если хочешь работать, команда быстро наберется. На 50 процентов, если не больше, удачный проект зависит от человеческого фактора. Актерская база у нас крепкая — академический театр есть, ему уже больше ста лет…

— И он очень активно работает!

— Наш бывший министр культуры, у него и «Золотых масок» много, Андрей Саввич Борисов, — он 24 года руководил театром, он очень помогает укреплению связей. Основой нашего кино как раз театр и оказался — кроме актеров, есть режиссеры, получившие образование за пределами республики. Все это привело к тому, что настал момент, когда начали снимать кино. Активно это началось уже в конце 1980-х годов. Но автономный статус республики не позволял иметь студию. Ближайшая была в Иркутске. Оттуда приезжали и в основном снимали материал для документалок. Но если копнуть глубже, выясняется, что наши актеры уже в «Аэрограде» Довженко появились в 1935 году. Точнее, это был один профессионал с достаточно уникальной биографией. А так, чтобы народ саха начал участвовать в кино, то это скорее с конца восьмидесятых годов. Есть еще такой момент. У нас еще не было национальной кинокомпании, но зато начало работать национальное телевидение: его запрос на молодых операторов и режиссеров, рост их амбиций в конце концов привел к тому, что стало сниматься свое кино. Его пионерами стали телевизионщики. Я помню первые работы, которые снимались, это был не полный метр, меньше часа, они демонстрировались по телевизору, потому что формат был не для кинотеатра.

Я помню, еще ребенком смотрела по телевизору якутское кино. Оно мне очень нравилось, цепляло меня. С 1990-х годов появляется кинокомпания, начинают снимать кино. Тогда, несмотря на театр, был кадровый голод. Посылали людей учиться, но некоторые не справлялись и возвращались. Наверное, это нормально, это сейчас у нас лучше адаптация к внешнему миру. Но вот одним из первых среди наших закончил ВГИК Алексей Романов — он профессионал. Есть те, кто учился на Высших режиссерских курсах, сейчас они уже старшее поколение. Среди молодых как раз не очень много профессионалов с дипломами. Операторы разве что. Основная масса учится друг у друга на ходу. В кино у нас все-таки приходят окольными путями.

— Неплохо, что вы не воспроизводите модели, которым учат во ВГИКе…

— Да, возможно, это бы помешало нам свободно реализоваться. Хотя, с другой стороны, базы-то не хватает, даже самой элементарной. Но есть желание, энтузиазм, поэтому и снимают. Я работала в академической среде и немного изучала эту схему. Я анализирую и думаю, что это, может, все хорошо, но не может долго длиться. Здесь нет так называемой индустрии, потому что все, что здесь пока наработано, не очень конкурентоспособно именно как производственный конвейер. Тут могла бы работать какая-то кинокомиссия — чтобы кто-то приезжал со стороны и снимал. Многие интересуются, но систематически никто не занимается организацией кинопроцесса.

— Рынком для вашего кино, мне кажется, могут стать страны вашего макрорегиона. В Европе уже давно миновали стадию национального кино, а в чужих примерах они видят скорее постколониальные атавизмы. Европа свое самостоятельное национальное кино оставила в прошлом, так же как идею суверенной нации, им это уже не интересно. Все объединяются: валюта общая, границ нет, тем более в культуре. Так называемые традиции давно коммерциализированы. Конечно, у глобализации есть оборотная сторона — акцент на локальности, перезагрузка местного колорита через экологический дискурс. В этом смысле хорошо продаются Скандинавия, Восточная Европа. Россия тоже могла бы, если бы не самоубийственное государственное управление… А Якутии, хоть она политически и часть России, логичнее продавать свою локальность туда, где ее адекватно воспримут, добавив к вашей выраженной азиатскости экстремальные условия жизни, которые тянут за собой ассоциации первозданной мощи, уникальных способностей и особого достоинства.

