Русская — нерусская

Урал — земля давно обрусевшая, но и только. Нерусский фундамент, старый, как горы, — это первый, самый древний слой уральской идентичности. Висим, Арти, Шарташ, Балтым, Пышма, Тагил, Исеть — в тысячах рассыпанных по всему Уралу названий городов, деревень, гор и рек живет загадочный язык прошлого и нерасшифрованный укор всем, кто не хочет видеть ничего за рамками официозной доктрины, где «опорный край державы» стоит на «русской Голгофе».

Жившие тут финно-угорские народы почти вымерли ныне, а самые удачливые из них — венгры, которых птица Турул увела в раннем Средневековье на берега Дуная, где они и остались.

По финно-угорской линии можно было бы широко развернуть дружбу народов — и с финнами, и с эстонцами, и с венграми, и с теми народами, которые живут в России. Но в эту сторону официальные власти никаких усилий не делают, даже наоборот. На всякий случай боятся, но виду не подают — презирают, включают империю.

Официозная идентичность предполагает единую и одинаковую Россию — исключительно славянскую православную страну, почему-то до сих пор имеющую прямое отношение к Киеву, а к финно-угорским народам вовсе не имеющую. И очень зря. Это же даже актуальной ныне повестке уже не соответствует. Не говоря о том, что потаенные ходы уральских языков и родство почти вымерших народов могли бы вывести край из глубин современной России к Балтике и Дунаю. Может, язык еще и выведет, если до Киева когда-то довел? И не потому ли этот слой идентичности самый запретный, что ведет, по мнению охранителей, слишком далеко?

Нельзя забывать и про татар и башкир, которых русские переселенцы встретили в южной части Урала. Их и сейчас много в уральских городах и селах, и они на Урале не чужие, они свои и родные. Они тут давно. И это опять-таки разрушает придуманную когда-то и почему-то в Москве систему четкого деления регионов на «национальные» и «русские». Самое странное, что ее и не придумывали толком, поскольку национальная политика была только в раннем СССР, а дальше пошли противоречивые поправки, чистая тактика и никакой стратегии.

Ничья — раскольничья

Урал — раскольничий край. Сейчас тех раскольников почти не осталось, разве что в каких-то глухих местах старики доживают свой век со старым книгами про Исуса и диковинными иконами, которые потом в лучшем случае переезжают в музей. А вот раньше, при царях, было их здесь очень много.

Раскольников почти нет, а закваска-то осталась. И еще какая! Любые рассуждения об официальном православии как безусловной «вере предков» здесь, на Урале, от лукавого. Всем понятно, что это чистая идеология. Может быть, где-то в центральной России предки первого же встреченного на улице человека действительно никогда не выходили из веры, много столетий одобряемой государством (пусть и с продолжительным перерывом на большевиков). Может быть — проверить нелегко. Но на Урале все не так.

Предки многих ныне живущих уральцев ушли от государственной религии во времена протопопа Аввакума и ни в одном из следующих поколений никогда в нее так и не вернулись, в конечном счете став обычными для постсоветской России нерелигиозными агностиками, но при этом лишенными конформистского благоговения перед РПЦ. Как же, как же, помним: дед ходил молиться в специальную избу, а ни в какую церковь никогда не ходил, вослед попу плевался, крестился двуперстно. Какая такая «вера отцов» для нас это ваше московско-патриаршье православие?

В молельные избы и оставшиеся староверские церкви ходят немногие, но и православный актив на Урале малочислен. Из года в год статистика показывает, что даже в самые большие праздники официально одобряемые церкви посещают лишь несколько процентов, да и без какой-то положительной динамики. Зато когда надо было выйти и защитить сквер в центре города, люди вышли и не испугались. Даже попавший под раздачу храм — и тот не сговариваясь называют «скверным», усмехаясь над игрой слов. И ведь уже в третий раз протестовал уральский город против навязываемого ему церковного здания в неудачном месте!

Возможно, тайная раскольничья закваска взошла еще и в пришедших позже протестантах. Впрочем, сколько их на Урале и как они себя мыслят — вопрос сложный, потому что во времена официально насаждаемой и декларируемой всеобщей православности, а особливо после показательной порки «Свидетелей Иеговы» протестанты ведут себя тише и осмотрительнее. Тем не менее не покидает ощущение, что их гораздо больше, чем многим хотелось бы.

