Ваш товар

История татар и Татарстана состоит из попыток построить собственную страну, разрушенную напором захватчиков. Удачи на этом пути оказывались преимущественно временными, зато покорители не только резко прибавляли в росте, но и довольно быстро перенимали методы и идеологию побежденных — которым от этого лучше не становилось. Идентичность зато ковалась и укреплялась просто на заглядение.

Волжская Булгария, созданная в Х веке предками татар и ставшая крупнейшим торгово-ремесленным анклавом на гигантском лесостепном пространстве, подвытоптанном набегами и завоеваниями, три века отбивалась и откупалась от завоевателей, обогатив их словами «богатырь», «товар» и «чугун», ну и тем, что эти слова обозначают. В XIII веке разгромленная монголами мусульманская Булгария стала частью улуса Джучи (в отличие от русских княжеств-данников), элита которого постепенно обратилась в ислам — от этих времен остались слова «хозяин», «казна» и «таможня». Потом, после долгого перерыва, пришел черед терминов «айда» и «федерализм».

Россия, как известно, началась присоединением к Московии Казани и прочих татарских земель. Российская Федерация началась решительным отмежеванием РСФСР от прочих нетатарских земель, образовавших в свое время Советский Союз. Да и федерацией Россия остается постольку, поскольку считает себя образованной не божественной-слэш-императорской волей, а равнодействующей миллионов воль в десятках регионов, и в первую очередь в Татарстане. Во всяком случае, в текущем моменте: пока ползучая унитарная реконкиста не ускорила маршевый шаг, пока татары остаются вторым по численности народом страны и пока сюжет про особую роль Татарстана в создании РФ не вытерт из краткого курса.

Выскрести татарина

Большинству жителей любого крупного города страны непросто использовать выражения типа «испокон веков» и говорить о том, что на этой земле жили отцы и деды. В Татарстане на традиционную текучку, а также бегство от барского и поповского гнета накладывались еще и официально организованные переселения, связанные с вытеснением коренных жителей, строительством казенных заводов и промыслов, эвакуациями и ударными комсомольскими стройками.

Самоощущение жителя Татарстана можно лепить, в зависимости от желания, на самом разнообразном материале. Здесь лютовали ушкуйники, Тимур и Пугачев, здесь была обретена священная икона Казанской Божьей матери — на пепелище дома, построенного поверх руин вырезанной ханской Казани, — здесь старейший университет, изгнавший Ленина, здесь до сих пор ищут золото Колчака, здесь шишкинский лес, чуть ли не на опушке которого повесилась Цветаева. Татарские края сотни лет обеспечивали армию (сапогами и полушубками) и флот (корабельным лесом), стали одним из первых центров большой химии, а в советские времена пережили не один, а несколько пиков индустриализации.

В военные годы сюда эвакуировали военные заводы из столиц — в результате, например, старожилы казанского поселка Дербышки, построенного для рабочих оптико-механического завода, долгое время щеголяли питерским произношением и манерой речи, а Казань до сих пор остается производителем самых больших в мире стратегических ракетоносцев Ту-160. Потом к «оборонке» добавился КамАЗ, который, впрочем, тоже отправлял треть грузовиков в армию. Военные же годы заставили покончить с так называемым проклятием Дмитрия Менделеева, заявившего в 1887 году: «Менять хорошо испробованные кавказские месторождения на подающие некоторые надежды волжские не только рискованно, но даже неразумно». В 1943 году началось разведывательное бурение Ромашкинского месторождения, до шестидесятых годов, когда был открыт Самотлор, служившего основным производителем топлива и валюты в СССР, так что на Западе советскую нефть называли просто romashkin.

Конечно, это почти никак не сказалось на благосостоянии большинства жителей нефтедобывающей республики, особенно ее столицы. До 1967 года Казань была закрытым городом, угрюмо скрывавшим оборонные и химические заводы и немножко — статусных ссыльных типа Василия Сталина. Семидесятые годы татарская столица просуществовала в массовом сознании кусочком киноцитаты «Казань брал, Шпак не брал», а в восьмидесятые считалась вполне официальной столицей гопничества.

Советская Татария так и оставалась среднестатистическим поволжским регионом, не слишком богатым, чистым и удобным для жизни — разве что дороги и родники здесь были убиты сильнее обычного разухабистой нефтедобычей. Появление в чистом поле новых суперсовременных городов с московским поначалу обеспечением ситуацию особо не изменило: спецпайки и коэффициенты отменялись очень быстро, а чудо собственной квартиры с горячей водой и туалетом быстро стало привычным в Нижнекамске и Набережных Челнах, но не особо влияло на остальные города и поселки республики. Ну и талоны на продукты первыми вводились именно в таких моногородах, за снабжением которых местный пищепром просто не поспевал.