— Многие этого не понимают. На кинорынке этого не объяснить. Но мы сейчас находимся в поиске, и нами действительно очень заинтересовались. Один раз мы «выстрелили», что-то показали, скажем, в Пусане, и на следующий год ко мне подходят и говорят: давай делать кино. Хотя есть и другая экзотика: грузинская, колумбийская… Наверное, мы интересны как раз тем, что для Азии мы непонятно кто. Азия не очень хорошо знает Россию как многонациональную страну, в которой живут разные народы. Они каждый раз удивляются, что в России много национальностей, я им это чуть ли не на пальцах объясняю. Они вроде понимают, а потом опять удивляются. Просто видят, что наше кино на антропологическом уровне азиатское, а производство — Россия. Ну как так, почему Россия, где же тут Россия?! У них крепкая ассоциация с Россией, что это Европа, там другие люди…

— Более того, даже для тех, кто совсем не интересуется историей, Россия — это русскоговорящая континентальная империя, которая подавила всех, кого встретила на своем пути. Этот устойчивый образ России культивируется и сегодня: несмотря на закрепленный в Конституции федеративный принцип, Россия управляется как унитарное государство. Слово «федерация» отдает в данном случае таким же сарказмом, как, например, сочетание «либерально-демократический» в названии известной партии. Поэтому, говоря о кино, мы находимся в поле политики, социальности и горизонтальных связей людей. Мы с вами говорим по-русски, и это не только наследие империи, но и ее длящиеся последствия. Якутия не является автономным политическим субъектом, отсюда и разрыв шаблона у тех, для кого в России все едино.

— Да, именно поэтому удивляются. Дескать, вы же не Россия, а что-то другое. А государство что, то же самое? Как это так?

— Есть пример уйгуров в Китае. Но там еще более жесткое государство, поэтому более острое противостояние. Им очень жмут, и действие рождает противодействие. В субъектах России типа Татарии или Якутии пошли по пути усиления лояльности. Иными словами, реставрации все той же империи, какой она была до 1917 года.

— Но мы создаем фильмы, где и мы, и русские, которые укоренились тут, в Якутии, отличны от всей остальной федерации. Хоть мы четыре века в составе России, а только сейчас начинаем доносить о себе какую-то информацию во внешний мир через культуру. Это же смешно. В советское время уже были медиа, но расстановка сил была другой. Идеология по умолчанию одна, все были для внешнего мира одинаковые, пусть внутри все только и твердили, что о многонациональном народе.

Аргентина в снегах

— Где вы в республике показываете свое кино?

— У нас же свой прокат здесь.

— Кинотеатры — ОК, а есть какие-то киноклубы. где происходят встречи, обсуждения, интеллектуальный неформат?

— К концу 2010-х энтузиазма поубавилось. В 2012 году был такой всплеск. Люди писали нам, интересовались, когда следующая сходка Саха-клуба. Это было не какое-то модное, известное или классическое кино, а наше кино, встречи с авторами, с актерами, интерактивно — со зрителем. Это было очень востребовано, первые два года активно работали. На третий год я устала каждую неделю собираться, к тому же я ушла в продюсирование, хотела снимать свое кино. Иногда и сейчас народ просит: давайте соберемся. Раз в месяц, бывает, сбегаемся. Но у нас своего места нет. Один дружок-киношник открыл место «Art House бар». Правда, далеко, не в центре. Зовет: приходи, есть экран, кинопроектор. Я ему говорю: Степа, делай что хочешь, ставь, показывай. Может, я иногда буду приходить. Могу договориться, бесплатно будет всё. В основном смотрели на DVD. Качество, конечно, ужасное.

— Сейчас на сайте киностудии «Сахафильм» можно заплатить немного, и все доступно… Давайте немного про культуру вообще поговорим, более отвлеченно. Вот, к примеру, удивление вызывает, что вы такие большие, а народу так мало. Это, наверное, влияет на самосознание народа…

— В смысле, почему у нас такая большая республика — как Аргентина по площади? Потому что народ свободно расселялся, никто не препятствовал, нет ведь никого, звери разве. Были, конечно, местные северные народы, с которыми когда-то мигрировавшие с Алтая якуты встречались. Но сколько-нибудь населенными эти края никогда не были. Якуты поэтому доходили до Охотского моря. Возьмем даже такое спорное слово, как Сахалин. «Саха» и «лин» вообще-то значит «народ на востоке». Кто до прихода русских докуда дошел, мы не знаем, статистики же не было никакой. Сейчас статистика есть, границы понятны. Но что толку в границах, когда нашу территорию делят большие компании. Они сильнее всего в нашей земле заинтересованы. Я боюсь, что таких компаний, как «Газпром» с ее частной дорогой, куда только она имеет доступ, а остальные как хотят, будет всё больше и больше. Хотя как знать. Нас пугали, что нас не компании, а китайцы завоюют.

