— Если не возражаете, я хотел бы начать наши разговоры с вашей отставки. Это драматический момент. Я не стану вас спрашивать, как и что, вы много раз фабулу излагали, и всё это было в печати. Но интересно, что происходило за кулисами. Есть вопросы, которыми я задавался в СМИ. Например, мне казалось, что ваша отставка была не совсем уж добровольной. По моему предположению, если бы Медведев предложил вам остаться еще на один срок, вы бы согласились. Ну а поскольку Медведев не предложил, вы заявили о самоотводе. Эта гипотеза основывается на том факте, что ваша фамилия была включена в список, да еще первой. Зачем включаться в список и зачем потом брать самоотвод, если решение уйти уже принято?

— Конечно, у меня положение сложное, потому что приходится объясняться задним числом. На самом деле было так. Впервые я поставил вопрос об отставке еще в 2004 году, когда губернаторские выборы были отменены. Мне это, вы знаете, казалось спорным, мягко говоря. И мы, например, в своей Конституции статьи о выборах президента не отменили, как сделали все субъекты, а всего лишь приостановили. Я не верил, что это может быть надолго. Такого же мнения был и [председатель Госсовета Татарстана] Фарид Мухаметшин.

— И вы оказались правы.

— Да, правы. А тогда у меня были большие сомнения, и я пошел к Путину. Я же всегда избирался, у меня не было проблем. Я ему сказал: народ меня воспринимает таким, какой я есть, на родной земле работаю все время, этим дорожу, действительно дорожу отношением ко мне, — почему я теперь должен быть назначенцем, встать в ряд с теми, кто побаивается выборов? Тогда Путин сказал: Минтимер Шарипович, я вас прошу, напишите заявление, чтобы на назначение идти. Вы нам нужны, вы нужны Татарстану, я вас прошу согласиться на назначение. Он даже добавил: давайте, там пресса, президентский пул — выйдете и сообщите, что я предложил и вы мое предложение приняли. Это дословно.

— А знаете, почему в этом вопросе критики, и я в том числе, вам не очень-то верили?

— Конечно, догадываюсь. Моя биография в этом плане заставляет сомневаться. Я всегда был у власти, не знал, что такое жить без власти. Это моя работа. Вы можете себе представить: закончил институт, девять месяцев проработал простым инженером, и после этого пошло-поехало, и всегда в гору. Даже никогда особо не задумывался: новый участок, и все — идет и идет. Как же поверить, что я сам могу попросить об отставке?

— У вас карьера счастливая, гладкая.

— Гладкая, да. Настолько гладкая, понимаете, что…

— Падений не было, зигзагов не было, в тюрьму вас не сажали, как многих у нас. Даже следствий не начинали.

— Нет, следствие однажды начинали.

— А, после ГКЧП, помню. Но мы ушли несколько в сторону. В 2004-м, когда вы шли к Путину, вот как на исповеди: у вас не было ожидания, что он вас попросит остаться? Не было ли тут момента игры, как у Бориса Годунова, которого трижды просили взойти на трон? Вы действительно были готовы к отставке?

— Да, был готов. Совершенно искренне говорю. Какая уж тут игра! Тем более тогда мне было уже 64 года, и домашние настаивали, чтобы я наконец-то отдыхал.

— А в 2010-м?

— Еще задолго до того, в 2009-м, мы встретились на 80-летии Примакова. Мы сидели за одним столом: Примаков, его жена, Валентина Матвиенко, Лавров, Путин и я. Я даже хотел сесть подальше, но Путин попросил: давайте с нами. Не знаю, такое уважение было взаимное. И вот за столом, пока шли поздравления, я сказал Путину: тогда вы просили остаться, я остался и не жалею, но это последний срок, я собираюсь уходить. Он говорит: мы еще посмотрим, Минтимер Шарипович, вы пока не торопитесь принять окончательное решение.

— Прошел год, и вы все же в списке кандидатов, да еще под первым номером. Как это следовало понимать?