Эти обстоятельства заставляли жителей республики то и дело отвлекаться на унылые размышления о том, что, например, всякие прибалтийские республики, размеры которых вместе с численностью населения и индустриальной мощью в разы отстают от татарских, пользуются всеми преимуществами полноценных соучастников Союза, а ТАССР остается автономным бесправным недоразумением, которое никто не воспринимает даже как донора — потому что не замечает как субъект.

Естественно, тогда подобные размышления лучше было держать при себе. Все изменилось в конце восьмидесятых.

Договор дороже

Страна начала трещать по швам, а Москва попыталась противопоставить стартующему параду суверенитетов пересборку Союза на привлекательных для регионов условиях. И вот тут Казань впервые распробовала вкус особых договоренностей. Сперва она почти выбила из Михаила Горбачева статус полноценной, а не автономной Татарской Советской Социалистической республики. А когда из-под Горбачева выдернули власть вместе с Союзом, Татарстан решил всерьез принять совет Бориса Ельцина «Брать столько суверенитета, сколько проглотите».

Татарстан принял на референдуме декларацию о государственном суверенитете, профилонил выборы первого президента России, указав в Конституции, что объединяется с Россией на договорных началах, ловко прошел между понятными желаниями Москвы и многочасовыми скандированиями «А-зат-лык!» («Освобождение») на центральной площади Свободы — и три года жил в не очень понятном статусе, поскольку Федеративный договор татарстанский лидер Минтимер Шаймиев подписать отказался.

Помимо Татарстана, как известно, общий договор не подписал еще один регион — Чечня, которая с Москвой договориться не смогла и не захотела. Этот болезненный пример, помимо прочего и сверх всего прочего, позволял Москве и Казани сохранять почти что трепетную нежность и терпеливость при выстраивание отношений.

Двусторонний договор о разграничении полномочий и предметов ведения был заключен только в 1994 году, после того как Татарстан едва не ввел собственную валюту, провел собственную приватизацию, открыл сеть заграничных представительств и пару разу приостанавливал перечисление налогов Москве в ответ на санкции. Вместе с договором был подписан пакет экономических соглашений, утвердивших не только особый политический статус Татарстана, но и его право распоряжаться значительной частью активов и налогов.

Мягко авторитарный Шаймиев повел республику по пути мягкого вхождения в рынок. Татарстан, особо не шикуя, принялся осваивать роль первого среди равных: газифицировал села, начал переселение горожан из ветхого фонда и отстраивание потребительской экономики, наладил ежегодное товарное кредитование села в обмен на изъятие большей части урожая, что позволило поднять урожайность до рекордного уровня, но минимизировало выделение самостоятельных фермеров. А попутно демонстрировал чудеса управляемой демократии, в рамках которой партия власти, на которую укажет местное руководство, получала рекордную поддержку, а оппозиция описывалась термином «диванная», потому что умещалась на одном диване.

Многие находки Казани быстро перенимались Москвой: через год после того, как Шаймиев велел собрать все ЛВЗ республики в единую суперкомпанию «Татспиртпром» (с формулировкой «Пока вы все там друг друга не перестреляли»), в Москве появился вполне аналогичный «Росспиртпром». Госкорпорации, забирающие под крыло все, что шевелится, вряд ли создавались без оглядки на татарские холдинги. Да и реформы власти в стране (с парой «наемный сити-менеджер — выбранный из депутатов мэр» или «губернатор, выбираемый из короткого партсписка») странно напоминали вычурную схему появления татарских мэров (они назначались президентом и только потом, чтобы подтвердить народное доверие, должны были избраться в парламент республики).

Жители республики к такой ситуации быстро привыкли, а удивительный для девяностых региональный патриотизм стал в Татарстане довольно распространенным явлением, причем отличающим не только представителей титульной нации. Потому что Татарстан хоть и позиционировался как центр и родина всех татар, которых за пределами республики втрое больше, чем в пределах, но всячески демонстрировал, что он — отечество для каждого местного. Шаймиев пытался выдерживать логичную для региона, в котором татар и русских примерно поровну, практику паритета: если в комплексе Казанского кремля строилась колоссальная мечеть на месте снесенной Иваном Грозным, то рядышком реставрировался разоренный советской властью грандиозный же православный собор.

Ну и почти на автомате на всех, до кого возможно дотянуться, распространялись беспощадные татарские гостеприимство и опека, описанные Карлом Фуксом еще в середине XIX века: «Ежели позовет знакомый татарин в деревню к себе в гости, то можно знать наперед, что сделаешься на другой день болен. От всего надобно непременно отведать, но этим не кончится — два или три татарина, вам даже незнакомые, дожидаются, чтобы позвать вас к себе. Отговориться невозможно».

Мира вам без согласия

С приходом Владимира Путина началось аккуратное выпрямление нежно прогнутой вертикали федеральной власти. С прокурорской помощью Конституцию и законодательство республики впихнули в общероссийские стандарты, сняли большую часть преференций, отменив практически все особые экономические соглашения, и на всякий случай запретили татарам, а с ними и остальным народам страны использовать латиницу либо иные некириллические виды письменности. Попутно специально обученные аналитики каждые полгода громко предупреждали общественность об опасности ваххабизма и экстремизма, таящихся в татарских селах.