— Мне кажется, страх перед Китаем искусственно насаждается — когда ты сам не в состоянии толком развивать территорию, нужно демонизировать тех, кто рядом и кто может. Хотя у Китая совершенно другие стратегии.

— Если бы китайцы этого хотели, они бы сделали это давным-давно. На самом же деле между народами Азии, включая русских колонистов, очень давние связи, все торговали друг с другом. У одних золото, у других фарфор, так и жили…

— Хорошо, допустим, это тоже объясняет, почему вас хорошо принимали в Пусане. А в Европе с чем связан интерес к вам?

— Мы уже несколько раз были представлены в Берлине. Кино коренных народов — самая актуальная из тем. Колонизированные или малочисленные народы вызывают растущий интерес, таких историй очень много. Я вхожу в отборочную комиссию по циркумполярному региону, т.е. по Арктике, в том числе Северу Америки. С российской стороны туда входим я и Алексей Вахрушев, автор «Книги Тундры».

Он привозил в Берлин свою картину, интересную. Наше кино было, канадское, ирландское. Они же тоже первый раз это видят. Им интересно, как живут коренные народы в современной ситуации. Ха-ха, помню, что «Роскино» было в шоке, когда мы в Берлине объявились. Но я расстроилась, когда в федеральных СМИ написали, что в этом году ни одного российского фильма не отобрано в программу Берлина, только три якутских. А мы что, не Россия, что ли?

— Выходит, федералы сами вас бессознательно маргинализируют…

— Ну да, я потом это поняла, но была расстроена такими отзывами. СМИ сокрушались, что нет, нет в Берлине российского кино! «Роскино» же было поражено, что от нас не одна картина, а целых три! Конечно, вне конкурса, боковая программа, но все же. Я просила «Роскино», наоборот, хоть немного написать о нас и дать денег подъемных. Ну уж нет, вы там сами платите из республиканского бюджета, а вас потом еще в Берлин позовут, не нас же… Вот так: «не нас». Да они бы все равно не дали нам ничего, мы же «не Россия».

— Связана ли тематика фильмов, которые снимаются у вас в республике, с какой-либо установкой на самоэкзотизацию?

— Возможно, в девяностые так и было. Мы думали, что же нам снимать. Свобода, распад прежней страны, настрой на самоидентификацию, возврат языка и культуры. Был же какой-никакой суверенитет при Ельцине, когда он говорил: берите его, сколько хотите. И был большой рывок самосознания: да, мы саха, у нас есть свои костюмы, и не только чтобы танцевать в них по телевизору, есть свои сказания и песни неадаптированные. До того никто не знал, как всё это выглядит и звучит, смотрели центральные каналы и стеснялись деда с бабкой. В девяностые началось возрождение национальных праздников. Я сама была свидетелем этого. В городе на стадионе начали отмечать Элей, который до этого только в деревнях чуть-чуть сохранялся. Элей с 21 на 22 июня происходит. Это некий новый цикл года, когда игры и получение благословения от природы, как у вас, русских, Иванов день. Раньше в Якутске никогда не праздновали, а с началом суверенитета пришла мода, стали делать масштабное шоу. Точно так же и с кино: компания была создана для самопознания, чтобы что-то этнографическое зафиксировать. Мы были в таком состоянии, когда нам хотелось изучать себя и визуализировать всё это с помощью кино. Современное якутское кино совсем другое, более космополитичное, даже если используются народные сюжеты и поверья. Мы бы хотели и большего, сложносочиненного, к примеру, полноценную драму историческую, с большой массовкой, павильоном, графикой, но все это значит такой бюджет, который может осилить только внешний капитал.

— А то, что фильмы снимаются на языке саха, — это принципиально или как-то не слишком рефлексируется?