— Это просто дань аппаратной традиции. Я считал, что у нас есть по меньшей мере пять человек, которые готовы меня заменить. Тот же Метшин, тот же Ахметов, тот же Халиков, не говоря о Рустаме Нургалиевиче [Минниханове] и Фариде Хайрулловиче [Мухаметшине]. Понимаете, я думал о том, как провести смену власти в республике с наименьшими издержками, чтобы общественность это спокойно восприняла. Ну и аппарат, конечно. Там же по процедуре пауза 90 дней, а это много.

— Начнутся подсиживания, интриги всякие, понятно.

— Потом другое. Хорошо, мы первые лица: Шаймиев, Мухаметшин, Минниханов, по порядку трое всегда, это привычно. Но если бы я с самого начала не включил кого-то из тех ребят, которых я назвал, между ними тоже…

— …Пробежал бы холодок.

— Я знаю, что это такое. Был свидетелем перемены власти в республике. Был свидетелем, и не однажды.

— Это люди, это вечная человеческая природа. Начинаются ревность, зависть, борьба амбиций.

— Этот список пошел через «Единую Россию», через администрацию президента России. Мы дважды встречались с Сурковым, и он уговаривал: Минтимер Шарипович, хорошо бы, если бы вы остались. Я отвечал, что идет тенденция на омоложение и что я устал. То, что я действительно устал, знал я только сам. И еще. Говорят, надо уходить на пике популярности. Так что хорошо, что я ушел в 2010-м, вовремя. Хотя я для себя отметил, что пик уже несколько прошел.

— А когда, по-вашему, был пик?

— Мне кажется, в 2004-м. Когда я пошел к Путину, чтобы просить об отставке. Это не выглядело бы как политическое отступление.

— Между прочим, я, как и некоторые другие, считал, что тогда самое правильное было вам уйти. Запереть свой партбилет в сейф, а ключ выбросить в Волгу. Это был бы жест!

— Журналистам нравятся жесты и скандалы, а политику нужно думать о республике и людях. В последний момент у меня возникли немалые сомнения. С одной стороны, я чувствовал, что есть доверие людей… С другой — мне пришлось бы изменить своим жизненным принципам. Скажу вам откровенно, это был для меня очень сложный, критический момент. Я ведь уходил от власти впервые в своей жизни…

— Отмена выборности — это был последний сигнал, что с федеративной революцией в России покончено и федерализм становится чем-то риторическим. Он остается в названии страны «Российская Федерация», но фактически его уже нет или почти нет. Вы так это ощущали?

— Близко к этому. Хотя я всегда верил, что без федерализма России нельзя, что федерализм вернется, возродится. Добавлю к рассуждениям о популярности. Она, может быть, и сейчас есть, особенно когда я занялся Болгаром и Свияжском. Знаете, теперь, после отставки, я почувствовал отношение людей к себе по-настоящему. Это не казенное, не потому, что ты у власти. И я этим очень дорожу. Такое позитивное отношение у абсолютного большинства!

— Даже я к вам стал относиться лучше. Тем более у меня уже нет обязанности вас критиковать.

— Нет, вы критикуйте, это полезно. Что еще я хочу сказать? Наверное, я уже и не мог продолжить работу президентом. Я не привык плохо работать. Я такой по натуре. И я задумался: а у меня будет ли такая же активность, как у Минниханова?

— Да, его работоспособность поражает. Австрия, Дальний Восток, Австралия — и все в течение двух дней. Просто удивительно! Хотя, когда он в первые месяцы своего президентства помчался за картошкой в Белоруссию, я был несколько разочарован. Не президентское это дело.

— Это мы еще обсудим. Я сейчас закончу с кандидатурами. В президентской администрации обсуждался список из пяти человек, они еще удивлялись, какая у нас длинная «скамейка запасных», ведь в других регионах с трудом одного-двух находят. Ну, а официально был презентован список из трех фамилий.

— Причем вы тотчас взяли самоотвод, осталось двое, и всем стало ясно, кто будет следующим президентом.