Однако Москва в 2007 году продлила Договор еще на 10 лет, а главное — компенсировала выпавшие доходы республики траншами в рамках федеральных целевых программ, первая и наиболее масштабная из которых была связана с поспешно обоснованным 1000-летием Казани. Подготовка к юбилею обошлась в десятки миллиардов рублей, миллионы терзаний, сотни тысяч перепаханных, снесенных, перестроенных квадратных и кубических метров. Город завершил ликвидацию трущобных районов мощной рихтовкой исторического центра, стер с лица земли множество бараков, ветхих зданий, культовых пивбаров и памятников старины. Взамен Казань получила выстроенные с нуля улицы карамельной красоты и свежести, шикарные мосты, дороги и первое в истории новой России метро, навела глянец на исторический центр. И вошла во вкус великих строек: одновременно с ультрасовременными стадионами город получал достопримечательности вроде Дворца землевладельцев, напоминающего декорацию из безвкусного, зато крупнобюджетного фэнтези.

Руководство Татарстана поняло, что схема работает, и принялось использовать ее на полную катушку: в Татарстане прошла Универсиада, саммит ШОС, ЧМ по футболу и куче других видов спорта, с ними приходили очередные транши, а Казань запатентовала звание третьей столицы.

Этому не помешала смена власти: Минтимер Шаймиев, уйдя в отставку, сосредоточился на реставрации татаро-мусульманской и русско-православной святынь, соответственно, в Булгаре и на острове Свияжск. Оставленный вместо него верный и проверенный Рустам Минниханов прекрасно осваивал средства, вроде бы набирая очки в глазах федерального руководства, для которого не только обеспечивал по-прежнему внушительные проценты на выборах, но и выполнял тонкие поручения: например, лично умиротворял крымских татар после присоединения Крыма.

А потом вдруг все кончилось.

Москва отказалась продлевать двусторонний Договор, указав на его ненужность, элегантно покончила с национальной особостью республики, объявив татарский язык необязательным и сократив его экологическую нишу до факультативно-бытового общения, а Казань оказалась в гигантских долгах по обязательствам за так вроде легко дававшиеся деньги.

Татарстан перестал быть первым среди равных, и теперь его жители все увереннее осваивают общефедеральные подходы.

Идентичным образом и подобием

Идентичность, как и большинство отечественных заметных проявлений, носит реактивный характер. Птица гордая, пока не пнешь — не полетит, пока в угол не загонишь, в рост не пойдет.

Оправдывая название, Казань, а с нею и вся республика, давно стали натуральным котлом, который переварил в наваристый бульон все, что в него попадало: булгар, кипчаков, татар, русских, вотяков, немцев, солдат, священников, мурз, кожемяк, нефтяников, русофилов и младотюрков, губернский принцип, государство Идель-Урал и белокаменный кремль (весело названный ЮНЕСКО «исключительным памятником культуры ханского периода и единственной сохранившейся татарской крепостью» и на этом основании объявленный частью всемирного наследия). Но если котел не подогревать, температура его содержимого неминуемо уравнивается с общей по больнице.

Отечественные руководители в совершенстве владеют искусством разнообразного и многоэшелонного реагирования на то, что считают угрозой. На проявления этого искусства, в свою очередь, разнопланово реагирует общественность. Абсолютное большинство ее представителей по советской привычке держит эмоции при себе, не вынося дальше сначала кухни, теперь — соцсетей. Активничает всегда меньшинство, в первую очередь демократической и национально-просвещенной направленности. Даже на фоне этого меньшинства голос откровенной реакции долгое время был малоразличимым — пока не попал в резонанс с официозными троллями и не слился с голосом ботов. Этот голос стал определяющим и всезаглушающим, да таким пока и остается. В Татарстане он талдычит не только про «как там у хохлов» и пятую колонну, но и про «удащливых» феодалов и недалекую татарскую деревенщину, которым давно дать по рукам. Но примечательны не они.

После националистических митингов конца восьмидесятых в Татарстане не было массовых протестов лет двадцать. Самая грандиозная акция тучных нулевых (продлившихся, как известно, чуть дальше календарной отсечки) случилась в 2011 году в связи с намерением властей ввести налог на рыбную ловлю. На площадь Свободы тогда вышли 3 тыс. суровых мужчин в брезентовых штанах.

Теперь протестная активность в Татарстане стала обыденной и вполне совпадающей по профилю с общероссийской (плюс к этому акции за и против татарского языка). Нехватка масштаба по сравнению с рыболовецким прецедентом компенсируется разнообразием и внезапностью поводов. Достаточно вспомнить, что именно в Татарстане, в Набережных Челнах, родился недобрый обычай устанавливать макет могилки лидера страны.

«Кирдык», кстати, тоже татарское слово. Значит «мы зашли».

Фото:REUTERS/Pilar Olivares