— Ну как, это же наш национальный и государственный язык. В республике, я имею в виду. Мы же не на Свердловской студии по-якутски снимаем. Я, конечно, опять связываю этот подъем языка и культуры с девяностыми. Хотя в театре и раньше на якутском языке все игралось. Русский театр у нас в этом смысле провинциальный. Не знаю почему. Не задумывалась об этом, если честно. Он чуть новее якутского, в позднесоветское время создан.

— Много ли русских здесь живет и общаетесь ли вы между собой?

— Конечно, общаемся. И друзья русские у меня есть. Нас тут всего меньше миллиона, 900 с чем-то тысяч, на трех миллионах квадратных километров живет. Из них чуть меньше ста тысяч тех, которые назвали себя коренными саха. А половина — русские, украинцы, малочисленные народы, которых очень мало. К примеру, эвенков всего 30 тысяч. В основном же здесь русскоязычное население. Сейчас наблюдается миграция из Средней Азии. Киргизы, узбеки, таджиков много. Была волна из Армении, Азербайджана. По строительству, бизнес разный. Мигрантов много тюркоязычных, они другой веры, и это чувствуется. Но в основном народ бежит отсюда, специалисты уезжают, и пустующие позиции занимают мигранты. Люди со средне-специальным образованием чуть ли не врачами работают.

— Вы упомянули «другую веру». Это существенно?

— Из истории же известно, что наш народ христианизирован. Это видно по нашим фамилиям. Но, с другой стороны, наши предки продолжали и своим богам молиться. Мне кажется, тогда православная церковь восприняла это спокойно. Видимо, какие-то моменты очень схожи были, и до сих пор так. Дуализм налицо.

— К народам Сибири и Севера церковь была вынуждена толерантно относиться, потому что при агрессивном насаждении от тебя разбегутся остатки людей, а их и так мало. Да еще и ненавидеть будут. А вот ваши совершенно удивительные имена, которые вроде бы имеют российское происхождение, но в России теперь почти не встречаются, — Ефросинья, Прасковья, Прокопий, Аристарх, — это консервация традиций?

— Да, это церковные имена, они по святцам давались. Но они еще, видимо, нравились нашим предкам, поэтому прижились. Сидит себе такая Елизавета Иванова с характерной внешностью и с трудом говорящая по-русски, да-да. И кстати, имена часто переиначены. Михаил — Мися, Егор — Дегыся. У меня вот якутское имя. В девяностые был прямо бум с традиционными якутскими именами. Сейчас некоторые меняют фамилию в паспорте. Ивановы больше не Ивановы, вспоминают родовые имя и фамилию и начинают носить их. Закон не возбраняет. Я, например, не знаю своего родового имени; чтобы его найти, надо покопаться в архиве. Есть люди, которые фанатично хотят вернуть себе родовое имя.

Следы империи

— Вы занимаете продюсерской деятельностью. Больше надеетесь на помощь федерального центра или на частные пожертвования? Может, не только российская помощь тоже может быть?

— Как вы об этом так в лоб спросили. Вы первый человек, который об этом спросил.

— Не надо никакими секретами делиться, интересны ваши ориентиры.

— Якутское кино молодое. До сегодняшнего дня ни один якутский проект не получал федеральных денег. Я честно говорю, хотя мы знаем, что есть Фонд кино, Департамент культуры выделяет деньги. Наши киношники подаются, но ни разу ни один проект не был поддержан федерально. Я не понимаю почему.

— Возможно, имперская политика?

— Мы не одни ничего не получаем?

— Это касается регионов как таковых.

— Ну вот, ежегодно нам выделяется энная сумма из местного бюджета. Она составляет 5 млн рублей в год на все проекты. И делай что хочешь. Никого не хотят выделять, устраивают честный питчинг. Кому дают 200 тысяч, 300, кому-то миллион. Большая часть средств — это деньги, привлеченные от спонсоров, личные деньги. Поэтому бюджет картин очень маленький.

— Кавказское кино — осетинское, кабардино-балкарское, например, — не получает федеральной поддержки. Я слышал комментарии такие, что, дескать, зачем им, у них всегда куча денег, торгуют много…

— Вот-вот, а я слышала про якутов: «У них алмазы».

— Кстати, якуты алмазы не добывают ведь? Это же всё русские компании.