Арестантская — эмигрантская

Урал — страна пришлых, край осевших тут мигрантов со всех сторон света. И русские сюда пришли, приведя людей со всех окраин своей империи, и современные жители уральских городов — в большинстве своем люди так или иначе пришлые.

Любимцы официозного краеведения Демидовы — из Тулы. Отец Екатеринбурга Виллем де Геннин (на самом деле — Вильгельм Хеннинг) — обыкновенный немец на службе царя Петра, расследовавший, чем основанные приехавшим из Москвы псковичом Василием Татищевым казенные заводы рассердили местных, то есть туляков Демидовых. И так во всем. И куда нам без этого?

Варварство коллективизации и насильственная индустриализация наполнили новыми жителями старые уральские города и создали новые. Потоки сорванных с родных мест людей со всего СССР сформировали новый облик городов и новое ощущение: здесь все свои, потому что все чужие.

Только самые последние, совсем молодые поколения рождены в семьях, которые прожили здесь всю жизнь. При этом бабушки и дедушки хотя бы с одной половины, да приехали откуда-то издалека — в ссылку, по комсомольской путевке, в эвакуацию, по распределению или как-то еще.

Губернатор-немец и еврей во главе областного центра — так Свердловская область и Екатеринбург прожили все 1990-е и отчасти 2000-е. И никого это не удивляло, не смущало, никто не шутил по этому поводу и ни на что многозначительно не намекал — разве что кроме совсем уж упертых и потому маргинальных любителей присланных из Москвы великодержавных лозунгов.

И все-таки свободная

Несмотря на постоянные попытки имперского центра превратить Урал в управляемую и предсказуемую территорию, он был и остается землей свободы, бунта и оппозиции. Нет смысла в который раз поминать раскольников, но нельзя не вспомнить революцию и Гражданскую войну начала прошлого века: на Урале начинал свою карьеру первый глава Российской Федерации Яков Свердлов, и его имя все еще носит регион, в Екатеринбурге закончили свои дни Романовы, здесь создавали Уральское правительство и чуть не создали очередное Всероссийское — после изгнания большевиков. Но большевики затем вернулись на 70 лет.

А уральский рок? Его появление и расцвет в восьмидесятых годах прошлого века — это целая глава в истории развития уральского и российского общества.

И тем не менее здесь начинал свою карьеру Борис Ельцин и запомнился землякам совсем не в том образе, который ассоциируется с танцами под предвыборную кампанию 1996 года — на Урале его еще помнят молодым, энергичным, открытым. Здесь его поддерживали, зная все риски, а во время референдума о сохранении СССР в Свердловской области только 49,33 процента принявших участие в голосовании сказали союзу «да», а в Екатеринбурге таковых нашлось еще меньше — 34,17 процента! Так что вполне логично, что Екатеринбург был единственным городом России кроме Санкт-Петербурга, где в августе 1991 года люди вышли на площадь поддержать демократию.

В 1990-е и начале 2000-х годов региональная демократия расцвела в Свердловской области пышным цветом: конкурентные выборы со скандалами, мощные региональные партии, насыщенный рынок СМИ. Все это не случилось бы без капитализма, который навсегда превратил Урал из унылой промзоны за колючей проволокой в ресурсно богатое, грамотно управляемое и симпатичное для жизни место.

В 1993 году даже завели разговор об Уральской республике — исключительно для поднятия статуса региона до уровня соседних этнических автономий, но этого даже Ельцин не смог стерпеть. С тех пор призрачная Уральская республика — один из главных страхов федеральных чиновников и их назначенцев, хотя, казалось бы, ничего и не было, только декларации, название и флаг.

И даже после тотальной зачистки всего живого в России и регионах Екатеринбург в 2008 году избрал депутатом городской думы и тем самым сделал политиком Леонида Волкова, а в 2013 году на последних прямых выборах главы города избрал таковым Евгения Ройзмана. Все это уже недавняя история, но возможны ли были протесты 2019 года без хорошо осознанной, поколениями пестуемой уральской идентичности?

Фото: Слава Степанов