— Медведев мне прямо сказал: Минтимер Шарипович, кого вы назовете, того мы и предложим. Мы втроем сидели: Медведев, Сурков и я. У меня была стопроцентная уверенность в Минниханове, действующем премьер-министре, хотя, скажу откровенно, были сомнения и даже упреки в мой адрес…

— Вы имеете в виду ваше ближнее окружение?

— И ближнее, и дальнее.

— Я думал, может, у Москвы были сомнения.

— Нет. Медведев не колебался: только назовите.

— Говорили, будто у вас еще была решающая встреча с Путиным в Нижнем Новгороде и что было два списка по три фамилии каждый. Ерунда?

— Да, ерунда!

— Много было слухов, что, мол, на этой почве отношения между [мэром Казани Ильсуром] Метшиным и Миннихановым испортились. Это правда?

— Нет, не испортились.

— Наверное, я неточно выразился. Не испортились, а осложнились.

— И не осложнились.

— Но там есть какая-то напряженность…

— Она и должна быть. Это идет от жизни, от самой конструкции власти. Я помню партийные времена: у секретаря обкома и секретаря горкома всегда были напряженные отношения.

— Сама сфера взаимоотношений конфликтная?

— Да, конфликтная. И это идет не от личностей, а от переплетения полномочий и интересов. Другое дело, как личности себя поведут. Думаете, простые были отношения у Камиля Исхакова с правительством? Нет. И не потому, что он такой-сякой или правительство не проявляло понимания. Виновата сама жизнь. Она порождает противоречия. Это очень глубоко, а журналисты видят только поверхность и круги на воде. Пожалуйста, без обид.

— Людям свойственно персонифицировать проблемы. Журналист должен писать о конфликте президента и мэра, а если он углубится в политэкономию, его перестанут читать.

— Я больше скажу. После получения, с нашей подачи, принципиального согласия руководства России тернистый путь к Универсиаде Минниханов и Метшин пробивали рука об руку. Особенно мне запомнилось обсуждение объемов финансирования, там Путин участвовал, заместитель председателя правительства Шувалов, Кудрин, министр финансов. Решающую роль тогда, конечно, сыграло доверие к республике и ее руководству. Но Минниханову и Метшину не так просто было, поверьте.

— Вот в это я охотно верю. Какая уж там простота!

— Рука об руку, и так весь путь прошли. А то, что между городской администрацией и правительством всегда есть и будут противоречия, — это естественно. Если они работают, это всегда будет борьба за ресурсы, за полномочия.

— Откуда взялся ваш новый статус — госсоветник? Ведь там прописаны очень серьезные полномочия и привилегии? Это что-то от Дэн Сяопина или от Ли Куан Ю?

— Когда решался вопрос о том, что я снимаю свою кандидатуру, Владислав Сурков с подачи Медведева посоветовал, чтобы я по возможности продолжал заниматься политикой в части стратегии федеративного развития. Мне предлагали остаться членом в Госсовете России или в Совете Федерации. Я с благодарностью отказался. Тогда Сурков попросил о том, чтобы я этими вопросами занимался, оставаясь в республике.

Обсуждали, в какой роли. Он предлагал учредить должность госсекретаря. Я с ходу среагировал, что это очень громко и ко многому обязывает. В конечном итоге сошлись на государственном советнике. Вскоре разработали положение об этой должности, и Госсовет республики принял закон «О Государственном советнике Республики Татарстан» 12 марта 2010 года. Вообще-то я сейчас настолько увлечен возрождением исторических памятников Болгара и Свияжска, что, честно говоря, стремлюсь как можно меньше чем-то еще заниматься. Я бы даже так сказал: я для себя поставил задачу самоограничения, сужения сферы деятельности, расписанной в законе о моем статусе. Зато мне теперь все больше нравится активный отдых. Ежедневно плаваю в бассейне по полтора километра, в выходные подолгу гуляю с моей лайкой Махмаем. А зимой еще и лыжи — горные и обычные, для души.

Фото: Пресс-служба президента РТ