— Да, в основном добытчики даже не зарегистрированы в Якутии. Я была бы очень рада, если бы алмазная отрасль какой-то проект поддержала. Но деньги невозвратные, так что «дураков нет». Может, татарам их местные компании что-то дают…

— Кстати, я нередко сталкивался со стереотипом, что у татар тоже денег куры не клюют…

— Я знакома с некоторыми деятелями кино в Татарстане, бывала там, в 2016 году наш фестиваль там проводили. Говорят, у них большой годовой бюджет. Несильно, но хороший. Местное правительство само решает, сколько выделять денег. Я говорю нашим: «Ребята, вам не стыдно? Поднимите хотя бы до 10 миллионов в год». Говорят — нет.

— А с Северной Америкой у вас есть какое-то взаимодействие?

— В развитых странах полно фондов, помогающих третьему миру. Тут ведь как? Допустим, я владею языком, но наши якуты в основном не владеют. А надо писать заявки, мотивационные письма, правила эти осваивать. Фонды американские как раз ориентированы на native cultures. Но на своих в первую очередь. Мы ведь вообще с другого континента. В Берлине сейчас очень поддерживается африканское кино. У них есть фонд World Cinema. Они поддерживают регионы, где кино только развивается…

— Вышел же недавно в Якутии какой-то совместный проект? Хотя вы были там как сторона, организующая съемочный процесс. Это болгары делали в копродукции с кем-то?

— Да, это фильм «Ага» Милко Лазарова. Болгары там основные продюсеры, фильм вышел при поддержке их фонда кино. Немцы — это постпродакшен, а французы — пленка и камеры. К нам приезжал продюсер немецкий. А мы выступали как кинокомиссия. Столько было мороки — отправляли дважды в неделю в Париж отснятый материал! Какая бюрократия, ничего нельзя… У меня клок седых волос вырос. Сценарий показывали нашим властям, конечно. Надо было доказывать, что мы ничего страшного не снимаем. Может, мы что-то снимаем против России. А это такое камерное кино на самом деле. Простой-простой сюжет, в его основе — гренландская легенда о том, как девушка сбегает из семьи в поисках выхода в большой мир и проваливается под лед. Отец отправляется на поиски дочери, вытаскивает ее. Она умирает. Смысл в том, что нельзя предавать предков, свою культуру. Ну конечно, есть экзотика. Они живут традиционно в юрте, а охоты всё меньше, животные попадаются нездоровые, типичная экологическая проблема. У меня много знакомых из Гренландии, инуитов. Они сразу стали спрашивать: это что, правда у вас снимали? Это кино было снято у вас? Они же к нам собирались! Они не позиционируют это теперь как снятое в Гренландии? Я отвечала: нет, конечно, все переселено в Якутию. Но вы же, говорят, имитируете Гренландию здесь? Я доказываю, что нет. Видите, как они ревностно относятся, как это важно для них! Сначала благодаря тому, что о нас и у нас начали снимать всякий материал, стали формироваться этнографические стереотипы. Точно так же, как и с коренными американцами, и с гренландцами. Но пришло время, когда ты сам начинаешь свою историю рассказывать — со своей колокольни. Поэтому я немного побаивалась этого болгарского проекта, это же взгляд извне. Я спорила с ними, говорила, что вот то-то и то-то так уже нельзя показывать. А они говорили мне: Сардана, ну что ты, это кино. Я говорила: ладно, ваш проект — делайте что хотите, но того, что вы показываете, не бывает. Его надо бы у нас показать, но у нас обычно не покупают такое авторское европейское кино. Разве что фестивальные показы. А ведь кино сейчас много такого — периферийного, снятого на гранты. Видели фильм, саамы сделали, «Саамская кровь» называется? Такая мощная картина, на много чего была номинирована, даже на «Оскар» иностранный. Фильм производства Швеции, кажется, но там саамы местные играют. Я бы очень хотела, чтобы подобное и у нас снимали, но бюджеты не позволяют.

— Шведы нашли деньги, потому что им это было интересно.

— Там история неравных взаимоотношений между культурами, которую не забудешь, не спишешь. Ничего не приукрашено. Потому что остается все же какая-то живая память о начале XX века, много источников информации…

— Всё это составные части большой тенденции, наглядно иллюстрирующей тезисы статьи Гаятри Чакраворти Спивак «Может ли угнетенный говорить». Знаете, наверное, это индийская женщина, классик постколониальной и феминистской теории, открывшая Деррида американскому читателю, ей сейчас уже под 80, и она в 1983 году написала классическую статью. Это очень сильная и важная статья, которую желательно знать. Знать, что она есть, и ее основные тезисы, это такой катехизис. Классный текст, в который инвестировано много обиды, но разработан язык описания…

— Я столкнулась с терминами колонизации сравнительно недавно. В советское и первое постсоветское время практика использования этого понятия была однозначно вытесняющая. Это типа не про нас. В 2000-е годы, когда я ездила на конференции и была в Финляндии, началось какое-то осмысление колонизации применительно к нам. А ведь еще в XIX веке была написана книга о колонизации Сибири, вне зависимости от того, хорошо это или плохо, захват это или добровольное присоединение.

— Да, в конце XIX века Николай Ядринцев издал книгу «Сибирь как колония». А есть ведь еще чудесный термин «воссоединение». Он подразумевает, что вы всегда были частью чего-то, потом вас кто-то плохой отнял, а потом хороший обратно вернул. Это как раз про «воссоединение» Украины с Россией в XVII веке, как всех в школе советской учили про Переяславскую Раду…

— Много чего в советское время нельзя было говорить, многое утеряно. Сейчас говорят кому как удобно. Но кто говорит от имени тех, кто колонизирован, и есть ли вообще такой говорящий, не очень понятно.

— Мы с коллегами сегодня были в институте мерзлотоведения в Якутске. Нам показывали окаменевшее дерево, другие находки… Сказали, что это распространенный промысел среди тех, кто живет в деревнях по берегам рек. Они ездят с помпой и вымывают. Вы их голос имеете в виду?

— Не знаю, нужен ли им какой-либо голос. Они просто выживают, нарушая экосистему, играя по хищническим правилам, которые им навязаны. О наличии альтернатив они не задумываются. Это же бедные охотники, которые что-то незаконно добывают, потом посредники покупают у них добычу за копейки и продают каким-то богатым подельникам. Большая часть мамонтовых костей оказывается в Китае, где они стоят очень-очень дорого. Китайцам нравятся инкрустированные украшения, шахматы. Чего только из костей не делают.

— О да, я в вашем музее видал как раз портрет Сталина из мамонтовых костей, который в 1952 году сделал какой-то ваш художник.

— А на самом-то деле это табу в нашей культуре — доставать что-то из-под земли. Мамонт для нас — представитель нижнего мира. С ним приходит зло, болезни всякие, поэтому останки не трогают. Нельзя тревожить духов людей, животных, а древних тем более. Только в XX веке это все началось, раньше не трогали. И с этим приходит что-то нехорошее, мне кажется. Может, это мои суеверия — знаете, такие типичные для людей, которые живут на Севере… Но многие пытаются за сезон заработать на костях, потому что большая безработица у нас. Думают, найдут большую кость и купят на эти деньги квартиру, машину. Многие умирают, очень тяжелые условия. Там же связи нет, ничего нет. Вдруг руку сломаешь. Сейчас это собирательство костей пытаются законодательно приравнять к промыслам. С одной стороны, это хорошо, с другой — костей-то на всех не хватит. Они же закончатся, причем скоро. Честно говоря, не знаю, кому это надо. Климатические изменения — они же тоже связаны с хищническим природопользованием, которое мы усвоили от тех, кто пришел сюда…

— Вот дома у вас на сваях стоят, потому что на мерзлоте. Может, и не скоро, но потепление даст о себе знать. И эти сваи перестанут держать дома…

— Страшно подумать, что будет, если мерзлота уйдет. Это же холодильник, который держит баланс всего климата на планете. Я понимаю, что бороться против климатических изменений нужно. Но есть и те, кто говорят, что это тоже профанация. Типа это всегда происходило, нечего беспокоиться. Я не знаю, где правда, я снимаю кино, но я чувствую, что происходит что-то, о чем когда-то предупреждали старики…